лет спустя. Гражданин Глазьев в то время был молодым преподавателем в музыкальном училище, причем училище находилось не в Грибове, а в Канске, а это, между прочим, две большие разницы. Как можно игнорировать элементарные вещи? «Где Вахромеева? Кто видел Вахромееву? — гремел по коридору голос Виктора Анатольевича. — Да что за работнички у нас собрались?!» Я не подавала признаков жизни, хотела поработать в одиночестве. Нет Вахромеевой, кончилась! Шум затих, я продолжала рыться в бумагах. Что случилось с маньяком семнадцать лет назад? Сел в тюрьму? Тогда точно вышел без мозгов — да и проверили уже всех, кто отбывал в шестидесятом году на долгие сроки… Решил остепениться, делать только добрые дела? Такую версию я даже не рассматривала. Переехал? Заболел? Лишился важной части тела, а спустя семнадцать лет отрастил ее снова?
Странно, но именно в последнем предположении крылось зерно истины. Под ворохом бумаг на столе Туманова я наткнулась на выписки из больниц и поликлиник. Добросовестные сотрудники собирали все это по регистратурам и больничным архивам, а Туманов не нашел времени даже пролистать! Я, бегло просматривая бумаги, наткнулась на фамилию Ковалев — и благополучно ее пролистнула. ОБЫЧНАЯ фамилия — рядовая, неброская. И только через минуту что-то щелкнуло в голове, задумалась, стала листать обратно. Кошелев, Кулешов… Ковалев. Александр Михайлович Ковалев, 1914-го года рождения, установлен протез на правую ногу… Стоимость (ого), оплачено через Грибовское отделение Государственного банка СССР… Ну да, Александр Михайлович прихрамывал, слоняясь по двору, хотя в глаза это не бросалось. Почему не сказал? Почему раньше не узнали? Так никто и не спрашивал! Странно завести разговор о своем протезе — с чего бы? Люди так не делают. Информация, возможно, чего-то стоила, но я не понимала чего. Ну, бывает, прыгал без ноги, потом сынок-депутат собрал кровно заработанные деньги и справил отцу новую ногу. Кто запретит? Протезы желательно ставить импортные, ибо то, что производят в СССР, протезами фактически не является… И все же я заинтересовалась, стала искать медицинскую карту Ковалева. Затем позвонила в больницу, представилась сотрудницей правоохранительных органов и потребовала предоставить информацию. Обещали сделать через полчаса. Я перезвонила, выслушала полученные сведения и снова задумалась. Человека с фамилией Ковалев я с некоторых пор перестала подозревать. Интерес вызывал гражданин Грабовский, директор детского дома. Данная версия представлялась более перспективной. Но и другие не стоило игнорировать. Хотя, если честно, все это казалось помехой… Протез швейцарского производства гражданину Ковалеву установили в декабре семьдесят четвертого года. Несколько раз он приходил на осмотр, учился заново ходить. До этого, надо полагать, прыгал на костылях с культяпкой. Так и оказалось — до декабря семьдесят четвертого никаких протезов у Ковалева не было. Ногу ампутировали в январе шестидесятого, имел место несчастный случай в столярной мастерской. Погрузчик двигался задним ходом, Ковалев его не заметил. Много крови потерять не успел, быстро доставили в больницу. Со временем поставили на ноги (вернее, на ногу), оформили инвалидность… Я тупо смотрела на эту дату — январь шестидесятого… В сентябре пятьдесят девятого маньяк едва не скальпировал меня, в октябре расправился с Ульяной Берестовой, в ноябре — с Дашей Малиновской. После чего — семнадцатилетний перерыв. С культяпкой за девочками не побегаешь — это факт. Убийства возобновились совсем недавно, и по времени это совпадало с адаптацией к протезу…
Да ну, я не верила. Просто тупо уперлась в Грабовского, все остальное казалось второстепенным. Ну, протез, и что? Какой бы ни был он импортный, а ногу не заменит, вряд ли позволит бегать по лесам, и все такое. Но провести соответствующую работу мы были обязаны. Хотя бы для галочки. Все это раздражало, отвлекало от правильного пути. Я схватилась за телефон, кому звонить? Туманов уехал, «гвардейцы» Горбанюка — тоже. Согласовывать вопрос с Хатынским было просто глупо — дело закрыто. Я посидела минут пятнадцать. Ни Туманов, ни опера не возвращались. И я решила самостоятельно опросить Ковалева. Пенсионер — должен быть дома. Надела плащ, подхватила сумочку и покинула кабинет. Главной задачей было не столкнуться с Хатынским, и я блестяще с ней справилась. Преодолела коридоры, лестничные проемы, устремилась к окну дежурного, чтобы оставить информацию для Туманова. Но этот горе-работник куда-то отошел, в каморке никого не было. Я помялась пару минут, не дождалась дежурного и выбежала под дождь. Город накрыла черная туча, было темно, как вечером, дождь шел косой стеной. Хорошо, что зонт не забыла. Я добежала до машины, завела двигатель, включила дворники. Дождь усилился, стеклоочистители едва справлялись с потоками воды. По двору, натянув на голову куртку, пробежал Глеб Шишковский и исчез в здании. Я не успела его окликнуть. Выбираться из машины и бежать за ним под проливным дождем? Фигушки… Я переключила передачу и стала выезжать со двора.
Дороги были пусты. За восемь минут я добралась до улицы Авиастроителей, поставила машину на противоположной стороне. Дождь понемногу начал стихать. Улица была пуста в обе стороны. Открыв зонт, я добежала до калитки в непроницаемом заборе, подергала, хотела позвонить. Но, видимо, хорошо тряхнула, крючок соскочил со скобы, и калитка приоткрылась. Я недолго колебалась — не хотелось мокнуть. Протиснулась внутрь, закрыла дверь и побежала через пустой двор. Шевельнулась штора на окне — а может, показалось. Я поднялась на крыльцо, провозилась с зонтом. Плохо закрываться стал, надо новый доставать (к сожалению, слово «доставать» в нашей стране стало плавно вытеснять слово «купить»). Снова почудилось — будто в замке что-то звякнуло. Трагедия заключалась в том, что мои мысли были далеки от происходящего. Я постучала. Дверь вздрогнула и приоткрылась. Я всунула голову внутрь, громко спросила:
— Эй, хозяева, есть кто в доме?
Хозяева не отзывались. Помявшись, я вошла внутрь, вытерла ноги о коврик. Ничто не настораживало, обычная обстановка, разве что кубатура приличная, не нужно нашему человеку столько пространства. Пахло табаком — не так давно здесь курили. Слева находилась кухня — электроплита, навесные шкафы, тумба, на которой хоть лося разделывай. Справа — место для отдыха: тахта, цветной отечественный телевизор, мягкие кресла. Ничего удивительного, не припомню, чтобы народные избранники плохо жили. На первом этаже никого не было. Я поднялась до середины лестничного пролета, повторила вопрос. Дом загадочно помалкивал. Все ушли. Я спустилась с лестницы и для очистки совести заглянула в коридор между лестницей и гостиной. Там была единственная дверь, приоткрытая — видимо, в подвал. Коридор освещался из замутненного окна напротив. Я так и не чувствовала подвоха! Сунулась за дверь — вниз уходила лестница, сжатое пространство освещала тусклая лампочка. Далеко внизу кто-то возился, кряхтел. Ну, слава богу!
— Ау, товарищи! — крикнула я. —
