И ладно бы по делу звонили. Ну, подрался кто, или муж в жену сковородкой запустил. А то с самого утра какая–то ерунда. То кот пропал, то собака. Скоро про хомяков звонить начнут! Если уж заводишь себе живность, так и следи за ней. Как говорил Лаперуз: ты в ответе за того, кого приручил. Или это был не Лаперуз? Но по любому — говорил правильно.
А то кричат нечеловеческим голосом: пропала собака! Щас, я всё брошу и побегу искать твою китайскую, хохлатую… Дамочка со стервозинкой в голосе по поводу этой китайской звонила уже трижды.
Глазьев вздохнул и достал из сумки бутерброды. С сыром — хорошо. С колбасой… Он понюхал колбасу, та пахла вполне прилично. Сыпанул в стакан пакетик растворимого кофе, залил кипятком.
Но — кто бы сомневался? — поесть не удалось. Новый сигнал поступил как раз в тот момент, когда Глазьев поднёс бутерброд ко рту. Матюгнувшись, он нажал кнопку громкой связи и гаркнул:
— Лейтенант Глазьев! Что у вас? Кошка?
— Не у нас, а у вас, — вкрадчиво сообщил неестественно низкий голос, — И не кошка, а взрывное устройство. На избирательном участке, в школе…
— Номер?! Номер школы? Кто говорит? — всполошился Глазьев.
Но в ответ услышал лишь короткие противные гудки.
Глава пятая. Русская рулетка
Безутешная Вика уже и плакать не могла. И вроде никогда особой сентиментальностью не отличалась. Скорее уж — профессиональным цинизмом. И нате вам: растаяла едва не до потери интереса к жизни. К выборам — уж точно.
— Вика, ты же психолог! Возьми себя в руки, — уговаривал её Генералов. — Есть же у вас там какие–то аутотренинги, в конце концов. Да и найдётся наш Мышкин. С его редкими породными свойствами трудно в таком городе затеряться.
— Да уж, — всхлипывала Вика, — его, поди, кто–нибудь прикарманил… А меня уже все местные милиционеры ненавидят…
— А это уж ты с чего взяла? — поправил очки Генералов.
— Только слышат мой голос — сразу трубку бросают!
Палыч, находившийся ровно в противоположной фазе настроения, всё ж снизошел и до Викиных проблем:
— Давайте я, Виктория Вячеславовна, эмчеэсникам позвоню. Они ребята…
Вика как ошпаренная вскочила с подоконника:
— Нет, только не эти! Они моего Мышкина и угробили своими распугивателями! Живодёры! Ещё неизвестно, что теперь с психикой этих бедных животных будет… — похоже, Вика страдала не только по пропавшему Мышкину, но и за весь великоволжский животный мир.
Случайно глянув в зеркало, Вика обнаружила, что потекла тушь и тут же исчезла в направлении туалетной комнаты. Сантименты сантиментами, но о внешнем виде на работе забывать было не в её правилах.
— Палыч, ты и впрямь эмчеэсникам звякни. Может, найдут?
— Давно бы позвонил, — пояснил Палыч. — Да они телефоны поотключали. Гуляют, поди, после ратных подвигов–то. Напрягли мы их сегодня. Ну, не по спецсвязи же их вызывать?.. А наш этот, фрукт, чуть всё дело не угробил. Сейчас–то вон — по городу гарцует, автографы раздаёт…
— Ладно Палыч, не зуди. Кандидатов надо любить!
— Ага… — отозвался Палыч. Но было ясно, что его претензии к Сухову любовь явно перевешивали.
А Паша Генералов был, в общем, доволен. Хотя столь долго и затратно готовившаяся акция и впрямь чуть не сорвалась. Издержки процесса, однако. Так ведь и с конём поначалу вышла незадача. Ни одного абсолютно белого в окрестных конюшнях не обнаружилось. Зато белоснежные кобылицы были как на подбор. Но чистоту легенды нарушать — последнее дело. Особенно в деталях. Ведь детали в любом искусстве — самое важное. А дело, которым Генералом занимался, он считал искусством высшей пробы.
В конце концов, выбрали белого коня в яблоках и накрыли его попоной. Ещё и отпугиватели пришлось раньше времени отключить. Ибо выяснилось на практике, что мощи этих устройств хватило и на белого в яблоках. Как вкопанный, уже с всадником-Суховым, остановился он на границе невидимого круга, очерченного таинственным излучением гонконгской супер–техники. Интересно, а на людей это дрянь как–то действует?
Но поинтересоваться на сей предмет у подкованного по части разнообразной техники Палыча Генералов не успел.
Из–за двери раздался душераздирающий вопль Вики:
— Мышкин!
— Умер, что ли? — вопрос был адресован невозмутимому Палычу. — Тогда мы её потеряли!
Они выглянули в коридор.
Картина перед ними предстала вполне идиллическая. Вика со слезами счастья на глазах одной рукой прижимала к груди чуть помятого, но абсолютно живого Мышкина. Другой рукой она протягивала немалую пачку купюр женщине в платке.
— Это ж Наталья, родная тётка Сухова, — пояснил Генералов Палычу. Которому, впрочем, было всё равно — чья эта тётка родственница. Мыслями он был ещё там, на поле своей последней битвы.
— Ты мне, дочка, денег не давай, — строго проговорила Наталья. — Собаки, они тоже — люди. Когда плачут.
***
Здания всех пяти городских школ, где находились избирательные участки, в рекордно короткий срок оцепили милиционеры и мобилизованные на подмогу солдатики инженерно–сапёрного батальона.
Подполковник Семёнов выехал на самый сложный объект, к школе N1, бывшей мужской гимназии. Под его непосредственным руководством первыми в здание вошли милиционеры. Им предстояло вывести из пятиэтажного здания всех без исключения людей, даже облечённых высокой миссией членов избирательных комиссий с правом как совещательного, так и решающего голоса. Сам Семёнов, оставаясь снаружи, через матюгальник призывал жителей Великоволжска к сознательности. Официальная, для народа, версия гласила, что поступил сигнал пожарной тревоги. То есть пожара вроде бы нет, но проверить — необходимо.
Избиратели, ничего не понимая, торопились покинуть гимназию. Лишь Вован, который с таким трудом затащил сторонников Сухова на участки, поднял было бузу.
— Это нарушение моих гражданских прав! — вопил он, пытаясь вырваться из крепких рук двух милиционеров.
Вован искренне переживал — как же так? Он и сам–то не успел проголосовать, задержался, блин, в буфете! Выпить пивка для рывка.
— Небольшая проверочка, и снова всех запустим, — уговаривал его пожилой усатый милиционер, упорно подталкивая Вована к выходу. — Будьте сознательным, гражданин.
Вскоре участки опустели. Лишь одна председательша избирательной комиссии никак не хотела уходить.
— Поймите, это моя зона ответственности, — пыталась втолковывать она лейтенанту–сапёру. Огромная немецкая овчарка лейтенанта зарычала.
— Фу, Рекс, — сдержал собаку лейтенант. — Послушайте, дама, — он вежливо окинул взглядом раскрасневшуюся женщину, — У вас дети есть?
— Двое, — растерянно ответила председательша.
— У нас в стране и так много сирот, — проникновенно сообщил лейтенант, — не надо увеличивать их число. Договорились?
Ответственная председательша вздохнула и сопровождаемая внимательным взглядом жёлтых Рексовых глаз, покинула, наконец, помещение.
— Работаем, — приказал собаке лейтенант. — Дьяков, урны выносим — на полигон. Давай, давай, время!
У заднего крыльца школы, вдали от шумящей у центрального входа толпы, сапёры осторожно, одну за одной, выносили прозрачные избирательные урны, наполовину наполненные бюллетенями.
Волеизъявление народа погрузили в бронированную инкассаторскую машину с синей полосой вдоль борта.
От всех пяти объектов машины с урнами отъехали практически одновременно. В помещениях школ служивые с собаками тщательно искали, прочёсывали каждый уголок, толком не зная, что именно должны найти.
***
Зря Вован так волновался. Народ толпился за оцеплением около бывшей мужской гимназии и не думал расходиться. Именно теперь, когда их так бесцеремонно выставили, всем захотелось проголосовать непременно.
— За людей нас не считают, — горячо втолковывала маленькой старушке тощая дама в очках. — Мы для них быдло, а не люди!
— Не любишь? Что не любишь, дочка? — волновалась глухая старушка.
— Не люблю, когда за меня хотят решать! Я — человек, а не электорат!
Старушка ошарашено хлопала глазами. Кто рад? Чему рад? Она ничего не понимала.
В жужжащей, возбуждённо переговаривающейся толпе появились ромашки. Их раздавали серьёзные мужчины и женщины с озабоченными, преисполненными собственной значимости лицами.
Ромашки передавали из рук в руки. Они реяли поверх голов словно маленькие солнца.
***
Братья Суховы явились на пару. Просторный мэрский кабинет, едва они вошли, словно уменьшился в размерах. Эти двое явно занимали в мире слишком много места. Ольга сразу почувствовала в братском визите какой–то подвох и привычно первой перешла в наступление:
