Наталья Александрова - Зеркало Лукреции Борджиа

За деревней в живописном беспорядке располагались в горах несколько вилл. Одну из них несколько лет назад купил Михаил Николаевич Соловьев. Он был умным и дальновидным человеком и загодя перевел часть капитала в Европу. Малую часть, но если жить скромно, то хватит на несколько лет. Да есть еще деньги от продажи фирмы Антона. А там Людмила что-нибудь придумает, ее дочь не будет знать нужды.

Все деньги в России пропали, как только отец оказался не у дел. Его свалил тяжелейший инсульт, и несколько месяцев она думала, что отец не выживет. Да еще беременность проходила тяжело, ей было трудно заниматься делами. Приходили какие-то люди, показывали ей документы, требовали денег. Адвокаты глядели в сторону, Людмила не сомневалась, что они тоже нагрели руки на беде отца. Но все же удалось купировать слухи, которые начали распространяться, и пресса никак не связала найденные в заброшенном финском доте трупы с именем Глеба Соловьева. Людмила перечислила астрономическую сумму на счет санатория «Тенистая дубрава» и забыла о том, что у нее был сводный брат. Как только отец восстановился настолько, что смог перенести перелет, они покинули Россию и поселились на вилле. Ребенка она родила в Валенсии.

Людмила медленно подъехала к воротам, которые по дневному времени были открыты, и посигналила. В ответ с террасы выглянула Мария и махнула рукой. Они жили скромно, Мария вполне управлялась с хозяйством, да еще присматривала за малышкой, когда Людмила уезжала. Отец мог с трудом ходить, есть самостоятельно и выполнять кое-какие гигиенические процедуры. Но говорить не мог. Иногда Людмила думала, что он вообще не осознает, что с ним.

Она прихватила из машины покупки и бегом взбежала по лестнице.

– Сеньор в порядке, малышка спит! – отрапортовала Мария.

В этой глуши никто не говорил по-английски, и Людмиле пришлось взять несколько уроков испанского, чтобы объясняться на рынке и в магазинах.

Отец сидел на тенистой террасе, где по решеткам была разведена лоза – такая старая, что не давала уже винограда. Где-то внизу было море, и белоснежный лайнер шел в сторону Гибралтара.

– Добрый день, папа, как ты? – Людмила заглянула ему в лицо.

Как обычно, он даже не повернул головы на ее голос. Не слышит? Не понимает? Не узнает? Его худые теперь руки безвольно лежали на подлокотниках кресла, лицо было спокойно.

Людмилу отвлекли знакомые звуки из плетеной колыбельки, что стояла возле кадки с апельсиновым деревцем. Легкое сопение, потом кряхтенье, потом колыбелька закачалась, и оттуда послышался требовательный рев.

– Иду, мое солнышко! – заворковала Людмила.

Крошечная девочка в колыбельке потянулась и поглядела на маму зелеными глазами. Надо лбом смешно топорщился золотистый чубчик.

Людмила села кормить тут же, на террасе. Пришла Мария, держа в руках миску, где смешивала соус для рыбы.

– Маленькая принцесса Лукреция вела себя хорошо, – сказала она, – не плакала.

– Не называй ее принцессой, – как всегда, возразила Людмила, – она обычная девочка… И не Лукреция, а Лукерья, Луша…

– Луча, – повторила Мария. – Луча…

Малышка наелась. Людмила подержала ее вертикально, потом встала и подошла к отцу.

– Смотри, это дедушка.

Малышка завизжала и протянула крошечные кулачки к неподвижному лицу. И лицо это вдруг раскололось, как будто разбили гипсовую маску, губы дрогнули и сложились в неуверенную улыбку.

– Э-о-и о-и… – проговорил отец непослушными губами, и Людмила тотчас поняла, что это значит «Девочки мои!».

– Матерь Божья! – Мария выронила миску, и соус расплескался по терракотовым плиткам террасы. – Сеньор заговорил!