причинах нам расскажет только он. Я не буду гадать, могу только рассказать, что было дальше.
– И что же?
– В июне Иван приезжал к Алене в Москву. Думаю, он просил у нее денег.
– Зачем это? Я плачу ему прилично, на хорошую жизнь хватает.
– Алена не пишет об этом, но упоминает, что у брата проблемы с зависимостью. Признаков наркомании или алкоголизма я у него не заметила. Думаю, дело в том, что он игрок. Дорогая машина, загородный дом, шикарные рестораны – он живет на широкую ногу, но простая зарплата, даже самая приличная, не позволила бы ему заиметь все эти блага так быстро. Он же работает у вас только третий год. Возможно, парень крупно проигрался и решил, что сестра ему поможет. Но она отказала. Произошла крупная ссора, и эту ссору слышал сосед.
– Ну, это точно догадки из разряда «вилами по воде», – возмутился Качанов. – С чего вы взяли, что ему денег недоставало?
– Все мои заключения – предмет мыслительной работы. Да, что-то может подтвердить только преступник, но я складываю картину из мелочей и деталей, на которые натыкаюсь в ходе расследования. И до сих пор чутье, наблюдательность и интуиция меня не подводили. Он сорил деньгами, когда пытался меня очаровать, и вывез в самый дорогой ресторан города. А через пару дней жаловался, что в аэропорту дорогой кофе, который ему не по карману. Такие «качели» в отношении финансов свойственны игрокам.
– И что же, Алена денег ему не дала, когда он к ней обратился?
– Она, как взрослый и здравомыслящий человек, рассудила, что помощь деньгами больному человеку не поможет. Выручить брата можно было, только вмешавшись в его жизнь и избавив от игровой зависимости. Они поссорились, и Иван сбежал. А Алена решила бросить свою карьеру в кино и вернуться в Тарасов. Ради брата.
– Что? – не поверил своим ушам Качанов.
– В ее московской квартире почти нет вещей, кроме одежды. В холодильнике пусто. Она привезла в Тарасов все свои дневники – просто так никто не стал бы таскать с собой такую тяжесть. Это пятнадцать тетрадей. Думаю, Семеренко она взяла в поездку именно затем, чтобы он помог дотащить сумки. Юрий жаловался, что еле поднял их на второй этаж. А одна из последних записей свидетельствует о том, что ее решение вызревало давно. Девушка не пишет прямо, оберегая брата от возможной огласки, но говорит о том, что после всего хорошего, что она получила в жизни, было бы логично чем-то пожертвовать ради близкого человека. Поэтому Алена и не хотела отдавать тетке квартиру – рассчитывала обосноваться в родном гнезде на время или насовсем. Возможно, это решение и стало причиной того, что она не держалась за отношения с Семеренко. Думаю, Иван знал о том, что сестра собирается переехать в родной город и помочь ему справиться с проблемами, но все равно пошел на убийство. Наверное, в душе он давно уже «приговорил» сестру, и никакой ее поступок не смог этого изменить. Обида была слишком велика. Изредка посещая Алену в Москве, он прятался от камер – знал, что может стать подозреваемым, и хотел себя уберечь. Даже напросился со мной в Москву. Хотел убедиться, что предосторожность помогла и никто его не узнает. Рискованно, конечно, но терять ему было нечего.
Качанов молчал. Ему было трудно принять то, что он слышал от меня. Глубокая суровая морщина пролегла над переносицей безутешного отца.
– Когда умерла мать Алены, Иван понял, что представился шанс. Вы помогали Ларисе Ильиничне с похоронами, но сами не появлялись в поле зрения. Делами занимался Иван. Насколько мне известно, он передавал от вас деньги Коневой. Знал, что Семеренко не ночует в квартире Алены, и воспользовался ситуацией.
Борис Михайлович поднял на меня глаза.
– И что, он просто так зарезал сестру? Из чувства ревности?
– Да. Пришел под покровом ночи и, едва она открыла дверь, ударил ножом, не дав ей возможности опомниться или закричать. Он – опытный охотник и знал, куда бить. Экспертиза показала, что первый и самый сильный удар оказался смертельным. Остальные он, скорее всего, наносил в припадке ярости…
Качанов протестующе поднял руки:
– Бога ради, избавьте меня от этих подробностей… я не могу слышать…
– Простите, – я почувствовала себя виноватой.
С таким самодовольством рассказываю человеку о своих догадках, в то время как для него каждая фраза острым ножом втыкается в сердце.
– Все, что вы говорите, – это какой-то абсурд. Неужели обида – достаточное основание для такого жестокого преступления? В вашей практике такое бывало?
– Увы, чаще, чем вы думаете, – вздохнула я. – Затаенная обида – страшное, разрушающее чувство.
– Чем же я его так обидел? Я же ничего не знал о его существовании.
– Обида иррациональна, Борис Михайлович. Он вряд ли в последнее время рассуждал здраво.
Мой кофе остыл, я к нему так и не притронулась. Качанов встал, взял обе чашки – свою и мою – и вынес их из кабинета. Ему требовалось время все осмыслить.
Телефон завибрировал. Я посмотрела на экран, на котором высветилось имя Ивана.
Пришлось ответить, собрав всю волю в кулак, чтобы сделать это непринужденно.
– Да?
– Ты где? – спросил Иван. – Я уже привык куда-то с тобой мчаться, кого-то опрашивать. Просто смириться не могу с тем, что сейчас опять сижу в офисе и бумажки перебираю.
– Я у Бориса Михайловича, даю отчет.
– Это все-таки Светлов? – Иван понизил голос.
– Да, отпечатки на ключе оказались его.
– Я же тебе говорил! Я все время тебе говорил! – торжествовал мой собеседник.
Я почти улыбнулась, услышав эту искреннюю радость. Он ликовал, думая, что все получилось.
– До вечера, – сказала я, не в силах продолжать разговор.
– До вечера! Я очень жду этой встречи, Тань.
– Я тоже, – ответила я, нисколько не соврав.
* * *
Качанов вернулся, держа в руках чашку со свежим кофе для меня. Поставив ее на стол, он отпер небольшой сейф в стене и достал оттуда бутылку коньяка и пузатую низенькую рюмку.
– Вам не стоит… – сказала я, но он, не послушав, налил себе немного напитка, сверкнувшего тяжелым янтарным блеском.
– Иначе я,
