Мать без лишней суровости, а, наоборот, с американской светскостью, поощряющей шутку, подхватила:
– Надеюсь, ты нашел себе хорошую итальянскую девушку, а не ирландскую шлюху с Девятой авеню.
Глядя в зеркало, Винни удивился своей самодовольной улыбке, словно у него на счету набралась уже дюжина девушек. Повязывая галстук и дивясь своей лживой улыбке, он только огорчился и помрачнел. Он давно привык к семейной лести, к замечаниям вроде: «Он тихоня, а в тихом омуте черти водятся; за ним нужен глаз да глаз; одному богу известно, сколько девушек он покорил в соседнем квартале».
Слыша их похвалы, ему трудно было удержаться от бессмысленной ухмылки; но откуда у них эта уверенность?
Господи, да ведь он работает с четырех вечера до полуночи, со вторника по воскресенье. Где же ему видеться с девушками? Он незнаком даже с парнями собственного возраста, а только с мужчинами старше его, с которыми работает уже четыре года в грузовой конторе. Он заторопился прочь, грубо хлопнув за собой дверью.
Лючия Санта тяжело вздохнула:
– Куда это он так поздно? С кем он якшается?
Чем они там занимаются? Им наверняка помыкают другие – он такая невинная овечка!
Октавия уселась поудобнее. Ей недоставало книги перед глазами; жаль, что на другом конце квартиры ее больше не ждет своя постель. Но там, далеко, в их чистенькой квартире в Бронксе, муж не уснет, пока она не вернется. Он станет читать и чиркать ручкой в уютной гостиной с застеленным ковром полом, под абажуром, чтобы потом встретить ее с любящей, но одновременно снисходительной улыбкой: «Ну что, хорошо посидела с семьей?» – и поцеловать ее с мягкой грустью, делавшей их чужими друг другу.
Лючия Санта сказала:
– Ты бы не засиживалась. Не хватало только, чтобы ты ездила в подземке в поздний час, когда туда набиваются все убийцы.
– У меня еще полно времени, – успокоила ее Октавия. – Я переживаю за тебя. Может быть, мне остаться на пару дней, чтобы ты отдохнула от детей?
Лючия Санта пожала плечами.
– Позаботься лучше о муже, иначе станешь вдовой – тогда узнаешь, что довелось пережить твоей матери.
– Тогда я просто опять переберусь к тебе, – беззаботно ответила Октавия. Однако, к ее удивлению, Лючия Санта устремила на нее угрюмый вопрошающий взгляд, словно не поняв шутки. Она покраснела.
Видя, что задела чувства дочери, мать стала оправдываться:
– Ты разбудила меня в неудачное время. Я во сне как раз собралась проклясть своего чертова сынка – наверное, мне и впрямь следовало бы его проклясть.
– Ма, забудь ты об этом! – безмятежно посоветовала Октавия.
– Никогда не забуду! – Лючия Санта прикрыла глаза ладонью. – Если есть на небе бог, не избежать ему кары. – Она потупилась и снова стала казаться бесконечно утомленной. – Отца засыпали землей, а его старший сын не пролил ни слезинки! – Ее голос звенел гневом. – Значит, Фрэнк Корбо жил на этой земле зря, напрасно страдал и обречен корчиться в аду. А ты еще заставила меня впустить Джино домой без взбучки, даже без словечка осуждения… Его никогда не беспокоили наши чувства. Я-то думала, что с ним случилось что-то страшное, что он спятил, как его папаша. А он как ни в чем не бывало заявляется и даже отказывается давать объяснения! Я сдержала гнев, но он душил и душит меня! Что он за зверь, что за чудовище? Заставляет мир презирать его отца и его самого, а потом смеет возвращаться, есть, пить, спать без малейшего стыда! Он мне сын, но в своих снах я проклинаю его и вижу мертвым в отцовском гробу!…
– К черту! К черту!!! – заорала Октавия. – Я была на похоронах, хотя и ненавидела его. Что же из того? Ты была на похоронах, но не выдавила и слезинки. За целый год перед его смертью ты ни разу не навестила его в больнице.
Эти слова успокоили обеих. Они ухватились за кофейные чашки.
– Джино возьмется за ум, – сказала Октавия. – У него хорошая голова. Может быть, из него еще выйдет толк.
Лючия Санта презрительно усмехнулась.
– Да уж, толк: лодырь, преступник, убийца! Но я точно знаю, кем ему ни за что не быть: мужчиной, приносящим домой деньги, заработанные честным трудом.
– А-а, вот почему ты бесишься – потому что Джино не работает после школы! Потому что он – единственный, кем тебе не удается помыкать.
– Кто же должен им помыкать, если не родная матушка? – подбоченилась Лючия Санта. – Или ты полагаешь, что у него никогда не будет босса? И он надеется на то же самое. Неужто он всю жизнь будет есть бесплатно? Не выйдет! Что с ним станет, когда он узнает, что такое жизнь, как она трудна? У него слишком большие ожидания, он получает от жизни слишком много удовольствий! Я тоже была такой в его возрасте – и потом страдала. Я хочу, чтобы он научился жизни от меня, а не от чужих людей.
– Ничего не получится, ма. – Октавия помялась. – Посмотри на своего любимчика Ларри: сколько ты с ним возилась – а он теперь без пяти минут гангстер, собирающий деньги для своего дутого профсоюза.
– О чем ты? – Лючия Санта презрительно отмахнулась. – Я не могла даже заставить его поколотить младших братьев – до того он был малодушный.
Октавия покачала головой и медленно произнесла, не скрывая удивления:
– Ма, иногда ты бываешь очень проницательной. Откуда же такая слепота?
Лючия Санта рассеянно отхлебнула кофе.
– Ладно, он теперь не имеет отношения к моей жизни. – Она не увидела, как Октавия поспешно отвернулась, и продолжала:
– Джино – вот кто не выходит у меня из головы. Ты только послушай: ему дают прекрасное место в аптеке, но он вылетает оттуда через два дня. Два дня! Другие люди держатся за место по сорок лет, а мой сын – два дня!
– Он сам ушел или его выставили? – со смехом спросила Октавия.
– Ты находишь в этом что-то смешное? – осведомилась Лючия Санта на вежливейшем итальянском, свидетельствовавшем о крайнем огорчении. – Да, его выбросили! В первый день он, отучившись, остался поиграть в футбол и только потом изволил явиться на работу. Наверняка надеялся, что магазин закроется еще до того, как он там появится, – этакий дурень! Наверное, он вообразил, что padrone пожертвует ради него своей торговлей. Конечно, нашего славного Джино не продержали там и недели!
– Я с ним поговорю, – решила Октавия. – Когда он возвращается домой?
Лючия Санта в очередной раз пожала плечами.
– Кто его знает? Король приходит и уходит когда ему вздумается. Ты мне вот что скажи: о чем эти сопляки болтают до трех часов ночи? Я выглядываю из окошка и вижу его на ступеньках: они все болтают и болтают, хуже старух.
– Вот уж не знаю, – вздохнула Октавия и засобиралась.
Лючия Санта сама убрала со стола чашки. Мать и дочь не обнялись и не поцеловались на прощание.
Можно было подумать, что дочь уходит в гости и скоро вернется. Мать, подойдя к окну, провожала ее взглядом, пока она не свернула с Десятой авеню, направившись к входу в метро.
В понедельник вечером Винни Ангелуцци отдыхал от железной дороги. В этот вечер он вознаграждал свою плоть за нищую жизнь.
Подтрунивание матери и сестры смутило его, потому что на самом деле он собирался отдать кровные пять долларов за простые и эффективные услуги продажной женщины. Он стыдился этого как свидетельства жизненной неудачи. Он помнил, с какой невольной гордостью мать упрекала Ларри за шашни с девчонками. Мать и Октавия отвернулись бы от него в отвращении, узнай они, чем он собирается заняться.
Винни выходил на работу в четырехчасовую смену с тех самых пор, как бросил, недоучившись, школу. Он никогда не бывал на вечеринке, ни разу не целовался с девушкой, ни разу не разговаривал с девушкой в тишине летней ночи. Его выходной неизменно приходился на понедельник, а в понедельник вечером делать совершенно нечего. В довершение зол он был застенчив.
Вот почему Винни согласился на эту жалкую, но честную замену – респектабельный публичный дом, рекомендованный старшим клерком грузовой конторы, который заботился о том, чтобы его подчиненные не сшивались по барам, становясь добычей вконец опустившихся шлюх. Иногда старший клерк составлял молодежи компанию.
Ради такого случая все клерки наряжались по-праздничному, словно их ждала встреча с будущим нанимателем. Все надевали костюмы, галстуки, шляпы и плащи – форменную одежду выходного, седьмого дня недели, когда наступает время порадовать душу. Винни вечно дразнили гангстером из-за его черной шляпы, хотя он был моложе остальных.
Местом встречи был бар «Даймонд-Джим», где подавали «хот доги», сандвичи с горячей жареной говядиной и холодное мясо, не отличающиеся цветом от цвета лица старшего клерка. Церемония требовала, чтобы каждый заказал виски, и кто-нибудь из клерков то и дело повелительно провозглашал: «Сейчас моя очередь» – и выкладывал деньги на стойку. Дождавшись, пока каждый из присутствующих угостит коллег, они высыпали на Сорок вторую стрит, в неоновые сполохи кинотеатров, протянувшихся бесконечными рядами по обеим сторонам улицы. К этому часу шатающихся по тротуарам становилось такое множество, что им приходилось прикладывать немало усилий, чтобы не потерять друг друга, будто потерявшийся будет унесен волнами и уже не найдет остальных. Вдоль Сорок второй их приветствовали огромные фанерные красотки, чья нагота, подсвеченная электричеством, выглядела особенно непристойно.
