Свою «пятилетку» Липский отбарабанил от звонка до звонка, а выйдя на волю в восемьдесят пятом году, решил, что лучшим и, кстати, единственным оправданием для него могло отныне стать его недолгое участие в правозащитном движении. И впоследствии он ничто-же сумняшеся заявлял, что был осужден именно за свое диссидентство, кто там станет проверять? Тем более что сред» правозащитников он успел-таки в свое время, к счастью, «отметиться».
Однако он был уверен, что, хоть и невеликий, опыт, приобретенный им во время суда, а также пребывания в тюрьме и колонии, ему пригодится в будущем, когда он найдет возможность наконец сказать всю правду о советском судопроизводстве, а главным образом о звере-судье, поломавшем ему жизнь.
Как ни странно, судьба позже снова столкнула Леву с тем же судьей. Вот уж воистину знать бы где упасть, так соломки заранее подложить!
Лева не любил вспоминать эту новую историю, в которой он проиграл опять, причем проиграл, по его убеждению, вовсе не потому, что был неправ, — уж онто всегда считал себя правым! — а потому, что его спорное дело попало в руки все того же судьи. И тот, наверняка вспомнив своего старого знакомого, уже исключительно по мерзости своего характера проштамповал судебное решение по гражданскому делу в пользу соперника, оставив Липского в крупном проигрыше. Это было тем более обидно и горько, что его выигрыш в том деле мог пахнуть почти миллионом долларов. Увы…
И Липский стал внимательно следить за дальнейшей судьбой и деятельностью судьи Степанцова, который дважды в жизни сбивал его с ног. Ой поклялся крепко и без всякой пощады отомстить этому судье, он верил, что сможет это сделать, ибо в его-мести любые средства были хороши.
Первая его статья про судью стала как бы примеркой к дальнейшим действиям. Она получила соответствующий резонанс. Но Леве этого было мало, ибо собранная им, далеко не оригинальная фактура, информация все-таки не могли трактоваться однозначно, как хотелось бы, и «работали» с явной натяжкой, а более убедительных аргументов просто не было. И потому «светить» свою фамилию Лева тогда не решился. Но теперь, кажется, наступил момент, когда не он один желает свалить Степанцова, у того нашлись серьезные противники, и на фоне развернувшейся борьбы за пост Председателя Арбитражного суда новый ход известного писателя Липского должен поставить черную точку на биографии ненавидимого им человека. Или — грязную кляксу, такой образ, пожалуй, подходит лучше…
Свой теперешний вояж в Москву, так сказать, налегке, Лева готов был рассматривать в некоторой степени как подарок судьбы. Да, пришло его время. Его гнали? Теперь его умоляют приехать! И если бы кто-то спросил его: «А зачем?» — Лева легко нашел бы ответ: «Для моей святой мести!» Раз эта месть еще и хорошо оплачивается…
Он уже подумывал, что после мерзавца судьи придет черед не меньшего мерзавца «куратора». И вот уж тогда Лева с яростным восторгом спляшет на крышке гроба, в котором будет покоиться его прошлое. Но знать об этом может и должен только он один — Лев Зиновьевич Липский.
И снова не соврал большой любитель преувеличений Эдгар Амвросиевич.
«Ауди» главного редактора ожидал прямо у выхода из зала прилета. Сам Эдя выглядел озабоченным и поинтересовался лишь тем, как проходил полет, будто другие проблемы его не мучили.
— Ну, что успел выяснить дополнительно? — спросил Лев, когда они уселись рядом на заднем сиденье.
Эдя незаметно тронул пальцем свои губы, призывая помолчать. Либо говорить на отвлеченные темы. И тут же начал рассказывать о том, какие материалы пойдут в очередной номер. По большому счету, Льву было на это наплевать. И он продолжал гнуть свое.
— О гонораре за статью договорились?
Эдя молча кивнул.
— Сколько вы мне даете времени на работу? — снова спросил Лев.
— Крайний срок послезавтра. И то придется давать досылом. У нас же производство, ты же знаешь, — жалобно затянул Эдя привычную песню.
— Знаю. А где фактура? Я ж не могу описывать словами то, что читатель должен увидеть собственными глазами, как ты полагаешь?
— Мы уже все продумали, — заторопился Эдя. — Разворот будет выглядеть следующим образом…
И он стал чертить в воздухе предполагаемый макет будущего газетного разворота.
Липский смотрел, слушал, а в душе его словно накапливалась непонятная скука. Или тоска? Вот, наверное, так бывает, когда ты бежишь длинную дистанцию, порядком выдохся, и уже близко финиш, и ты видишь, что времени у тебя достаточно, а бить рекорды ты, оказывается, и не собирался, и вот тут неизвестно куда вдруг исчезает тот азарт, с которым ты брал старт. Ну, уложишься ты в свое зачетное время, и что? А ничего.
Эдя заметил это его равнодушие и обиженно замолчал. Потом спросил:
— Тебе неинтересно?
Лев кивнул, глядя в окно.
— Ну ладно, — главный редактор, похоже, и в самом деле обиделся, — вот приедем к тебе, посмотришь картинки и делай, что хочешь. В конце концов, мое дело было вызвать тебя и передать задание, а там поступай как знаешь. Я ведь действительно могу умыть руки…
— Перестань, — поморщился Лев, — что у тебя за манера — делать из мухи слона? Ты мне так и не ответил, кто твои заказчики? На кого хоть работаем?
— Лева, — Эдгар легко тронул его за руку, — не торопи события. Тот мужик, с которым мне довелось разговаривать и от кого я, собственно, звонил тебе, подняв среди ночи, ты прости меня, он, видимо, захочет сам с тобой встретиться. Вот вы все и выясните. Кто, зачем, почему и так далее. А мое дело, повторяю, телячье. Велят сказать «му-у», я и скажу.
Так ничего больше и не добился от него Липский. Эдя юлил, вертелся, делал ужасные глаза, которыми косил в сторону шофера. Лев обратил даже внимание, что вез их не привычный уже Володя, а новый парень, которого Эдя назвал Игорем. И на молчаливый вопрос Льва странно пожал плечами. Вот так, значит, и идея не моя, и шофер чужой, и сам я не знаю, что делаю…
Не любил Лев Зиновьевич, когда вокруг него начинались непонятные игры, но другого выхода не было, и приходилось терпеть и ждать. И слушать пустую Эдину болтовню, от которой начинала болеть голова. Перелет все-таки долгий.
Они приехали в Сивцев Вражек. Эдя подхватил легкую сумку Липского, в которой были только необходимые туалетные принадлежности и больше ничего. Джинсов, маек и прочей одежды здесь, в Москве, у него хватало в избытке. Неразлучная обычно машинка осталась дома, традиционные сувениры он им нарочно не покупал — сами виноваты. Получается так, что и тяжести никакой.
Вопреки ожиданию, воздух в квартире был вовсе не застоявшимся, будто ее специально проветривали накануне его приезда. Лев прошел по комнатам, заглядывая в углы и рассчитывая увидеть где-нибудь пыль. Нет, все чисто, заботились. Открыл холодильник — какие-то пакеты, бутылки с вином и несколько — с боржоми. Достал одну и, проходя дальше, отвинтил крышку и присосался прямо к горлышку. Отставил в сторону пустую бутылку. И делал он это механически, не раздумывая над смыслом своих действий, словно ожидая чего-то главного, что должно было сейчас произойти.
Нет, и волнения никакого тоже не было, только ожидание. И, наконец, раздался звонок в дверь. Эдя кинулся открывать, хотя на это имел полное право прилетевший из Америки хозяин. Но Лев только усмехнулся, прошел в комнату и сел в кресло.
И правильно сделал, потому что, когда увидел входящего в комнату невысокого, квадратного такого, лысого пожилого человека, который с широкой улыбкой, что называется, на все лицо, шел к нему с протянутой в приветствии рукой, почувствовал вдруг в ногах жуткую необъяснимую слабость. И если б стоял сейчас, точно рухнул бы. Ну, может, и не рухнул, но на ногах бы не удержался.
— А вот и он наконец! — восклицал мужчина. — Прямо как юный пионер! Его зовут, а он — всегда готов, верно говорю, Лев Зиновьевич?
— Да, — выдавил Лев, — известно, пионер — всем пример, Федор Федорович. — Он, не вставая, протянул руку. — А вы, гляжу, не меняетесь. И повадка та же, и внешность, и служба, да?
— Устал? — не ответив на вопросы, Кулагин пожал вялую ладонь Льва. — Ну, сиди, сиди, не вставай, отдохни после долгой дороги, — разрешил он, ногой подвинул себе стул и сел на него верхом, как всадник, устроив локти на спинке. Потом обратил наконец внимание на Эдю и мелко засмеялся: — Удивлен? — Он пальцем показал на него Льву. — А того- не знает, что мы уже сто лет знакомы! Верно говорю, Лев Зиновьевич?
— А куда от вас денешься? — вздохнул Липский и пожал плечами.
Он вспомнил свои размышления в Бостоне перед тем, как покинул дом, и подумал, что самое глупое и бесполезное на свете — это намечать заранее контуры своей мести. Всегда есть вероятность попасть впросак. И вот уже не ты примеряешь, а тебя примеряют, да так, что не дай боже, мало не покажется…
