— Случай был, — ответил хозяйке дома Юрий Алексеевич. — Произошло это в наше время, в Западной Германии. На оптограмме убитого человека криминалисты обнаружили изображение убийцы. Им был не кто иной, как сын убитого… Правда, условия «фотографирования» были идеальными. Во-первых, убийца наклонился к самому лицу жертвы, а во-вторых, само преступление свершилось на открытом пространстве, освещалось при этом яркими лучами солнца. И пока это один из немногих достоверных случаев.
— Хочу вам дополнительно говорить, что в наше время в Гейдельбергском университете вновь производятся опыты, их начинал когда-то профессор Отто Кюне, — проговорил Вацлав Матисович. — Теперь в качестве подопытных животных взяли не жаб, взяли зайцев. Эти опыты могли иметь удачные результаты, когда были сняты с сетчатки заячьих глаз оптограммы шахматной доски и цифры семьдесят пять…
— Почему «семьдесят пять»? — спросила Ольга.
Доктор Франичек пожал плечами.
— Не имею возможности знать, — ответил он. — Знаю только вполне наверное, что мы, криминалисты, можем извлечь из гейдельбергских опытов чисто теоретический результат. Нужны надежные методы, только они способны дать нам получить и закрепить такие оптограммы, какие могут дать верную нить поиска преступника.
— А пока, — сказал Юрий Алексеевич, — будем искать убийцу профессора Маркерта старым добрым способом: выдвижение версии, сбор доказательств и улик, дедуктивный анализ криминального события, поимка преступника и неумолимая цепь фактов, доказывающих его виновность. Бремя обвинения лежит на обвинителе — так формулируется главный принцип юриспруденции, в этом смысл презумпции невиновности. Одно — поймать преступника. Есть и другое — доказать его вину. Ведь сам он вовсе не обязан защищаться… Поэтому будем продолжать поиски. И вширь, и вглубь. На том стоим… А что делать?
III
— Назовите себя. Фамилия, имя, отчество. Кем работаете? Ваш возраст… Вот здесь распишитесь. Теперь вы ознакомлены с тем, что подлежите уголовной ответственности за отказ от дачи свидетельских показаний и за ложные сведения. Об этом говорят статьи 181 и 187 Уголовного кодекса… Вам это понятно?
— Понятно, товарищ следователь.
— Тогда давайте по порядку. Рассказывайте…
— Меня зовут Оливер Петрович Верро. Пишется два «эр», товарищ следователь… Мне сорок восемь лет. Работаю лесником в Шпаковском лесничестве. Здесь я живу уже пятнадцать лет, на кордоне Куриш-Ойл. У меня домик, хозяйство… Прямо на берегу Прегодавы. Есть жена, двое детей: мальчик и девочка. Они учатся в интернате, в городе Алитуе. Летом живут на кордоне. Вот и вся моя жизнь, товарищ следователь.
— Расскажите о том дне.
— Хорошо. День этот я запомнил потому, что тогда родился мой сын, был его день рождения.
— Когда он родился?
— Двадцать восьмого июня. Я захотел устроить обед, парню исполнилось четырнадцать. Ко мне на кордон пришли из Шпаковки гости. Мой брат с женой и крестный Игоря, сына, значит… Тоже с женой. И два приятеля сына, мальчишки, они учатся вместе в школе. Ближе к вечеру решил я угостить гостей свежей ухой, настоящей, рыбацкой… А такую надо готовить не в доме, не на плите, а прямо на берегу. Мы разложили костер неподалеку от кордона, а когда уха была готова и я стал наливать гостям в миски, тогда и подошел к нам этот парень.
— Посмотрите на эти фотографии. Нет ли его здесь?
— Да. Вот этот парень. Я сразу его узнал. Знаете, в лесу работать — надо уметь быть приметливым, глаз становится довольно цепким.
— И что было дальше?
— Подошел он, этот парень, и стоит. Говорю ему: «Садись, гостем будешь». Сел. Близко сел от костра, на пенек. Молчит. Ладно, думаю, не в моей манере навязываться с расспросами. Надо — заговоришь сам. И настроение, товарищ следователь, у меня было хорошее, праздничное. Предложил поужинать с нами. Съел он миску ухи, чаю выпил, сказал при этом «спасибо». Больше мы ничего от него не слыхали.
Крестный стал было задирать его. Ну, за молчаливость… А мне такое больше по душе. Болтунов не люблю… Я крестного и одернул. Оставь, говорю, человека в покое… С час он у нас посидел, товарищ следователь… Да, не больше часа.
— Не помните ли, когда подошел к вам этот человек?
— Часу в восьмом вечера. На время не смотрел, но по солнцу знаю точно. А ушел уже в девятом. Поднялся, куртку натянул и двинул прямо в лес.
— Вы сказали «натянул куртку»…
— Сидел близко от костра, жарко стало. Тогда он куртку снял, положил на пенек и сел на нее. Потому, наверно, и потерял эту штучку…
— Вы говорите про медальон с фотографией?
— Вот именно. Штучку эту нашла дочь на второй день. Рядом с пеньком и лежала. Я б вернул ее, вещь-то золотая… Только ни адреса, ничего там не было. Одна фотография девушки. В те дни было много работы на кордоне, отлучиться я не мог. Потому и отослал находку в понедельник в Шпаковку. Написал записку участковому, отдал ее и золотую вещь сыну, отправил в Шпаковку. Вот и все, что я могу рассказать.
— Вы не встречали больше того человека в лесу?
— Нет, не встречал.
— Хорошо. Прочитайте вот это. Я записал с ваших слов все, что вы здесь говорили. Если согласны с текстом, подпишите.
— Я могу идти теперь, товарищ следователь?
— Придется вам еще немного потрудиться, Оливер Петрович. Возможно, этот человек, о котором вы говорили, находится в больнице. Сейчас мы поедем туда. Надо, чтоб вы опознали его там, в палате, где будет находиться еще несколько больных. Не возражаете?
— А что, я всегда готов. Особенно, если дело того требует…
IV
Леденев подошел к столу начальника управления, где лежала стопка книг. Юрий Алексеевич стал их перебирать и улыбнулся: книги были по истории религии, атеистические комментарии к Библии и Евангелию, монографии по религиозным проблемам.
— Попади к вам в кабинет непосвященный человек, Александр Николаевич, — сказал Леденев, — обнаружив там сии произведения, он долго ломал бы голову, прежде чем догадаться о вашей профессии.
— И не скажи, Юрий Алексеевич, — сокрушенно развел руками Жуков. — Прямо-таки не государственное учреждение, а филиал богословского факультета… Так ты говоришь, мой Кравченко доказал алиби Петерса?
— Бесспорно и неопровержимо. Лесник кормил Петерса ухой, когда стреляли в профессора Маркерта. Он опознал аспиранта на фотографии и в палате, куда поместили еще пятерых больных одного примерно возраста с Валдемаром. Потерянный Петерсом медальон с фотографией Татьяны Маркерт тоже неплохое доказательство. Опознали фотографию и остальные гости Верро, что сидели в тот вечер у костра. Федор специально ездил в Шпаковку. Да… Знаете, мне понравился энтузиазм, с которым он безжалостно расправлялся с собственной версией, защищал Петерса. Хорошие у вас люди, Александр Николаевич…
— На том стоим, дорогой москвич, — довольно улыбаясь сказал Жуков.
Он вдруг помрачнел.
— А все-таки дело не сдвинулось с места…
— Почему «не сдвинулось»? Я так не считаю, Александр Николаевич. На мой взгляд, опровергнутая версия не отдаляет нас от истины, а приближает к ней.
— Так-то оно так… Но что я скажу сегодня вечером Бирюкову?
— Скажите, что Леденев нащупал след.
— Ты серьезно, Юрий Алексеевич?
— Серьезно.
— Так поделись своими соображениями!
— Рано, Александр Николаевич, рано. Мои соображения не подкрепляются пока железными фактами. Они проходят скорее по линии психологических парадоксов. Так, кое-что затеплилось в сознании. Некий огонек замаячил. Надо подуть на него, подуть, чтоб разгорелся… Знаете, как искорка, упавшая на трут. Не забыл еще, как в войну мы огонь добывали?
— Не забыл… Ну что ж, пожалуйста. Только раздувай искру посильнее, — проворчал Жуков.
Он обиделся на скрытность Леденена, но стремился не показать этого.
И Юрий Алексеевич понял душевное состояние коллеги. Ему хотелось прямо вот сейчас поделиться собственными соображениями с начальником управления, но Леденев ждал подтверждения зародившейся у него версии из Москвы. Эти сведения он запросил по личному каналу связи. Но вдруг товарищи ничего подходящего для него не нащупают? Что тогда? Останется лишь с разочарованным видом разводить на глазах у Жукова руками, демонстрируя перед расстроенным Александром Николаевичем оперативную беспомощность. Ну а если окажется, что он, Леденев, на верному пути… Что ж, от этой его временной сдержанности в первую очередь выиграет дело, что и есть самое главное.
Александр Николаевич нажал кнопку и, когда в дверях появилась секретарь, сказал:
— Приглашайте товарищей, Людмила Борисовна. Пусть заходят…
Секретарь держала в руке конверт. Она взглянула на Юрия Алексеевича, потом вопросительно посмотрела на Жукова.
