Едва успевшая переодеться Ирина, которую Эльвира начала причесывать, услышала трубный глас режиссера и помчалась к нему. Платье доставляло ей массу неудобств. Ей приходилось семенить, передвигаясь мелкими шажками, или задирать подол до не могу и выше, кроме того, шлейф-крылья все время за что-то цеплялся. Поскольку в соответствии с великим замыслом режиссера им предстояло сниматься босиком, Ирина разулась и немедленно поняла, что ей совсем не нравится передвигаться подобным образом. Постоянно завязывать и развязывать шнурки кроссовок казалось ей обременительным, поэтому она сняла с Романова кроссовки сорок последнего размера, в которые могла просовывать ноги, не развязывая шнурков, и в таком виде предстала перед режиссером.
Она не сразу сообразила, почему, едва взглянув на нее, Михаил разразился гомерическим хохотом, однако, представив себе, как она смотрится со стороны: с начесанными только с одной стороны и торчащими дыбом волосами, в задранном почти до бедер платье, в огромных кроссовках на тонковатых ногах, с хлопушкой в одной руке и бамбуковыми «веригами» в другой, — веселья режиссера не разделила. Мрачно взглянув на него, она заявила:
— Нечего надо мной издеваться, Михаил Георгиевич. Я не по своей воле тут чучело огородное изображаю. Вы экономию наводите, а все шишки на меня! И смеетесь еще…
Напустив на себя серьезность, режиссер сказал:
— Попросите, пожалуйста, всех поторопиться. Оператор боится, что солнце уйдет.
Съемочная группа расположилась на взгорке, обнесенном невысоким, кое-где осыпавшимся каменным бордюром. Снизу, с дороги, их не было видно.
Освободившийся одним из первых Романов в белой хламиде, заменявшей ему костюм, с кучей образков и ладанок на шее, прихватив книжку, отправился бродить между крестами.
Он уходил все дальше и дальше, поднимаясь по склону вверх, и, точно забыв обо всем, время от времени взмахивая свободной рукой, декламировал Хайяма. Судя по всему, он спокойно переносил отсутствие кроссовок и не реагировал на попадавшие под ноги камушки, как неженка Ирина.
Она же подпрыгивала, стараясь не потерять Валерия из виду, чтобы не искать его потом по всему кладбищу, чем вызывала неудовольствие Эльвиры, трудившейся над ее прической.
Романова озаряло утреннее солнце, окружая его неким подобием ореола…
Вдруг снизу донеслись полные благоговейного восторга вопли:
— Святой!
— Христос!
Все услышавшие крик, и прежде всего Стелла, не занятая в первой сцене и решительно не знавшая, куда деваться от безделья среди царившей вокруг суеты, немедленно перегнулись через каменный бордюрчик, окружавший площадку, и увидели двух павших в пыль на колени старушек.
Богомольные бабули, молитвенно воздев руки, так и сияли от счастья, пялясь на Романова.
Хохот, грянувший точно с небес, отрезвил их. Сообразив, что корчившиеся от смеха и указывавшие на них пальцами люди никак не могут быть причислены к ангелам, старухи догадались о своей вызванной пылкостью религиозных чувств ошибке. Плюясь и ругаясь, они поднялись на ноги и, кипя от негодования, удалились.
Возвратившийся новоявленный «Христос» — Валера так и не понял причин охватившего всех безудержного веселья.
* * *
В следующей сцене снимался прибывший прямо с корабля на бал Огульников. В меру покапризничав, он отдал себя в руки Эли.
Режиссер расставил актеров по местам — они должны были стоять вдоль стен старинных домов и провожать взглядами героя и героиню, убегавших «навстречу своему счастью» по булыжной мостовой через витые чугунные ворота.
Уголок города, выбранный для съемок этой сцены, безусловно, поражал живописностью, но отнюдь не отличался пустынностью.
На актеров глазели любопытные прохожие.
— Ирина! Ира! — раздраженно заорал режиссер. — Невозможно работать! Уберите зевак!
— Простите, Михаил Георгиевич, я не совсем поняла: мне стоять на месте, готовить хлопушку или заниматься разгоном демонстрации? Меня не три штуки. Я у себя одна!
Мэтр беспомощно огляделся по сторонам — все были заняты делом: Эля трудилась над Огульниковым, за ее спиной стояла Клавдия Михайловна с костюмом в руках, Лена поправляла что-то в костюме Стеллы, которая, против ожиданий Ирины, зубами от страха не клацала, а казалась вполне спокойной и собранной; оператор занимался своими делами, Юля с трагическим выражением лица вертела ручки своего допотопного звукозаписывающего агрегата… А администрации и след простыл. Чекалина укатила, привезя Огульникова, а Алик и вовсе не появлялся.
Вдруг режиссер просиял:
— Вы, вот вы, в кепке!..
Невысокий пузатенький мужчина в джинсовом комбинезоне с нагрудничком, делавшим его похожим на Карлсона, и джинсовой же бейсболке слонялся вокруг покрикивавшего на него Егора и явно не знал, куда себя деть. Карманы его штанов оттопыривались, из каждого торчало по бутылке пива.
— Я? — удивился Карлсон.
— Вы, вы! Попросите любопытных разойтись! Перекройте улицу, что ли?..
Карлсон — он же помощник оператора Виктор Кваснин, а попросту Витек, — взялся за выполнение поставленной перед ним задачи с энтузиазмом, подошел к ее решению творчески. Зачем-то сняв «кепку», он пятерней пригладил свои реденькие бесцветные волосы и… бросился в бой. Подхватив стоявший рядом с ним полутораметровый штатив, Витек занес железяку над головой и с угрожающим воплем ринулся на любопытных прохожих, причем его несколько занесло, поскольку он, как всегда, был несколько на взводе. Одна из лап штатива едва не угодила в лицо деревенского вида дядьке. Тот, обругав чокнутого энтузиаста, ушел прочь, за ним последовали и другие, укрепившись во мнении, что в кино в основном работают крайне опасные психи.
Впрочем, на этом Витек не остановился. Отхлебнув из бутылки пива — подкрепившись, он извлек из машины, перевозившей технику оператора, еще один штатив и, разместив стойки на противоположных сторонах узкой улицы, протянул между ними ленту рулетки.
— Задание выполнено, — отрапортовал он, становясь навытяжку перед режиссером, который, честно говоря, не ожидал проявления подобной резвости и несколько растерялся.
— Знаете ли… э-э…
— Витя, — подсказал Карлсон.
— Н-да… Витя. Вы бы, Витя, поаккуратнее как-то… — неуверенно, что ему вовсе не было свойственно, посоветовал Михаил Георгиевич.
— Есть! — отозвался Витек, обдав режиссера волной стойкого многодневного перегара.
Относительно Стеллиного спокойствия Ира заблуждалась. Девушка прикладывала неимоверные усилия, чтобы держать себя в руках. Она деревянно улыбалась гримировавшей ее Эле, машинально отвечала на вопросы и думала о том, что наконец-то настал долгожданный миг — сейчас она встанет «на исходную», прозвучит команда: «Мотор!», и оператор направит камеру на нее… Именно на нее, Стеллу! От этого где-то в груди холодело и щекотало, будто сотни маленьких нежных бабочек взмахивали крыльями, готовясь выпорхнуть на волю…
— Иди! — подтолкнула словно оглохшую Стеллу Эля. — Пора.
На ватных дрожащих ногах девушка промчалась мимо выстроенных вдоль улицы актеров, едва не столкнувшись с Ириной, которой режиссер велел отдать хлопушку энтузиасту Витьку, чтобы ей не пришлось скакать с места на место. Улыбнувшись в ответ на ободряющую улыбку подруги, Стелла добежала до Огульникова и протянула ему, следуя указаниям режиссера, руку. Сердце ее трепыхалось, как тряпичный паяц на нитке пьяного кукловода…
Огульников принял ее ладонь в свою и вдруг как-то по-доброму, по-товарищески подмигнул:
— Не дрейфь. Все будет хорошо.
Стелла, не ожидавшая такого обращения после выходки на съемках в Сорокине, несколько опешив, неуверенно улыбнулась.
Огульников просвистел какой-то мотивчик и, глядя в сторону, словно бы между прочим произнес:
— А ты ничего… Куколка…
И Стелла еще больше смутилась.
Бегать им пришлось целых четыре раза — два раза «туда» и два раза в обратном направлении: оператор Егор все время оставался чем-то недоволен. Кроме того, не следовало забывать, что Стелла все-таки не Полина, и поэтому там, где без крупного плана не удавалось обойтись, решили снимать ее в основном со спины.
Солнце поднялось довольно высоко и палило нещадно. Актеры маялись от жары и необходимости так долго стоять на одном месте. Ирине едва удавалось удерживать их от дезертирства: все время кто-то порывался удрать, чтобы принести всем мороженое. Особенно много хлопот доставлял неуправляемый Новиков: на него приходилось рычать каждые пять минут.
В конце концов, когда прозвучала команда садиться в автобус, случилась неприятная заминка. Ирина оглянулась и увидела, что Извекова так и осталась стоять у стены, к которой прислонилась.
— Алла Владимировна! — предчувствуя недоброе, позвала Ира.
