Ознакомительная версия.
Хватит на сегодня, ну пожалуйста, правда, хватит.
– Итак, малолетние свидетели, – Гущин, которого уже вело от крепкого пива, выложил свой телефон на стол.
Никто, никто не звонил полковнику.
– С несовершеннолетками в суде всегда проблема. Ну если, конечно, дойдет до суда. – Гущин словно что-то прикидывал, взвешивал. – И тогда здесь тоже все построили на показаниях подростков… Роза и Ада… Только не говори мне, что она, отравительница, ради них там, в лагере старалась.
– Я ничего такого вам, Федор Матвеевич, не говорила.
– Знаю я тебя. Думаешь про себя – вот в том давнем деле отыскался наконец мотив. А тут у нас все к черту – ни мотива теперь, ни версии основополагающей.
– Федор Матвеевич, это, конечно, не мое дело, но, по-моему, вам хватит пить.
– Их там опозорили в лагере с этой их розовой любовью, выгнать грозились, родителям нажаловаться, в городе бы стало известно, полоскали бы их по-всякому. Пятьдесят пятый год… даже не за шлюх бы считали потом, а хуже, если наружу эти их отношения бы выплыли. А она, эта Зыкова Любовь, мол, пожалела их, решила вот так разом и обидчиков их наказать, и… в общем, такое устроить в городе, чтобы по сравнению с этой трагедией все потом казалось уже мелким, неважным. Но ведь жертвы-то были дети, подростки – пусть нетерпимые, жестокие, не знающие сострадания, упрямые в своей правоте. Они же все глупые. И сейчас, и тогда, они просто глупые, пылкие, ни в чем меры не знающие. Чем там у них голова набита? С ними бы поговорить по-человечески… попытаться объяснить, что не все так в жизни просто и гладко. Но нет, маньяк… настоящий маньяк никогда ничего не делает по-человечески, он… она на это просто не способна. Маньяк всегда сначала хватается за топор или за яд. Ничего, кроме смерти, никаких аргументов.
Мобильник на столе зазвонил.
– Слушаю.
– Товарищ полковник, по адресу, который Яна Лопахина указала в протоколе допроса, она не проживает. Мы только что оттуда, квартира закрыта, мы опросили соседей, ее там не видели уже несколько недель. Этот адрес, судя по всему, для отвода глаз, она там редко появляется.
– Место ее работы проверили?
– Сегодня воскресенье. Это ювелирный дом «Орион». В выходной их офис закрыт.
– Завтра туда к началу рабочего дня. Если она по-явится на работе, забирайте ее и везите в Электрогорск. Возьмите ордер на обыск офиса. Она может хранить на работе то, что нас интересует.
Гущин допил пиво.
– Итак, малолетки сказали, что майор наш вечером накануне смерти был на даче не один. Она, его бывшая жена, отрицает, что виделась с ним. Спустя несколько дней после его смерти она появилась здесь, в городе, на банкете незнакомой ей Адель Архиповой. Адрес дала нам липовый. Работает в ювелирной фирме. Яд таллий используется в ювелирной промышленности при шлифовке камней. Тебе это ничего не напоминает?
– Девочек на празднике отравили не таллием, – сказала Катя. – Но в остальном…
Тут она разом оглохла. По телевизору забили гол «Зениту». Пивбар взорвался от криков. Электрогорск, Подмосковье ликовало.
Ювелирный дом «Орион» имел магазины и офисы по всей Москве. Но небольшой бутик на Кутузовском проспекте считался главным.
Яна – бывшая жена майора Лопахина – получила место менеджера по продажам в этом магазине благодаря связям отчима.
Она любила это место за особую атмосферу – роскошь, роскошь и еще раз роскошь. В дизайне сдержанные тона песочного и коричневого – травертинский мрамор, древесина редких пород, хрустальные люстры и блеск драгоценных камней – там, за пуленепробиваемыми витринами.
Бутик открывался в одиннадцать, но персонал приходил на работу к половине десятого. Начинался сложный ритуал снятия с охраны и сверки товара.
Потом наступал самый приятный момент перед открытием – включали кофемашину и пили крепкий бодрящий эспрессо.
В это время Яна всегда звонила домой отчиму – он просыпался поздно и любил слышать ее голос по телефону.
– Папа, я на работе, как ты?
И в это утро все шло по заведенному порядку – сверка товара, чашка кофе, звонок домой.
В это утро Яна захотела не эспрессо, а латте.
Когда позвонила отчиму, его голос был таким сонным. Он выпил накануне, что случалось с ним крайне редко.
А когда двери бутика открылись ровно в одиннадцать, в зал вошли двое мужчин.
Яна Лопахина, бросив один-единственный взгляд на них, поняла – это не покупатели.
Сердце сжалось от недоброго предчувствия. Она быстро скользнула в дверь подсобки.
– Яна Сергеевна Лопахина здесь работает?
– Да, а вы, собственно, кто?
– Уголовный розыск.
– Розыск? Но у нас все в порядке и сигнализация тоже, нас никто не грабил. Яна, Яна Сергеевна, где вы, тут вас спрашивают!
Оперативники, нарушив все правила ювелирного магазина, ринулись за прилавок в сторону подсобки.
Длинный коридор и комнатушки без окон, похожие на бронированные сейфы.
Абсолютно некуда скрыться.
Яна Лопахина стояла возле шкафа с форменной одеждой.
– Что это вы от нас прячетесь, Яна Сергеевна?
– Я не прячусь. Я вспомнила, что забыла тут сигареты. В чем дело?
– Вам придется проехать с нами.
– Это по поводу бывшего мужа? Но меня уже допрашивали.
– Вам придется проехать с нами в город Электрогорск.
Бывшую жену покойного майора Лопахина доставили в Электрогорское УВД, забрав ее прямо с работы, и Катя… что греха таить, ожидала много и от этого допроса, и от дальнейшего развития событий. И предпочитала, чтобы полковник Гущин проводил этот допрос на ясную мудрую голову, а не с такового вот чудовищного пивного бодуна.
Но Электрогорск уже полностью завладел всеми, они уже не сопротивлялись. И в этом тоже город исподволь, однако очень настойчиво диктовал свои правила, переворачивая все вверх дном, насылая морок, подмешивая, словно капли яда, сомнения даже в самое вроде бы очевидное, давно доказанное и принятое на веру, как аксиома.
Сыщики, доставившие Яну Лопахину из Москвы, говорили, что в столице солнечно и жарко, будто это не конец лета, не последние дни августа, а знойный июль вернулся.
А в Электрогорске небо затянула низкая облачность, не пропускавшая ни лучика солнца.
Все три прошедших года, исписывая протоколы, выбивая ордеры на обыски, прослушку и негласное наблюдение, все были уверены в жестокой мстительной междоусобице между двумя влиятельными городскими семьями.
И внезапно вплотную подошли к этой вот фигурантке… подозреваемой, не имевшей никакого отношения к электрогорской вендетте.
А к чему Яна Лопахина имела отношение?
Катя наблюдала за ней, когда ее вели по коридору. То бесцветное впечатление, которое она произвела на прошлом коротком допросе, – оно, пожалуй, сохранилось неизменным. Но что-то еще добавилось к облику невзрачной моли. И Катя ловила себя на том, что пытается угадать – что, что добавилось? Иной макияж, другая прическа, каблуки… нет, не то. Выражение глаз, взгляд и эта вот жесткая складка у рта.
Полковник Гущин в прошлый раз решил, что бывшая жена майора врала даже в мелочах. Если это так, то что скрывает ложь и сумеют ли они пробиться сквозь эту броню, ведь доказательств у них…
– У нее на работе что-нибудь нашли? – спросила Катя Гущина.
– Ничего, хотя обыск провели самый тщательный, даже бутик их закрыли.
Яну Лопахину ввели в кабинет, и Гущин предложил ей стул. Она села, скромно сложив руки на коленях, поверх плоской сумочки, которую тоже проверили.
– Я не понимаю, в чем дело. Меня всю обыскали. Разве вы имеете такое право? – спросила она.
– Почему вы не сказали мне в прошлый раз, что ваш бывший муж всегда имел при себе ручку-шприц для инсулина?
– Неправда, я сказала вам, что он имел при себе шприц.
– Не обычный шприц.
– Да какая разница? – Яна пожала плечами. – Вы за этим меня везли в такую даль?
– Почему вы на прошлом допросе дали неправильный адрес?
– Как это неправильный, я дала вам адрес своей квартиры.
– Вы там не живете. Оказывается, у вас всегда имелась своя квартира в Москве, так что та муниципальная площадь, которую получил ваш муж Лопахин и о которой вы так презрительно отзывались в прошлый раз, вас мало прельщала.
– А что, разве запрещается жене и мужу иметь квартиры? Если бы мы с Андреем все это афишировали, он бы никогда не получил армейское жилье. Я не собиралась делить с ним свою площадь, это моя собственность.
– Где вы проживаете сейчас?
– В квартире отчима, он инвалид, я ухаживаю за ним после смерти мамы. Петровский переулок, дом…
– Мы это проверим. Фамилия вашего отчима?
– Грибов.
– То есть?
– Грибов Петр Глебович.
Катя поняла, что эта женщина, эта тихая моль только что нанесла полковнику Гущину удар такой же силы, как и те две старые подруги, сбежавшие вместе, бросившие свои семьи на произвол судьбы.
Петр Грибов, которого видели сразу несколько свидетелей, тот старик-калека, написавший записку Адель Архиповой, выживший ученик пятой школы, питомец лагеря «Звонкие горны», жертва отравительницы. Про него лишь вспоминали: «надо допросить, надо допросить», но каждый раз от него все как-то уводило в сторону, точно нарочно. И вот сейчас он всплыл. Фигурант всплыл.
Ознакомительная версия.
