— Возьмите себя в руки, наконец! — приказал Колобов. — Как это вы умеете. И выкиньте ее из своего сердца, что ли, или из другого вашего органа, где вам свербит…
— Легко сказать. Но если ты считаешь, будет лучше, чтобы она и дальше встречалась с этим Заброевым, что ж, так и сделаем. Но мне будет нелегко это пережить.
— Понимаю, — кивнул Колобов. — Но так будет лучше.
— И что, после всего этого я должен позволить Заброеву поселиться здесь, в Чижах? — встрепенулся, опомнился Забельский. — И дать ему такой же, как и всем здесь проживающим, беспроцентный кредит на гостевой коттедж?
— И с правом последующего выкупа, — кивнул Колобов. — На равных основаниях.
— Без ножа режешь, — вздохнул Забельский. — И прямо по сердцу. Ты другое скажи: как долго я должен терпеть здесь, в этом поселке, выстроенном моими руками, эту самодовольную усатую рожу, которая будет при встрече ухмыляться мне в лицо?
…Вечером Григорий Иванович позвонил Любезнову.
— Леня, договоримся по твоим долгам так. Только, пожалуйста, не перебивай. Пусть я деловой человек, с ледяной душой и холодным умом, но и у меня есть сердце, и я не бесчувственный пень, как это пишут в газетах Ильи Михайловича…
— Гриша, чего ты хочешь? — спросил Любезное. — Я все сделал, как ты просил…
— Дослушай! Я многое передумал за это время. И устыдился самого себя… Словом, для твоей Машеньки, нашей общей любимицы, я готов создать все условия для ее счастливой семейной жизни. Поэтому пусть она и твой зять пишут заявление, мы его рассмотрим сразу и только положительно.
— То есть все проблемы в типографии благополучно разрешены и моя книга не сегодня, так завтра выйдет в свет? — с иронией спросил Любезнов.
— Какая твоя книга? — не понял Забельский.
Следователь Шаравин набрал из кабинета Турецкого номер телефона следователя милиции Виктора Озерова.
— Здравствуйте, я следователь Московской прокуратуры по особо важным делам Шаравин. Вы получили наш запрос о деле капитана ФСБ Рощина?
— Вы немного опоздали, — ответил тот. — Как раз сейчас мы передаем дело в ФСБ. Они затребовали раньше вас.
— Это, конечно, форменное безобразие… — хмыкнул Денис, слушавший по второй трубке. — Сами себя расследуют.
Турецкий сделал негодующую физиономию и погрозил ему пальцем.
— Вы это мне адресуете? — возмутился Озеров. — Вы, прокуратура, еще жалуетесь?
— Это не телефонный разговор… — сказал Шаравин, строго взглянув на Дениса. — Вы не возражаете, если я к вам прямо сейчас подъеду? — спросил он, переглянувшись с Турецким.
— Вы знаете, как к нам добираться?
— Конечно. Да, и еще… — Шаравин положил руку на микрофон трубки и понимающе кивнул, увидев, как Турецкий с недовольным видом качнул головой и показал глазами на потолок. — У меня большая к вам просьба. Если вы что-то еще не передали, пожалуйста, потяните с передачей материалов, насколько это возможно. И обязательно дождитесь нашего приезда. Я буду у вас через час.
— Постараюсь, — буркнул Озеров и положил трубку.
— Ментам тоже хочется ущучить гэбэшников, — сказал Денис, когда Шаравин положил трубку и начал собирать бумаги. — С тех пор как Андропов наехал на их Щелокова. Потому им не в кайф, если око государево будет само разбираться со своими нашкодившими сотрудниками.
— И будут только рады нам помочь? Хорошо бы… — согласился Турецкий.
Следователь Озеров пронзительно посмотрел на Шаравина, когда тот вошел к нему в кабинет, молча кивнул в знак приветствия, встал и запер дверь на ключ.
— У вас копии остались? — спросил Шаравин, осторожно присев на предложенный расшатанный стул. И покосился на стол следователя. Там в рамке стояла фотография симпатичной девушки.
— Обижаете… — столь же нелюдимо ответил Озеров, ознакомившись с сопроводительным письмом Генпрокуратуры. — Только без разрешения начальства я не могу вам ничего передать. Могу лишь ознакомить… Что вас конкретно интересует, если коротко?
— Результаты баллистической и дактилоскопической экспертизы, — сказал Шаравин. — Это в первую очередь.
— Вот так, да? — Строптивый Озеров сменил тон. — А что, Рощин еще где-то и в кого-то стрелял? И тоже из благородных побуждений?
— Да нет… Не совсем так, — неопределенно ответил Шаравин. — У нас есть чьи-то отпечатки пальцев, которые мы не можем идентифицировать. Подозреваем, что они принадлежат Рощину.
— Понятно. Разумеется, пальцы на записанном за ним штатном пистолете однозначно принадлежат ему, — кивнул Озеров. — Кстати, я на всякий случай тоже проверял, но ничего похожего в нашей картотеке не нашлось. Сейчас мы посмотрим, должна же у меня остаться копия файла его дактилоскопического снимка… Черт, не открывается. Возможно, ее передали в архив или в криминалистическую лабораторию… — Озеров открыл свой сейф. — Нет, надо поискать в архиве. Подождите минуту. — Он вышел из кабинета.
Через несколько минут он вернулся:
— Пока ищут. Вы хотели что-то еще о нем узнать?
— Да. Каким он вам показался? Как себя вел?
— Тертый мужик, — пожал плечами следователь Озеров. — Вот сидел еще вчера здесь, на вашем месте, и снова давал показания, пересказал все как было. Нигде не ошибся. Попробую еще.
Он снова сел к компьютеру, передав Шаравину протокол допроса.
— Он сам в бытность своей работы в милиции был в нашей с вами шкуре, когда работал дознавателем, — сообщил Шаравин. — Вы, наверное, уже знаете, шесть лет назад, когда он служил в милиции, Рощин вел дело об ограблении, по которому проходил этот самый Корягин? — спросил он.
Глаза Озерова округлились. Он продолжал стучать по клавиатуре:
— Нет, на месте двойного убийства Рощин сказал, будто никогда не знал убитого.
— Ну да, он рассчитывал, что дело у вас заберут и вы не успеете докопаться, — кивнул Шаравин, просматривая протокол допроса. — Тогда посадили на разные сроки каких-то пацанов, а самого Корягина амнистировали по другой статье. Что он вам еще сказал?
— Я спрашивал Рощина, — кивнул Озеров, не отрываясь от монитора. — Он неохотно, но рассказал, будто пришел к ней, когда Корягина не было дома. А тот вдруг объявился, прибежал раньше времени. Ну и приревновал. Она, скажу вам, была сексапильная бабенка.
— Все может быть. Где он сейчас?
— Наверно, дома. Живет один.
— Вы отпустили его под подписку о невыезде?
— Да, таково распоряжение… — Озеров показал глазами на потолок. Он явно нервничал. — Ничего другого не оставалось. Да и формальных причин отправлять его в КПЗ у меня не было. Он защищался. А вы его в чем-то еще подозреваете?
— Вот я и хотел поделиться с вами нашими подозрениями. Так… я вижу, здесь есть его адрес, домашний телефон, семейное положение, номер служебной машины..;,
— Все это есть, — кивнул Озеров, продолжая манипуляции на клавиатуре компьютера.
— Долго же ищут в вашем архиве… — сказал Ша-равин, взглянув на часы. — Может, сами расскажете, что показали результаты баллистической экспертизы?
— Он чист… — ответил Озеров. — Полностью подтверждаются его показания. Корягин стрелял трижды — две пули в Рощина и одна в эту девушку по фамилии Соломенко. Рощин стрелял только один раз…
— Это я знаю, — кивнул Шаравин.
— Могу зачитать вам его служебную характеристику, — продолжал Озеров.
— Представляю, — хмыкнул Шаравин. — Капитан Рощин — образцовый офицер, характер нордический, в предосудительных связях не замечен. Стреляет редко, но метко. Нам всем следует на него равняться.
— Знаете, мне он тоже не понравился, — продолжал Озеров, по-прежнему стуча по клавишам и глядя на экран. — Но к нему не придерешься… А что, собираетесь его навестить? — Озеров теперь заметно нервничал, поскольку у него ничего не получалось.
— Мне моя жизнь дороже… — буркнул Шаравин, снова покосившись на фотографию девушки, а потом переведя взгляд на экран монитора. — У вас, если не ошибаюсь, не открывается нужный файл?
— Сам не пойму… Черт знает что. Но я его сам не мог стереть! Это совершенно точно!
— Кто-то знает ваш пароль?
— Нет, что вы.
— Чудес не бывает, — пожал плечами Шаравин. — Я бы обратил ваше внимание, что ваши сотрудники с архивом тоже не особенно торопятся.
— Черт знает что… — снова чертыхнулся Озеров. И, нервничая, стал набирать телефонный номер. — Галя, ну что там у вас, в конце концов? Сколько еще ждать?
Потом осторожно положил трубку на клавишу аппарата, стараясь не смотреть на гостя.
— Вы правы… Папки с копиями этого дела тоже нет. — Он растерянно посмотрел на гостя. И тут же спохватился. — Правда, еще не все потеряно. Кое-что сохранилось у меня в записной книжке, если ее, конечно, тоже не скоммуниздили.
