— Все!
Но облегчения не ощутил. Если разобраться, поездка-то получилась пустой. Главное — добыть документы — не сделано. "Судно затонуло, есть жертвы", — сказало радио. Если Кондратьев был там и если ему удалось выплыть, то едва ли с чемоданом… И Клауса погубил, приперся к нему с этим проклятым блокнотом… И в личном плане — пустышка: с Эмкой, как мечталось, не пообщался… И подарков домой не привез. Жена и дочка в один голос заявят: забыл о них. Хотя тут можно еще выкрутиться, купить что-нибудь в коммерческом ларьке и сказать: из Германии.
А вот перед Костиком не оправдаться, это уж точно. Задолжал — вовек не расплатиться.
От мрачных мыслей разболелась голова, и Сергей всю дорогу заставлял себя дремать, чтобы хоть немного успокоиться.
На перроне во Фрязине, когда вышел из вагона, он вдохнул поглубже свежий, не в пример московскому, воздух и, в полном соответствии с правилами самовнушения, произнес вслух:
— Ну, теперь все!
И тут же почувствовал, что кто-то на него смотрит. Огляделся и похолодел: на площади в окружении запыленных машин стояла чисто вымытая «Вольво» и из ее раскрытого окна кто-то махал ему рукой. Подойдя, Сергей увидел круглую физиономию Костика.
— Привет, — сказал он, стараясь придать голосу беззаботность.
— Привет. Это вы или не вы? С усами…
Только теперь вспомнил Сергей о своих усах и ужаснулся: вот бы домой заявился в таком-то виде!
Не отворачиваясь, он содрал усы, сунул в карман.
— Это так, для красоты.
— А-а, — сказал Костик, почему-то не удивившись этому маскараду. Давно приехали?
— Только что. — Он махнул рукой на электричку, все еще стоявшую у перрона с раскрытыми дверями.
— Да, да, вчера вас еще не было, я спрашивал.
— Кого-то встрачаете?
— Вон ту цацу. — Костик показал на девчушку лет шести, в розовом платьице, идущую об руку с пожилой тетей. — В Калининград ездили.
— В какой Калининград?
— Да в наш, в наш, четыре остановки на электричке. В бассейн ездят.
— На электричке? Почему же не на машине?
— Еще баловать…
— А вы, значит, встречаете?..
Он не знал что еще говорить, все тянул с главным. Но Костик сам и выручил.
— А я испугался, как узнал о гибели «Неринги». Вы же там… Мне сообщили, что представитель прибыл, а потом…
— Там был другой представитель.
— Я же не знал. Очень рад, что у вас все в порядке.
— В порядке? А груз?..
— Груз застрахован. Еще неизвестно, что лучше. Да вы садитесь в машину, поместимся.
— Дойду. Мне еще в магазин зайти.
— А, ну да… Завтра жду вас.
По пути домой Сергей купил коробку конфет, тщательно осмотрел ее со всех сторон. А то ведь наши конфетчики приспособились свою продукцию маскировать иностранными надписями. Что дочке купить, так и не придумал. Разозлился и купил вторую точно такую же коробку. Дома, конечно, удивятся, поехидничают насчет его небогатой фантазии. Но Ленка и обрадуется, утащит конфеты к себе в комнату, будет втихаря поедать их.
Чем ближе подходил он к дому, тем больше грызла совесть: все-таки за границу ездил, а будто дальше Рижского рынка не уезжал. И все же теплей становилось на душе: домой вернулся. После стольких-то передряг.
Постоял у подъезда. Все тут было как прежде. Машины одна к другой, «ракушки» вразброс по всему двору, баки для мусора, как всегда, переполненные, ребятишки визжат возле давно поломанных качелей…
— Ну, кажется все, отмаялся!
Но тут же и настигла очередная напасть: лифт не работал. Пришлось тащиться пешком на седьмой этаж. Еще дорогой решивший заявиться домой без шума — потому и не позвонил из Москвы, не предупредил — он достал ключ. Но ключ в замок не вставлялся — мешал другой, вставленный изнутри. Пришлось звонить. Раз и другой. К двери никто не подходил. Он постучал и опять безрезультатно. Все это сначала удивило, а затем встревожило. Даже кольнула ревность: — жена заперлась? Или это Ленка куролесит со своими ухажерами?
Сергей припал ухом к двери, услышал шорохи: дома кто-то был.
— Таня! Ленка! — позвал он в щель, где дверь неплотно прилегала к косяку. Сколько раз собирался заделать эту щель да все руки не доходили. И вот теперь она пригодилась.
— Кто это? — пропищали за дверью. Голос вроде бы знакомый, но явно не Танин и не Ленкин.
— Да я же, я, Сергей. Чего ты заперлась?
— Кто?
— Не узнаешь, что ли?
Замок тихо щелкнул, дверь приоткрылась, и Сергей увидел… Эмку.
Окатило ознобом. Он потряс головой, видение не исчезло. Эмка была в длинном халате жены, в тапочках на босу ногу, будто только что вылезла из ванны.
Он переступил порог и повернулся закрыть дверь. И подумал, что не иначе сходит с ума, если в собственной жене чудится другая. А когда повернулся, снова увидел перед собой Эмку.
— Ты?!
— Приехала вот. Самолетом. Еще вчера…
— А Таня где?
— На работе.
— А Ленка?
— Удрала куда-то.
— А ты чего заперлась?
— Боялась. Таня сказала: никому не открывать. А тут звонят, стучат в дверь.
— А если это я?
— Таня сказала: у тебя свой ключ.
— Так ключ же изнутри в двери. Не открыть снаружи.
— Забыла я…
Больше он не дал ей ничего сказать, обхватил за плечи, ткнулся носом в теплую щеку, задохнулся…
Что было потом, не запомнил. Читал в романах о беспамятстве, охватывающем мужиков, да и баб, наверное, тоже в определенные моменты, не больно-то верил. А тут у самого…
Пришел в себя внезапно, увидев возле кровати черный чемодан, точно такой же, какой увез Кондратьев. Мелькнула мысль: не снится ли все это? Дотянулся рукой, потрогал чемодан. Затем потрогал Эмку. Под пальцы попалась шелковая кожа бедра, вдрогнувшая, напрягшаяся.
В дверь зазвонили, длинно, настойчиво, и забарабанили кулаком. Эмка вскочила, заметалась по комнате, хватая вещи.
— Жена, наверное!.. Или дочка!..
Сергей прыгал, не попадая ногой в штанину.
— Не-ет, они так не стучали бы. Иди на балкон, я разберусь.
На ходу застегивая рубашку, он подошел к двери, прислушался. За дверью кто-то шевелился, вздыхал, переступал с ноги на ногу. Затем опять заверещал звонок.
— Кого надо? — крикнул Сергей и на всякий случай отступил в сторону.
— Серега? Открой. Это я, Мурзин.
Голос вроде бы похож, только какой-то хриплый. Что-то непонятное творилось. Сначала Эмка, как наваждение, теперь Мурзин. Поглядеть бы в глазок, да нету глазка. Собирался поставить, да все руки не доходили.
— Кто?
— Мурзин. Ты чего, не узнаешь? Это я охрип, пива холодного выпил.
Сергей сообразил вдруг, что таким образом, беседуя через дверь, можно дать Эмке время одеться. Да и самому надо опомниться.
— А ну скажи, о чем я рассказывал, когда последний раз был у тебя?
Человек за дверью выругался и засмеялся. И закричал в щель:
— Ты мне морочил голову своей теорией об общинах.
— Правильно.
— Так открывай, если правильно.
— Сейчас.
Он еще заглянул в комнату. Эмка, уже одетая, набрасывала покрывало на постель.
Мурзин шумно ворвался в прихожую, заговорил громко, возмущенно:
— С утра тебя жду, топчусь возле дома. Звонил в дверь, не открывают…
Эмка встала в балконных дверях, тоненькая, аккуратно одетая, будто ничего и не было. Мурзин умолк, ошалело уставился на нее.
— Кто тебе сказал, что я приехал? — спросил Сергей.
— Здрасьте. Ты же звонил с дороги. И Федор звонил.
— Кондратьев? Когда?
— Сразу после тебя. Вы будто договорились.
— Он же… — Сергей осекся.
— С ним все в порядке. Он звонил из польского города Слупска.
— Как он туда попал? — удивился Сергей.
— Спасли польские рыбаки. — Мурзин оглянулся на Эмку и сел на стул, добавил, понизив голос: — А в чемодане оказалась туфта. Он просил срочно найти тебя.
— Как туфта?!
Сергей посмотрел на Эмку, все стоявшую в балконных дверях, и она поняла его, перешагнула порог, бесшумно ступая босыми ногами по паркету, проплыла мимо них и закрылась в ванной.
— Ну, даешь! — восхитился Мурзин. — Где откопал такую? Извини, что помешал. Знал бы, не врывался, погулял бы на улице.
— Как туфта? — снова спросил Сергей.
— Не знаю. Говорит, какие-то старые газеты.
— А мы-то старались. За этим чемоданом и другие охотились, чуть меня не укокошили. Кондратьев выручил. За мной гнался Пауль, оказавшийся каким-то Маковецким.
— Кем?! — заорал Мурзин.
Он вскочил и так и стоял, пока Сергей рассказывал, как все было. И про Клауса, который погиб из-за него, и про Хорста Фогеля, испугавшегося неизвестно чего, а потом отдавшего чемодан Эмке. В подробностях расписал сцену в лесу, когда… если бы не Кондратьев…
— Ты точно расслышал фамилию? Маковецкий?
Мурзин стоял перед ним какой-то взъерошенный и левая щека его недобро подергивалась.
