ровным гулом текла река, не особенно широкая, но быстрая. За ней темной тучей на полнеба стоял хвойный лес, из гущи зелени выпирали затейливой формы скалы, местами проточенные интригующими дырами.
Не зря Бордовского тянуло на малую родину, такое раз увидишь – никогда не забудешь.
Я опустилась на теплые доски, в три укуса истребила шанежку (и правда вкусную), смела с коленок крошки и удержала на месте зарождающийся вихрь:
– Сиди! Мне нужно тебе кое-что рассказать, ты должна узнать это первой.
– У вас будет второй ребенок?!
– Что?! Нет! – Я искренне ужаснулась, подышала, успокаиваясь, и выдала свою новость: – Кажется, мы расшифровали азильскую гальку.
– Как?!
– Трубач помог.
– Какой трубач?
– Который поселился в нашем доме. Как в песне – замечательный сосед.
Трубач поселился не просто в нашем доме, а в соседней квартире и сразу начал старательно играть хроматические гаммы. При этом изрядно фальшивил, так что очень хотелось поставить ему в пример мужика с дрелью, которого я проклинала до того, как появился трубач. Мужик с дрелью виртуозно уводил свой запил прямиком в ультразвук – шесть октав за три секунды, браво, маэстро, браво!
Трубач выдувал что‑то скучное.
– По-моему, он не все ноты выучил, – предположил Колян. – Сколько их в его мелодии – четыре, пять?
– Пять нот! – Я хлопнула себя по лбу. – Кыся, это гениально! Смотри. – Я подскочила к подоконнику, на котором миниатюрной моделью горного хребта высился силиконовый оттиск – все, что осталось нам на память от азильской гальки, проданной Пичугину-Бенуа.
Отдавать ее коллекционеру, который спрячет артефакт в каком‑нибудь хранилище, ужасно не хотелось, но Бордовский принял волевое решение пожертвовать одной галькой, чтобы получить шанс найти много других. И не прогадал: денег, которые заплатил Пичугин-Бенуа, хватило на организацию экспедиции.
– Мы не могли понять, что означают расположенные рядами дырочки разной глубины, – напомнила я мужу.
– Пяти видов, – уточнил Колян.
Он вместе со мной тщательно вымерял глубину таинственных дырочек и ранжировал их по шкале от единицы до пяти.
– А если это ноты?! – От волнения я начала подпрыгивать. – Пять тонов разной высоты! А расстояния между ними – продолжительность звучания!
– То есть ты предполагаешь, что на камне записана музыка? – Колян секунду подумал и энергично кивнул. – Нормальная версия! Тогда галька – прообраз граммофонной пластинки, только линии на ней прямые, а не закрученные…
– По нашей версии, это песня! – Ирке я сразу сказала главное. – Древнейшая в мире звукозапись, прикинь?
– А воспроизвести ее можно?!
– Вот, слушай. – Я включила аудиозапись в своем мобильном.
Над рекой, на редкость гармонично дополняя ее ровный гул, поплыли звуки нехитрой мелодии из пяти нот.
– Сосед-трубач наиграл, был так любезен, – объяснила я. – Он даже обрадовался, когда уяснил причину нашего визита. Боялся, что мы пришли по-дирижерски постучать палочкой-скалочкой ему по пюпитру, так сказать. Правда, за точность воспроизведения не ручаюсь, регистр был выбран наобум. Думаю, у пещерных жителей – создателей этой «пластинки» – был какой‑то природный камертон: звук, который они слышали постоянно.
– Да вот же он, этот звук. – Ирка кивнула на воду. – Река шумит днем и ночью, тон ровный и вряд ли сильно меняется век от века. Можно плясать от него. То есть петь. Они же пели? Или играли?
– Если играли, то как раз на чем‑то вроде трубы. Считается, что первыми музыкальными инструментами, возникшими именно в палеолите, были пищалка и флейта. И знаешь, что интересно? При раскопках в Германии была найдена древнейшая флейта, ей примерно сорок тысяч лет. И в ее корпусе пробито пять отверстий – не больше и не меньше!
– Этот факт придает вашей версии убедительность, – согласилась Ирка. – Интересно, что это была за песня? Явно не плясовая.
– Что‑то ритуальное, я думаю. Например, гимн новой жизни или прощание с уходящим.
– Ну да, ну да, древним людям не до ерунды было, они не стали бы изобретать способ передавать несущественную информацию. – Ирка встала.
Именно в этот момент раздался крик. Да что там – рев, который мог бы издать чем‑то крайне возбужденный дикий зверь.
– Мамонт мия! – Я схватилась за сердце.
– Спокойно. – Ирка даже не пошатнулась. – Это не мамонт, а снова Мара со своей практикой снятия стресса. Говорили уже ей, чтобы не орала, словно раненый слон, но горбатого, как говорится, могила исправит, и…
Окончание ее фразы заглушил новый крик. На этот раз взревел не один мамонт, а сразу целое стадо, и я отчетливо уловила в общем хоре звонкие детские голоса.
Максимовы приехали на раскопки всем табором: папа, мама и дети. Сочли необходимым посильно поддержать молодых – тетю Марину и ее мужа дядю Гену, нового члена дружной семьи.
– Нет, это не антистрессовый крик! – взволновалась Ирка. – Это они, наверное, опять нашли что‑то сенсационное… Скорее, побежали! Да вставай уже!
Она дернула меня вверх, поставила на мост и потащила за собой, озабоченно приговаривая:
– Ну же, шевелись, вечно мы с тобой пропускаем все самое интересное!
Я хотела возразить, но встречный ветер задул мне в рот с десяток дюжих сибирских мошек, так что пришлось не спорить, а отплевываться.
Тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить!
Нет уж, ничто интересное мимо нас не пройдет.
Читайте об этом в романе Елены Логуновой «Не плачь, Рапунцель!».
Читайте об этом в романе Елены Логуновой «Миллион оттенков желтого».
Читайте об этом в романе Елены Логуновой «Не плачь, Рапунцель!».
