Он сделал небольшую паузу.
— Однако эта сука пронюхала. И пыталась шантажировать меня. Сказала, что я замышляю мошенничество. Она знала, что я вновь на грани банкротства, и была готова помалкивать за определенную цену, чтобы дать мне время встать на ноги. Не представляю, как она могла узнать.
— Видимо, так же, как я. Проследила падение цен на монеты на вашем сайте. Поэтому вы пришли к ней, подсыпали в джин снотворного, дождались, когда она заснула, облили постель жидкостью из зажигалки и чиркнули спичкой. Я правильно себе это представляю?
— Почти.
— И что вы намерены делать, когда мы подъедем к границе? — спросила я.
— Не знаю, — ответил Эмиль. — Может быть, застрелю вас обеих. Может, оставлю самих заботиться о себе. Подумаю.
В любом случае мы были бы мертвы.
Я осознала, что слышится только звук нашего дыхания.
— Буря кончилась?
— Как будто, — ответил он. — Давайте выглянем, посмотрим.
Я попыталась открыть дверцу. Она не поддавалась. Мы были погребены в песке.
— Выпустите меня, выпустите! — завопила Честити. И стала пытаться открыть заднюю дверцу.
— Перестань! — приказал Эмиль. — Если откроешь ее, мы задохнемся в песке.
Честити неудержимо всхлипывала.
— Эмиль, ради бога, позвольте ей перелезть ко мне на переднее сиденье.
Он жестом разрешил. Я обняла девушку и прошептала ей на ухо:
— Помощь приближается.
— Знаю, — ответила она. О, на какой самообман мы способны!
Воздух становился все более спертым. Голова Честити упала мне на плечо.
— Надо бы застрелить вас, — сказал Эмиль. — Для меня будет больше воздуха.
— Чтобы продлить агонию? — изумленно спросила я. Он ничего не ответил, но не стал стрелять.
* * *
Я пришла в себя от звука разбиваемого стекла и потока свежего воздуха.
Возле машины стоял Хеди с дубинкой в руке, Марлен и Брайерс позади него. Метрах в пятидесяти позади стоял другой внедорожник.
— Вылезайте, — сказал Хеди. — Быстро.
Мы втроем вывалились наружу.
— У него пистолет, — сказала я без всякой на то необходимости. Эмиль быстро оправился и навел ствол на Честити.
— Не приближайтесь ко мне. Буду стрелять. Я не шучу.
— Мама! — всхлипнула Честити.
— Возьмите меня вместо нее, — крикнула Марлен. — Не причиняйте вреда моей девочке. Эмиль, я поеду с вами. Пожалуйста, отпустите ее.
— Что намерены делать, Эмиль? — спросил Брайерс. — Убить всех пятерых? Игра окончена.
— Ливийская граница всего в нескольких милях в той стороне, — сказал Хеди, указывая. — Мы возьмем с собой Лару и Честити, а вы поезжайте куда хотите. В Дузе мы будем лишь через несколько часов. К тому времени вы можете пересечь границу.
На лице Эмиля отражалось множество чувств.
— У вас есть сотовый телефон?
Хеди достал его из кармана и бросил на землю.
— Возьмите.
Эмиль взглянул на него, потом поднял взгляд на нас.
— Смотрите, — сказал он, поведя свободной рукой. — Ничего. Песок. Чахлые растения. Тонкая полоска зелени вдоль побережья. Да, эта страна предавала меня снова и снова, уничтожала годы тяжелого труда вот так. — И щелкнул пальцами. — Я возьму вашу машину, — сказал он наконец. — Всем оставаться на месте!
Эмиль пятился, не сводя с нас глаз, наконец достиг внедорожника, включил скорость и уехал. Мы провожали его взглядами и едва дышали, пока он не скрылся.
— Я знала, что вы приедете, — сказала Честити, крепко обнимая мать.
— Я тоже, — сказала я. — Что будем делать? Примемся копать?
Мы потратили около часа на то, чтобы полностью откопать занесенную «тойоту». Хеди сел за руль и повернул ключ зажигания. Когда мотор заработал, мы все зааплодировали.
* * *
— Хеди, — сказала я, когда он вел машину, как-то находя следы дороги, которую я не могла разглядеть. — Должно быть, в этих песках я совершенно потеряла ориентацию. Мне казалось, ливийская граница вон там.
И указала рукой перпендикулярно тому направлению, которое он указал Эмилю.
— Да, там, — еле слышно ответил он. — Пустыня по-своему разбирается с такими делами.
— Мы собрались здесь, чтобы воздать честь Карталону, гражданину Карт Хадашта, — заговорил старый государственный муж, — за его службу нашему великому городу. Если б не его предостережение, наш город мог бы оказаться в руках Бомилькара, человека, которого мы облекли доверием и который злоупотребил им ради личной выгоды. За свое деяние он поплатится жизнью, будет публично распят на площади.
Но мы здесь не по этому поводу. Сегодня Совет Ста Четырех посвящает наши великолепные новые морские ворота нашему мудрому юному другу Карталону. Здесь будет установлена мемориальная доска, изготовленная нашими лучшими мастерами, дабы постоянно напоминать нам, чем мы ему обязаны. Карталон попросил, чтобы на мемориальной доске было также имя Газдрубала, благороднейшего человека, отдавшего жизнь на службе Карт Хадашту.
— Правильно, правильно! — выкрикнули несколько человек.
— Мы исполнили твое пожелание, Карталон, — продолжал государственный муж. — Имя Газдрубала будет на мемориальной доске вместе с рассказом о том, что вы оба совершили.
— Остается еще один вопрос, не так ли? — сказал государственный муж Карталону, когда толпа разошлась.
— Вопросов много, — ответил Карталон. — Но, полагаю, вы хотите знать, кто убил Абдельмелькарта и Ваалханно.
— Да. Встретили они смерть как мелкие сошки или соучастники этого неудачного заговора с целью захватить город?
— А, — ответил Карталон. — Возможно, наверняка мы этого никогда не узнаем, однако я могу сказать вам, что, по-моему, произошло. Газдрубал учил меня, что, в конечном счете, существуют всего два мотива для убийства: любовь и алчность. Я много думал об этом, старался понять смысл того, что видел на судне. Как ни соблазнительно было приписать все случившееся делу рук одного человека, или, в крайнем случае, что та и другая смерти были результатом заговора против Карт Хадашта, я считаю, что оба эти человека были убиты разными людьми и по разным причинам. Ваалханно пал жертвой жадности, как собственной, так и чужой. Он наблюдал за всем, потом старался извлечь из этого выгоду. И обратился к Гиско, рассказал обо всем, что видел, попросил своей доли, угрожая разоблачить его, если тот не согласится. Гиско позаботился, чтобы Ваалханно не смог ни раскрыть заговор, ни получить доли этого богатства. Насколько я понимаю, столкнул Ваалханно за борт Маго по приказу Гиско. Теперь Гиско будет казнен вместе с Бомилькаром.
— А Абдельмелькарт?
— Газдрубал обнаружил, что крышку кедрового ящика со статуей золотого бога пытались открыть; то есть эту попытку сделал либо сам Абдельмелькарт, стоявший в ту ночь на вахте, либо кто-то другой, кого Абдельмелькарт застал на месте преступления. И Газдрубал, и я думали, что его смерть связана с заговором. Однако теперь я в этом не уверен. Это произошло в начале плавания, команда хорошо знала, что груз богатый, и за этот рейс всем очень хорошо платили. Имело значение, видел ли Абдельмелькарт статую? Видимо, нет. Вся команда уважала его, и пока я не знал о намерениях Гиско и других в конце плавания, при надвигавшемся шторме на судне был нужен каждый матрос. Я пришел к выводу, что, по крайней мере, в данном случае Маго был вором, но не убийцей.
Этот образ мыслей заставил меня искать другой мотив: любовь или, может быть, конец любви. Газдрубал знал, что Мальчус соперничал с Абдельмелькартом за руку Бодастарт. Думаю, Мальчус был таким человеком, которого мучило это отвержение. Газдрубал сказал мне, что Абдельмелькарт был против участия Мальчуса в этом плавании, понимал, что этот человек никогда не смирится с тем, что случилось. На мой взгляд, Мальчус вместо того, чтобы продолжать спокойно жить, предпочел планировать месть. Он просто увидел в конце концов возможность, нанялся в это плавание и воспользовался минутой, когда Абдельмелькарт был один.
— И чем же все кончилось?
— Маго и Мальчуса смыло за борт. Это я знаю. С тех пор никого из них в Карт Хадаште не видели. Думаю, вполне можно предположить, что море в данном случае одержало победу.
Эмиля я больше никогда не видела. Не представляю, сориентировался он и доехал до Ливии или нет. У него были банковские счета в нескольких местах. На все был наложен арест. Денег на них было мало. Либо он разорился, либо уже составил планы скрыться и жить в свое удовольствие где-то вдали от дома. Иногда я вижу во сне его побелевшие кости на фоне пустынного ландшафта. Иногда — он в каком-то тропическом раю, окруженный женщинами, которые в нем души не чают.
Нора томится в, несомненно, ужасной тюрьме, ожидая приговора. Осужденному за поджог Питеру Гровсу повезло больше. Он отбывает срок в Штатах.
