Все вокруг предвещало перемены. В субботу утром они велят мне вставать; в тот же миг проснулась и вспомнила — они умерли, а Констанция всегда дает мне поспать вволю. Я оделась и спустилась на кухню, Констанция уже ждала с завтраком.
— Мне показалось, что они меня будят, — сказала я.
— Давай-ка, ешь быстрей, — сказала Констанция. — Погода опять прекрасная.
В погожие дни, даже если я не шла в поселок, дел хватало. По средам я обходила ограду. Хотелось удостовериться, что проволока нигде не порвана и ворота заперты накрепко. Проволоку я подтягивала и чинила сама, работала с радостью; еще неделю, до следующей среды, мы проживем в безопасности.
По воскресеньям с утра я проверяла охранные сокровища: шкатулку с серебряными монетами, закопанную у протоки; куклу, захороненную на длинной поляне; книжку, прибитую в сосновой роще, — пока они на месте, с нами ничего дурного не случится. Вещи я любила закапывать еще с детства; однажды, помнится, поделила длинную поляну на квадраты, в каждом что-то похоронила и загадала: пусть трава растет вместе со мной, чтобы я и впредь могла тут прятаться. А в другой раз я бросила на дно протоки шесть голубых стеклянных шариков и загадала: пусть вода в землю уйдет. «На-ка тебе еще сокровище, закопай», — говорила мне в детстве Констанция и давала монету или яркую ленточку; я похоронила, один за другим, все свои молочные зубы, и когда-нибудь из них прорастут драконы. Наши земли были обильно удобрены моими сокровищами, совсем близко от поверхности таились залежи стеклянных шариков, моих молочных зубов и разноцветных камешков — может, они уже превратились в драгоценные? — все они сплетались под землей в прочную магическую сеть, она крепка, она охранит нас и убережет.
По вторникам и пятницам я ходила в поселок, а в четверг, в день моего наивысшего могущества, залезала на большой чердак и наряжалась в их одежды.
По понедельникам мы с Констанцией прибирали, обходили все комнаты со швабрами и тряпками, протирали и бережно ставили обратно мелкие вещицы, следили, чтобы мамин черепаховый гребень из туалетного прибора оставался точно на прежнем месте. Каждую весну мы драили и чистили весь дом, а по понедельникам просто прибирали; в их комнатах пыли скапливалось мало, но и эту малость мы сметали неумолимо. Иногда Констанция порывалась убрать у дяди Джулиана, но он не терпел, чтобы его беспокоили, и поддерживал порядок сам; Констанция довольствовалась немногим — перестилала постель и мыла стаканчики для лекарств. Мне туда входить не разрешалось.
С утра по субботам я помогала Констанции. Ножей мне в руки не давали, но садовый инвентарь я начищала до блеска; носила ящики с рассадой и овощи, которые Констанция собирала, чтобы солить и мариновать. Подпол в нашем доме забит припасами. Все женщины из семьи Блеквудов непременно преумножали это несметное количество еды. В подполе стоят банки с выцветшими, едва различимыми надписями: повидло, сваренное еще нашими прабабками; есть тут соленья и маринады — их готовили бабушкины сестры; стоят тут банки с овощами — их водрузила на полки сама бабушка; даже мама оставила о себе память шестью банками яблочного повидла. Констанция всю жизнь, не покладая рук, множила эти богатства; ее банки и баночки стоят ровными, стройными рядами, и, разумеется, они тут самые красивые и сияют новизной. «Ты хоронишь еду, как я — сокровища», — говорила я иногда; однажды она ответила: «Еду родит земля, но оставлять ее в земле нельзя — она сгниет, с ней непременно надо что-то делать». Все женщины в семье Блеквудов брали еду из земли и умели ее сохранять; подпол со стоящими бок о бок вареньями и соленьями, банками и бутылками сочных цветов — темно-бордового, янтарного, густо-зеленого, — которые навеки останутся здесь, в этом подполе, — рукотворная поэзия, творенье блеквудских женщин. Мы брали только варенье, соленья и маринады, сделанные Констанцией, старых заготовок не трогали: Констанция сказала, что мы непременно умрем, если съедим хоть что-то.
В то субботнее утро я мазала на гренок абрикосовый джем и представляла, как Констанция когда-то готовила этот джем, чтобы я ела его в одно прекрасное утро; готовила и не знала, что грядут перемены — не успеем мы и джем доесть, как все переменится.
— Маркиса, ленивица, хватит мечтать с бутербродом в руках, ты мне сегодня нужна на огороде.
Она готовила поднос с едой для дяди Джулиана: наливала молоко в кувшинчик, расписанный желтыми маргаритками, подравнивала гренок — чтоб вышел маленьким, аккуратным: дядя Джулиан даже не притрагивался к пище, если куски казались ему чересчур большими или неудобными для еды. Завтракал он обычно в комнате: ночами его мучили боли, порой он просто лежал в темноте без сна, дожидаясь рассвета и Констанции с подносом; само ее присутствие приносило ему облечение. Иногда ночью, когда сердце болело особенно сильно, он принимал одной таблеткой больше и тогда все утро додремывал — сонливый и вялый, — не желал даже горячего молока, требовал только, чтобы Констанция возилась на кухне рядом с его спальней или в саду — тогда он видел ее из окна. Если он просыпался бодрым и веселым, Констанция вывозила его завтракать на кухню; он устраивался за старым письменным столом и сразу погружался в свои записи, роняя на них крошки. «Если судьба пощадит меня, — говорил он Констанции, — я сам напишу эту книгу. Если нет, проследи, чтобы мои бумаги попали в достойные руки, к цинику; пусть книгу напишет человек, которого не заботит истина».
Я собиралась быть доброй к дяде Джулиану, поэтому мысленно пожелала ему приятного аппетита. Пускай поест и отправится на своей каталке в сад — погреться на солнышке.
— А вдруг сегодня тюльпан распустится? — Я выглянула за кухонную дверь, и в глаза ударило солнце.
— Завтра, не раньше, — Констанция всегда знала заранее. — Если соберешься побродить, надень сапоги, в лесу еще совсем сыро.
— Скоро что-то изменится, — сказала я.
— Просто весна, глупышка. — Она взяла поднос. — Не убегай, пока я не вернусь, мне понадобится помощь.
Она открыла дверь в комнату дяди Джулиана и сказала: «С добрым утром». Он ответил тусклым, старым голосом: значит, ему нездоровится и Констанции придется крутиться вокруг него целый день.
— Девочка моя, твой отец уже дома? — спросил он.
— Пока нет, — ответила Констанция. — Давай-ка подложим еще подушку. Сегодня прекрасный день.
— Он всегда так занят, — сказал дядя Джулиан. — Принеси мне карандаш, дорогая, это надо записать. Он всегда очень занят.
— Выпей горячего молока, ты быстрей согреешься.
— Ты — не Дороти. Ты — моя племянница Констанция.
— Пей.
— Доброе утро, Констанция.
— Доброе утро, дядя Джулиан.
Я надумала выбрать три слова-заклинания: пока кто-то не произнесет их вслух, ничто не изменится. Первое слово — мелодия — я вывела ложкой на гренке, на абрикосовом джеме, потом сунула гренок в рот и быстро проглотила. На треть я уже спасена. Констанция вышла с подносом из комнаты дяди Джулиана.
— Он сегодня плох, — сказала она. — К завтраку почти не притронулся — совсем слабый.
— Будь у меня крылатый конь, он отвез бы нас на Луну. Дяде Джулиану там было бы намного лучше.
— Попозже вывезу его на солнышко и приготовлю гоголь-моголь с ромом.
— А на Луне зато совсем не страшно.
Она рассеянно взглянула на меня.
— Одуванчик уже зазеленел. И редис. Я собиралась заняться огородом, но не хочется оставлять дядю Джулиана. Ничего, подождет морковь… — Констанция задумчиво забарабанила пальцами по столу. — И ревень подождет…
Я отнесла свою чашку и тарелку в раковину; надо придумать второе волшебное слово, я уже почти выбрала — Глостер. Сильное слово, годится. Хотя дяде Джулиану порой такое в голову взбредет — он способен что угодно произнести.
— Испеки-ка лучше пирог для дяди Джулиана.
Констанция улыбнулась:
— Скажи уж: испеки пирог для Маркисы. Пирог с ревенем хочешь?
— Мы с Ионой ревень не любим.
— Но у него чудесный цвет. Ревеневый джем — самое красивое, что есть на полках.
— Ну и пусть стоит на полках. А мне испеки пирог с одуванчиками.
— Глупышка — Маркиска, — сказала Констанция. Она стояла в синем платье, на кухонном полу играло солнце. Сад за окном светился молодой зеленью. Иона умывался на крылечке; Констанция, напевая, принялась мыть посуду. Я уже почти спасена, осталось выбрать третье волшебное слово.
Констанция кончила мыть посуду, а дядя Джулиан еще спал, и она улучила минутку — сбегать на огород, собрать первые овощи, сколько успеет. Я осталась за столом на кухне — стеречь дядю Джулиана и позвать Констанцию, если он проснется; но когда она вернулась, он спал. Я грызла маленькие сладкие морковки, а Констанция мыла и убирала овощи.
