Ознакомительная версия.
– «Назначить»? – глухо рассмеялся Абакян. – Дурацкое слово. Не подходит этой ситуации и моему характеру. Я не самодур и не сужу поверхностно. Но и не лишен слабостей. Порой мне, как и любому другому, присуща излишняя эмоциональность. Зато я ценю честность, ну и, разумеется, факты. Во-первых, я хочу поблагодарить вас за то, что приехали ко мне.
«Будто у меня был выбор», – со злостью подумала Полина и улыбнулась, когда дед озвучил ее мысли.
– Впрочем, у вас не было другого варианта. Во-вторых, – он поднялся и, подойдя к столу, взял что-то из шкатулки, стоящей у ноутбука, – я хотел лично вернуть вам это.
Абакян вытянул руку, в которой заблестел золотой крест, украшенный черными камнями. Полина не сдержалась и всхлипнула, приложила пальцы ко рту, а после и вовсе спрятала лицо в ладошках. Старик присел рядом и обхватил ее рукой за плечи.
– Простите меня, – вдруг сказал он, и Полина поняла, что извинение далось ему с большим трудом.
– За что? – все же уточнила она, не в силах посмотреть на Абакяна, продолжая прикрывать мокрое лицо руками.
– Насколько я понимаю, вы не просто так пришли к Нар тем вечером. Когда вы начали подозревать ее?
– Когда узнала, что она любила моего брата, а он оставил ее ради Амины. Потом увидела этот крест у нее на руке… – Полина взяла крест в руку. – Я не знаю, как объяснить. У меня не было фактов, только глупые предположения и сумбур в голове.
– Да-а, – протянул Абакян, крепко сжав плечо Полины, – самая большая ненависть возникает к тем, кто сумел дотронуться до сердца, а затем плюнул в душу. Знаете, кто это сказал?
– Ремарк?
– Браво, – почти неслышно проговорил Абакян. – Мне было приятно познакомиться с вами, мадам Матуа. И я соболезную вам. Искренне.
Полина поняла, что встреча закончилась, когда старик учтиво поцеловал ей руку, подошел к окну и принялся задумчиво разглядывать лужайку перед домом. Она, ошеломленная короткой беседой, поднялась с дивана и направилась к двери, остановилась на пороге, услышав спокойный голос.
– Не беспокойтесь, вас отвезут, куда скажете.
– Спасибо за то, что вернули его, – Полина сжала в руке крест и вышла в коридор.
Конечно, она хотела спросить, откуда дед узнал, что крест принадлежит Алексу. В голове кружилось столько вопросов, на которые не было ответов, а человек, знающий истинное положение вещей, отказался говорить с ней. Лишь продемонстрировал, что не имеет претензий, извинился за смерть Алекса и выставил за дверь. Будто простым «прости» он мог вернуть ей брата. «А вдруг это он ее? – Полина нервно облизала губы. – Вполне возможно, учитывая его акулью сущность. Нар убила Амину, Абакян узнал об этом и убил ее». Тут же она покачала головой, отгоняя от себя это ужасное предположение. Ни один отец не наказал бы столь радикально своего ребенка, как бы жестоко тот ни ошибся. И все же Абакян слишком отличался от «нормальных» людей, поэтому исключать такую возможность Полина не стала. Она отчаянно мечтала поделиться своими мыслями с кем-нибудь из близких. В особенности хотелось рассказать о встрече с Абакяном Роману, задать ему все те вопросы, которые мучили ее, и получить ответы. Сафонов как никто другой умел видеть суть вещей, отслеживал мотивы поступков, выделял главное, при этом все делал быстро. В отличие от Полины, ему не приходилось долго думать над какой-либо сложной ситуацией, потому что он привык мыслить оперативно, не зацикливаясь на чувствах, не позволяя им брать верх над разумом.
Полина попросила охранника отвезти ее на то же место, откуда забрали, надеясь, что Роман уже вернулся домой, и ждать его не придется. К сожалению, дверь Полине никто не открыл. С обреченным видом она присела на ступени и, сжимая в руке мальтийский крест, задумалась о встрече со стариком, вспоминая слова, произнесенные им…
Абакян вышел на задний двор и остановился у каменных перил, отсюда открывался прекрасный вид на большую лужайку, где его внук играл в футбол с высоким черноволосым мужчиной. Маленький Саркис весело гонял мяч по траве и очень расстроился, когда мужчина, посмотрев в сторону дома и заметив стоящего на ступенях Абакяна, прервал игру. Он пожал ребенку руку и побежал к дому.
– Роман! – кричал ему вслед Саркис. – Так нечестно!
– В другой раз, – пообещал Сафонов, обернувшись, после подошел к Абакяну и с интересом спросил: – Ну, что? Вы удовлетворили свое любопытство?
– Вполне, – кивнул старик. – Знаешь, видно, что у тебя нет детей. Ты общаешься с семилетним мальчиком, будто он взрослый, не замечая, что он еще ребенок.
– Но я же играл с ним, – возразил Сафонов. – Даже улыбался. И, по-моему, я ему нравлюсь.
– Мне тоже так кажется, – согласился Абакян и посмотрел на внука, который обиженно уселся на нижнюю ступеньку.
– Вы так и не сказали ему, что Нар умерла?
– Нет.
– Будет лучше, если он узнает об этом от вас, а не из газет или от друзей в школе. К тому же прислуга может случайно обмолвиться.
– Они слишком хорошо вышколены, чтобы проболтаться. Но ты прав, я скажу ему после похорон. Однако не сегодня и не завтра. Идем в кабинет, – Абакян взмахнул рукой. – Кстати, где Джерри?
– Контролирует периметр. Совсем выжил из ума, даже меня проверял на наличие оружия. Лично проводил досмотр.
– Патон – шеф безопасности, – напомнил Абакян и добавил: – Который просрал двух моих дочерей.
– Предположим, что просрали их вы. Не возлагайте эту вину на других, – усмехнулся Роман, заметив, как жестко блеснули глаза Абакяна. – Если обидел вас, прошу прощения.
– Ложь ранит, правда бьет прямо в сердце. Ты не обидел меня, но мне больно слышать это, – Абакян прошелся по комнате, остановился у рамки с фото, на котором были изображены все его дети, и глухо застонал. – Роман, у меня было трое детей, остался лишь внук. Я стар, мне уже семьдесят пять, ему только семь. Вряд ли у меня будет возможность видеть, как он растет, поступит в колледж и станет мужчиной.
– Не хороните себя раньше времени, – Сафонов подал Абакяну стакан с виски, себе не налил, присел на диван и, подумав о Полине, которая еще недавно была в этом кабинете, устало вздохнул. – Зачем вы хотели видеть ее? Только чтобы передать крест? Но это мог сделать я.
– Мне нужно было посмотреть ей в глаза и понять, могла ли она убить Нар.
– И каково ваше мнение?
– Вполне способна, – усмехнулся Абакян, увидев, что ответ не понравился Роману. – Матуа – достойный противник.
– Вы шутите? Она самый неуверенный человек из всех, кого я знаю.
– Значит, ты плохо понял ее. Ни разу не отвела взгляда, проявляла почтение, вела себя скромно и откровенно. Такое может себе позволить только сильный человек. Возможно, в ней много слабостей, но, поверь, отсутствия решительности я не заметил. И взгляд у нее необычный: добрый, печальный, в то же время злой, строптивый. Глядя ей в глаза, боишься обжечься, одновременно видишь, что она тебя не тронет, если не сделаешь резких движений, – задумчиво проговорил Абакян, проведя кончиком пальца по стакану. – Я рассказывал, как твой дед переправил меня в Голландию в середине войны?
– Нет.
– А сам дед что-нибудь говорил об этом?
– Я плохо помню его, – ответил Роман и подался вперед, приготовившись к интересному рассказу о прошлом старика, о котором тот вспоминал очень редко. – Он умер, когда я был маленьким, поэтому серьезных разговоров между нами, увы, не случилось.
– Я родился в Варшаве в тридцать девятом году. В сентябре, когда за город велись ожесточенные бои. Неудачное выбрал время для появления на свет, – усмехнулся Абакян. – И место тоже. Через неделю после моего рождения Польша уже была полностью захвачена немцами. Вплоть до сорок второго моя семья жила в осажденном городе. Не знаю, что твой дед делал в Варшаве, но если бы не он, ни я, ни мама, не выжили бы.
– А ваш отец?
– Умер за несколько недель до того, как у нас появилась возможность покинуть город. Мама была мало похожа на армянку, светловолосая, голубоглазая, твой дед выдал ее за свою жену. И документы соответствующие сделал. Лишь повзрослев, я понял, что он не был простым солдатом, каким его описывала мама. Он хорошо знал немецкий, носил их форму, и мы с мамой были явно не первыми, кого он таким способом вывез из страны.
– Дед служил в разведке, – сказал Роман. – Так мой отец вуалировал термин «шпионаж».
– Это уже неважно, – отмахнулся Абакян. – Нам нужно было попасть на север страны в какой-то маленький приморский городок и уже оттуда в Голландию, где нас ждал мой дядя, мамин брат. Рискованный план, учитывая, что море было под контролем у немцев. Слава богу, воспоминания о том, как мы пересекали его, полностью стерлись из моей памяти. Осталось лишь одно. Еще в Польше мы проезжали какой-то пост, и твой дед очень долго разговаривал с неким офицером. Тот косился в нашу сторону, задавал много вопросов. Мама в страхе прижимала меня к груди. Я слышал, как громко бьется ее сердце, и смотрел в окно на овчарку, которая сначала смирно сидела на поводке, а после прыгнула на дверь машины. Пес оскалился, но не зарычал, потом он вдруг лизнул стекло и опустился на землю. Помню его взгляд, дикий и режущий душу, зубы его были белыми и острыми, но когда розовый язык коснулся стекла, из мерзкого, самого страшного животного, которое я когда-либо видел, он превратился в обычную собаку. В отличие от людей, которые творили ужасы с себе подобными, во взгляде пса сквозила доброта. Он словно извинялся за то, что напугал меня. Так вот, твоя Матуа такая же злая и одновременно добрая.
Ознакомительная версия.
