Ознакомительная версия.
– Тогда почему именно у вас он поселился в этом году, когда приехал из Германии?
– Так где ж? Свою квартиру он продал, денег особо, как я понял, ну, на гостиницу приличную, не накопил. Вот. Попросился дня на четыре.
– Всего на четыре?
– Ну да, – нахмурился Смирнов. – Ритка моя на даче была, я подумал: чего мне, жалко, что ли? Посидим, вспомним молодость…
– И как? – прищурился Андрей. – Вспомнили?
– Да какое! – махнул рукой Смирнов и глянул на Яковлева с явной обидой. – У него только девки были на уме! Седина в бороду!
– У него был роман? – нахмурился Андрей.
– Да какое! – повторил Смирнов. – По ночным клубам колесил всю ночь, вот и все!
– А по каким клубам, не в курсе?
Смирнов пожал плечами:
– Да на что мне? Знаю только, что клубы были вроде за городом.
– За городом? – замер Андрей. – А где конкретно, не знаете?
– Знаю, – иронично прищурился Смирнов. – Потому что мне штраф потом выписали. На две тыщи!
– Ого! – посочувствовал Андрей. – Значит, он брал вашу машину?
– Да какая машина! – снова махнул рукой Илья. – Название одно! «Жигули» старые!
Андрей почувствовал, что в голове наконец что-то начало срастаться.
– Так что за пригород?
– Да Пушкин. Знаете?
– Знаю, – медленно ответил Андрей.
– Вот. Я-то уже, конечно, от ночной жизни оторван, но…
– Скажите, пожалуйста, – перебил его Андрей, – а куда он потом уехал? В Германию?
– Да нет вроде, – почесал бровь Смирнов. – В Москву. Там у него встреча была назначена… Что-то с турниром связано. Шахматным вроде.
– Шахматным, – подтвердил Андрей. – Не покажете мне, каким числом датировался ваш штраф?
Смирнов послушно полез в сервант с пыльным хрусталем образца начала восьмидесятых. А Андрей думал о том, что надо позвонить Маше, чтобы обрадовать: скорее всего, они нашли вора, залезшего в особняк ее клиента в Пушкине и выкравшего двадцать изразцов. А также того самого русского, с которым должен был встретиться голландский шахматист.
Но если даже представить, что именно он расправился и с голландцем, и с антикваром, остается большой вопрос: кто расправился с ним самим?
«Образованнейший человек своего времени, монах-бенедиктинец Иоганн Тритемий, – читала Маша с чуть светящегося в полутьме бизнес-центра экрана. – Считается одним из отцов современной криптологии. Родился в 1462 году в городке Тритенхайм, что на берегу Мозеля, в простой семье и в пятнадцать лет едва умел читать. Но, влекомый неуемной жаждой знаний, вырвался из лап поколачивающего его отчима и отправился в университет Гейдельберга». «Прям немецкий Михайло Ломоносов», – подумала Маша и вернулась обратно к экрану. «В университете, – гласила статья, – обогатился многими знаниями, в том числе в древнееврейском языке, и друзьями из числа каббалистов». «Каббала» – записала Маша в блокноте. «Однажды, во время снежной бури, юноша укрылся в монастыре в Спонхейме. Приняв метель за знак Божий, он остался в монастыре, где вскоре стал аббатом». Маша нетерпеливо пропустила пару пассажей. А, вот: «Увлекался астрологией, магией и оккультизмом. Однажды на приеме у императора Максимилиана I вызвал дух его почившей супруги, принцессы Марии Бургундской. Говорят, император даже смог нащупать бородавку на затылке у принцессы, о которой знал только он… – Маша хмыкнула и продолжила: – В книге «Полиграфия», изданной в 1518 году, он описал шифр, в котором каждая следующая буква шифруется своим собственным шифром сдвига. Кроме того, Тритемий первым заметил, что шифровать можно и по две буквы за раз – биграммами. Один из его последователей, иезуит Кирхер, создал на основе его шифра «полиглотический код на пяти языках», который мог использоваться для шифрования и передачи сообщений на латинском, итальянском, французском, испанском и немецком языках, при этом декодирование могло производиться на любом из указанных языков…» Далее следовало подробное описание шифра в разнообразных таблицах, через которое Маша пробралась с мукой, поскольку время было уже позднее, а день тяжелый. И, поняв, в чем суть, расстроенно откинулась на стуле. «Все это здорово, – подумала она, – но совершенно не подпадает под нашу историю с изразцами». Она встала и выглянула наружу – на стойку рецепции, где сидел с очередной оставленной постояльцем книгой Седрик. В этот раз книга была с кинжалом на обложке и с силуэтом человека в черном, уходящего вдаль. Седрик оторвался от книжки, вопросительно улыбнулся Маше: все ли в порядке? Она кивнула и снова села перед компьютером – статья оказалась бесконечной.
«Самая известная работа Тритемия – «Стенография» – была написана в 1499-м, а издана во Франкфурте более чем столетие спустя. В «Стенографии» – солидном научном труде по изучению ангелов (ангелологии) – под серьезным влиянием Каббалы был закодирован другой текст, касаемый шифров. Так родилась стеганография – вид шифрового сообщения, которое притворяется совсем иным».
Маша вновь откинулась на спинку стула. Это было уже интереснее просто кодов! Коды шифровали некое сообщение. Стеганография же скрывала сам факт этого сообщения: так, предмет, что вы держите в руках, может казаться просто картинкой, колодой карт, яйцом или банальным списком покупок. Иными словами, огромное преимущество изобретения Тритемия над чистой криптографией заключалось в том, что эти предметы никак не привлекают к себе внимания. Маша вспомнила рассказ Шарнирова, как он впервые задумался о двойной сути изразцов: маленький дом с огромным камином, которому под силу было отопить бальную залу во дворце. Дом, похожий на сундучок, в котором лежит шкатулка – камин. Он искал сначала в камине, по русской традиции: та игла в яйце, то яйцо в утке, та утка в зайце, тот заяц в сундуке, а сундук стоит на высоком дубу… Но понял, что это только полпути…
Маша опять вывела на экран фотографии высокого разрешения, которые – она теперь точно знала – прислал ей убийца. И стала листать картинки, изученные уже досконально. Геродот, вспомнилось ей из курса истории на юрфаке, писал о древнегреческих полководцах, что записывали послание на обритой голове раба. Подождав, пока волосы отрастут и скроют сообщение, его отправляли к адресату. Там несчастного снова брили, чтобы прочитать доставленное сообщение. Профессор рассказывал также историю о микроточках – они активно использовались во время Второй мировой англичанами, вклеивавшими микроскопические фотоснимки в текст трепетных писем с фронта. Если детали, думала она, столь ничтожны, что видны только при очень сильном увеличении, ей нужно будет сфотографировать каждый из изразцов несколько раз, разделив их, положим, на четыре части. Таким образом, увеличив каждый из снимков и сложив их вместе, как головоломку, она сумеет… «Стоп! – Маша замерла на стуле и нахмурилась. – Возможно, зашифрованная в изразцах информация считывается по-разному». Для герба ей нужно было увеличить уголок изразца. Но что, если все изображение является не микро-, а макроточкой? Не давая себе времени на здоровый скепсис, Маша стала шаг за шагом уменьшать изображение изразца на экране. Играющие дети становились все меньше и меньше, будто выпили странного содержимого волшебной бутылочки в «Алисе в Стране Чудес». Вот уже слились с элементами архитектуры гербы в уголках плитки, вот уже стало не разобрать, во что такое играют дети, а Маша все нажимала на кнопку.
И вдруг – остановилась и, ошеломленная, громко вздохнула.
* * *
Маша проснулась поздно. Вчера, взбудораженная своим открытием, она долго не могла заснуть. За окном стоял густой туман – такой плотный, что видна была лишь ближайшая черепичная крыша, покрытая то ли росой, то ли изморозью. Она взглянула на изразцы, выстроенные в ряд на подоконнике. В подступающем из-за окна тумане детали сглаживались, уходили на второй план. А на первом оказывались движения детских рук и ног, схематичные, они складывались в буквы. О, ее играющие человечки! Разгадка была настолько близка, что казалось странным, как она не додумалась до этого с самого начала. Машу попутали дорогие сердцу каждого фламандского художника детали – в них хотелось копаться, изучать. Поймать тайну их обаяния. Но тайна была не в деталях, а в том, что эти детали формировали вкупе: движущиеся дети на определенном расстоянии превращались в знак, букву. И букв этих было по количеству изразцов – двадцать. Она бы не узнала их, если бы не видела совсем недавно. Эти буквы не были ни латиницей, ни греческим алфавитом. Это был язык, появившийся в XIII веке до нашей эры, язык Ветхого Завета и Каббалы. Язык, в котором Маша, к несчастью, не понимала ровным счетом ни шиша. Ей нужна была помощь. И она знала, где ее найти.
– Привет! – сказала она чуть сконфуженно, услышав в трубке красивый мужской голос. Красивый, как его обладатель. На заднем плане гудело праздничное многоголосье. Беспокоить Симона было крайне неудобно. – Это Мария Каравай, помните? Мы еще нашли с вами вместе герб бен Менакена…
Ознакомительная версия.
