Ознакомительная версия.
Кто и зачем схоронил ее там, неведомо, однако именно веревка была сейчас необходима Юрию. Вот только добраться бы до нее… Помнится, тогда, семь или восемь лет назад, самая крайняя доска была более или менее надежна. Может быть, время пощадило ее?
Шаг, еще шаг… Доска гнется и скрипит, как та мачта. Если проломится под ногами, надо ухитриться отпрыгнуть вправо, тогда есть шанс просто упасть в песочницу, ничего себе не сломав. Ого! Нет, это только артподготовка. Удовольствие, если можно так выразиться, из последних… Но, принимая во внимание, сколько нелегких гимнастических упражнений ему еще предстоит исполнить, эта эквилибристика – еще не самое худшее. А вот и дверь, ну надо же, дошел-таки! Если она еще и откроется… Сейчас как заскрипит!
Ржавые петли жалобно застонали, но Юрий ожидал худшего. Не переступая порога, пошарил по стенке и снял с гвоздя моток веревки. Если правда, что все на свете предопределено, может быть, эта веревка оказалась здесь, чтобы помочь ему выпутаться из почти безвыходного положения.
Он не стал искушать судьбу и возвращаться тем же путем: спрыгнул с края настила вниз. Очень удачно приземлился: высота-то, строго говоря, была никакая – и снова обогнул дом.
Вот этот балкон – единственный над первым подъездом выступ. Какая темнотища, ни одно окошко не светится. Обитатели этого дома – в основном глубокие стариканы, пенсионеры, в прошлом партийные или профсоюзные деятели областного масштаба. Да, в красивых домах на набережной, от площади Минина до Сенной, некогда селилась только советская элита. Теперь они доживают век, нипочем не желая сдавать рубежи «новорусским» захватчикам. Прежние жильцы квартиры номер 15 были из числа первых предателей.
Впрочем, на соседство с Фроловым никому из жильцов этого дома жаловаться не приходилось. Во всех подъездах сменили электропроводку, что-то там сделали с проржавевшими от времени трубами, канализацией, обновили фасад. И все-таки Юрий точно знал, что Фролова и его семейство, а также того мужика из второго подъезда, кажется, зама главного железнодорожного босса области, который тоже взял приступом эту крепость, соседи тихо ненавидели. За все! За деньги главным образом. За иномарку, вернее, иномарки, за евроремонт, за то, что разрушили миф, будто в домах на набережной могут жить только советские небожители, а народу путь туда заказан. Но ведь сейчас опять, как в семнадцатом, кто был никем, тот стал всем!
Одно хорошо. Если кому-то из соседей в голову придет, что тень, мелькнувшая в парке, – злоумышленник, вздумавший залезть в квартиру «нового русского», никто и пальцем не пошевелит, чтобы помешать или хотя бы позвонить в милицию.
Юрий обмотал веревку вокруг ствола липы, стоящей чуть левее балкона, завязал самым мертвым узлом, на какой только был способен, раскрутил связку, перебросил ее на другую сторону перил. Проверил натяжение – и без проблем взобрался по веревке на балкон, который Фролов так и не собрался застеклить. И это правильно, товарищи!
Теперь, надо полагать, предстояло бить стекла. Он только что морально приготовился к этому, как вдруг дверь поддалась под рукой.
Отлично. Значит, Лора по-прежнему забывает закрывать балконную дверь! Приткнет – и все. Беспечная дурочка! Небось и сигнализацию не включила?
Он быстро прошел через огромную темную гостиную в коридор и услышал суетливое тиканье из угла, как будто кто-то нечаянно забыл там взрывное устройство с часовым механизмом. Нашарил тумблер, нажал – тиканье прекратилось. Юрий прошел на кухню, снял трубку телефона, набрал номер, который за годы жизни в этой квартире накрепко отпечатался в памяти. Подождал, пока ответили на пульте, и назвал пароль.
– 214, Фроловы. Снимите с охраны, пожалуйста.
– А у вас не принялось! – сердито сообщили с пульта охраны. – Как всегда! Сами же свои деньги зря тратите. Неужели трудно все закрыть как следует и проверить перед тем, как квартиру сдавать?!
Ну, еще бы принялось! Балкон-то Лора ведь не закрыла!
Юрий пробормотал что-то покаянное, и наконец охранный инцидент оказался исчерпан.
Он стоял в темноте, ожидая, пока привыкнут глаза. Свет включать было глупо. Ничего, вернется память об этой квартире, и он найдет без света все, что нужно.
И, как всегда, когда он входил в этот дом, мелькнуло удивление: откуда здесь этот запах? Пахло гнилью, сыростью, старыми заношенными вещами. Это был неистребимый запах прежнего жилья Фроловых – запах барака. Они вошли в эту новую скорлупу как бы заново родившимися – с новой судьбой, в новой одежде, и сама скорлупа была отделана и переделана до неузнаваемости. Из прежней фроловской жизни здесь не было ничего, все отправилось в сарай, однако запах, который когда-то царил в покосившемся бараке, воцарился и здесь. И Юрий ощутил, как его охватывает привычная тоска и безнадежность, как будто не прошло десяти лет с тех пор, как он впервые ощутил этот запах, как будто он не вырвался наконец из цепких Лориных лапок и по-прежнему вынужден жить здесь, слушать грозные проповеди Фролова о том, что коммуняки только и способны были, что пить народную кровь, а работать не умели, поэтому так быстро выпустили из рук власть, сносить бесконечные Лорины пинки по его самолюбию и терпеть глупость Антонины, которая, впрочем, была самым безобидным существом в семье, и если обижала Юрия, то просто по врожденному неумению не обижать людей, и постоянно находиться в глухой обороне в отношениях с Серегой и Вовкой, которые никогда не упускали случая попрекнуть родителя тем, что он поспешил отдать Лору за сынка обкомовского босса, ныне нищенствующего на зарплате учителя…
Это была любимая тема разговоров Лориных братьев: как папаша лопухнулся. Но, с другой стороны, Фролова, только что вышедшего из тюрьмы и узнавшего, что его дочь беременна от сына завотделом обкома партии, тоже можно было понять! Кто же знал, что через год или два все пойдет таким прахом. В ту пору обкомы еще были незыблемой крепостью – или, во всяком случае, казались таковой. К тому же время для аборта было безнадежно упущено, а ребенок не мог родиться без отца.
Юрий привычно стиснул зубы при воспоминании о Костике. Это был чужой сын… конечно, как могло быть иначе, если он с пеленок привык слышать об отце только ехидные гадости. А ведь именно из-за него Юрий терпел гнетущие узы этого брака целых восемь лет. Ну, с другой стороны, мог бы уделять сыну больше внимания, если бы так уж не хотел его терять. Он же заботился больше всего о том, чтобы не потерять самого себя в этом сумасшедшем доме, где вынужден был жить. Он настолько глубоко погружался в дела, в диссертации, в книги, в подготовку к защите, что искренне забывал обо всем и только знай таращил глаза, приходя домой и обнаруживая какие-то очередные новшества. Фролов открыл один магазин, второй, третий… оптовый склад, второй, третий… стал акционером того-то, того-то и того-то… вошел в правление банка, второго, третьего… купил жене модное ателье, парфюмерную лавочку, парикмахерскую и салон дамского белья для новой элиты… нанял для Лоры учителей иностранных языков, отправил ее на курсы автовождения, в кругосветный тур… купил сыновьям иномарки, вторые, третьи… Кошмар, словом.
Удивляло только, что при этаком размахе Фролов не построил для своей семьи дворец, а вселился в квартиру в старом и довольно-таки обветшавшем доме. Но надо знать психологию коренного нижегородца откуда-нибудь из Красного Сормова, или с Автозавода, или вовсе из пригородов. Обитатели этих окраин рождались и умирали с сознанием, что поселиться на Верхне-Волжской набережной означает при жизни занять себе местечко у самых райских врат. Фролов просто не мог упустить такую возможность.
«Откуда у него такие деньги?!» – позволяли себе иногда ужасаться тактичные родители Юрия. И сами себе отвечали глубокомысленно: «Какой-нибудь воровской общак, не иначе!» Да, их образование пополнялось семимильными шагами – они уже не думали, что «заказать» можно только пальто или платье, однако убежденность в правоте Бальзака, некогда сказавшего, что в основе каждого крупного состояния непременно лежит преступление, крепла у них с каждым днем.
Они никогда не упрекали сына за то, что однажды поддался, так сказать, плоти и изломал себе жизнь. Жестоко было бы упрекать его – в конце концов, сильнее всех от своей «юношеской шалости» пострадал сам Юрий. И все-таки безумная жизнь в доме Фроловых была почти терпима, пока для Лоры он был единственным светом в окошке, пока была надежда, что Костик останется на всю жизнь таким же нежным, прилипчивым лизуном, каким он был в год, два, три, четыре, даже в пять лет…
Хотя нет, в пять он уже начал меняться. Компьютер сожрал его сознание – вернее, эта игровая приставка, заменившая книжки, сказки, песенки, друзей. Оторваться от «Денди» он мог, только если кто-то из дядей обещал покатать его на иномарке. Смешно, но любые машины в доме Фроловых назывались только так: «иномарки». Не мой «Мерседес», «БМВ» или «Лэнд-Круизер», к примеру, а моя иномарка. С другой стороны, эти самые марки менялись так часто, что их названия просто не удерживались в голове. Как перчатки менялись!
Ознакомительная версия.
