Есть кто? Я из милиции, хочу задать несколько вопросов!
Возможно, мне что-то ответили, я не слышала. Спускалась, держась за стенку — словно кто-то приказывал! Не было ничего в голове, и только внизу, у подножия лестницы, я что-то почувствовала. Почему не раньше? В подвале царил полумрак, стена изгибалась куда-то вправо. Пока спускалась, впереди мерцал свет, но сейчас его там не было. По инерции я сделала несколько шагов. За углом что-то шевельнулось, там хрипло дышал человек. И вдруг дошло, страх пронзил меня до кончиков пальцев! Что же я натворила? Нечто вылупилось из-за угла, стало стремительно приближаться! Я взвизгнула, бросилась обратно, споткнулась о ступень. Но не упала, перепрыгнула через нее. Меня преследовали с плотоядным урчанием! Сюрреализм какой-то! Я швырнула назад свою сумочку — через плечо, с полуоборота. Вложила в этот бросок все, что имела. Не бог весть что, но порядок я в сумке не наводила давно. Кажется, попала, преследователь взревел от боли, сбился с курса. Я прыжками понеслась наверх. Впереди мерцала освещенная зона. Тусклая лампочка, дверь на свободу… Тот, что был сзади, отстал. Видит бог, я бы вырвалась! Запрыгнула на площадку, бросилась к двери. Та сама распахнулась, я ее даже не трогала! Кто-то заступил дорогу, я получила мощную затрещину, от которой брызнули искры из глаз. Меня толкнули, и я покатилась по ступеням с одной лишь мыслью: «Какая же я идиотка!»
Когда очнулась, все болело, в первую очередь голова. Меня куда-то волокли, скрипела крышка люка, стаскивали вниз по крутым ступеням. «Подвал в подвале?» — подумала я, а потом опять все пропало. Пробуждение было смерти подобно. Так не хотелось пробуждаться! В помещении было душно, я плавала в собственном поту, голова раскалывалась. Горели свечи, серые тени блуждали по каменным стенам. Я словно спала. Но слишком уж чувствительным оказался сон. Зрение понемногу возвращалось. Какие-то фотографии на стенах. В углу… манекены, что ли? Я ничего толком не понимала… Я лежала на холодном цементном полу, ноги были связаны в лодыжках. Руки стянуты в запястьях — хорошо хоть не за спиной. В голове варилась каша, жить не хотелось. Да, видимо, и недолго осталось… Я подтянула под себя ноги, села, опираясь на связанные руки. Слабость была невероятная. Но зрение вернулось. Я находилась в каком-то склепе с каменными стенами. Электричество заменяли свечи на полу. Многие фотографии выцвели, пожелтели от старости, другие имели свежий вид. Я всматривалась в эти снимки, и по моей коже ползли мурашки. Эти упыри действительно увлекались любительской фотографией. Умирающих, уже мертвых жертв запечатлевали во всех ракурсах. Обнаженные истерзанные тела, кровь, исковерканные мукой лица. Вот она, вечная память… Сколько бы лет ни прошло, а смотришь, наслаждаешься, вновь переживаешь. Можно что-нибудь подергать — и снова становится хорошо, напряжение уходит из тела… Я плохо помнила Катю Загорскую, но была уверена, что это она. Новейшая история — Дина Егорова, Маша Усольцева на фоне покореженных стен свинарника. Женя Радченко — еще живая, жалобно умоляет…
С содроганием я вглядывалась в «манекены». Что в мозгах у этих нелюдей? Бюсты из глины, из соломы или еще чего-то, одетые в окровавленные курточки, болтались штанишки, шапочки на макушках. А вот волосы и уши были настоящие, срезанные с детей, попавших в капкан…
Я не могла на такое смотреть, задыхалась. Упала на спину, уставилась в облезлый потолок. Потом опомнилась, стала извиваться, пыталась распутать веревки на запястьях. Бесполезно, у этого отродья уже имелся опыт, как обращаться с некой Ритой Вахромеевой…
Я выбилась из сил, отдышалась. Наверху что-то загремело, откинулась крышка люка. С лязгом опустилась раскладная лестница. Спускались двое. Я закрыла глаза, притворилась бесчувственной. Можно поздравить, Маргарита Павловна, вы в гостях у семейки маньяков…
— Хорошо, что ты пришел, Виталька… — пробурчал хриплый голос. — Эта шалава могла уйти, тогда бы точно швах…
— Так я же в отпуске, батя, — усмехался второй, помоложе. — В горсовете не задерживаюсь, ухожу, когда вздумается. Красота, еще неделю отгулять осталось…
Я ловила ушами обрывки разговора. Так вы еще и в отпуске, товарищ депутат. Понятно, откуда у вас столько свободного времени…
— Батя, ты не сбрендил, почему у тебя все двери нараспашку? Как она прошла?
— Военная хитрость, сынок… Слушай, ты точно отогнал ее машину? Не видел никто?
— Точно отогнал, не волнуйся. За свалкой она, через две улицы. Найдут нескоро, а когда и найдут, с нами не свяжут…
— Вот и славно, Виталик… Уверен, что она одна пришла? А если сообщила своим, куда едет?
— Не волнуйся, старый, полтора часа прошло. Кабы знали, где она — уже бы свора слетелась. Да и придут — пусть ищут, мы ничего не знаем. Бабу не видели, не доехала. Эту комнату даже с собаками не найдут…
Тоска пилила, я задыхалась от отчаяния. Сама загнала себя в ловушку, поехала навстречу собственной смерти, никого не известила…
Они молча склонились надо мной. Загорелся фонарик, стало светлее. Я уже не могла притворяться спящей, ресницы расклеились.
— Ну, здравствуй, дочка, — проурчал со зловещим придыханием Ковалев-старший.
А вот теперь я узнала этот голос! Словно ветер просквозил через годы и пространства, я снова была в том подвале, а в голове звучал этот неприятный голос…
— Как ты без меня все эти годы? — продолжал урчать старый маньяк. — Соскучилась? Ну, ничего, вот ты и вернулась к папочке, теперь все у нас будет хорошо… Что, сука, не ожидала? — он схватил меня за волосы, оторвал голову от пола, бросил обратно. Я успела ее повернуть, ударилась виском, но все равно было больно. Засмеялся второй. Он нагнулся, разглядывал меня с каким-то зоологическим интересом. В его глазах было что-то не русское — я только сейчас это обнаружила. Возможно, мама принадлежала к нацменьшинствам, к тем же селькупам — почему бы и нет? От мамы унаследовал тягу к дикой природе, выносливость, умение вести себя в лесу, знания об оставшихся ловушках в окрестных лесах. От папы… — ясное дело, что. Но и сам был не дурак, хорошо учился, получил высшее образование, вел активный образ жизни, стал депутатом — то есть человеком по определению безгрешным, неподсудным, а еще информированным…
— Что, Виталик, — прошептала я, — открыл тебе папуля дивный мир? Конечно, папа плохому не научит…
— Ты никак стыдишь меня, лапа? — оскалился депутат. — Не боишься, нет?
— А чего тебя бояться? Ублюдок ты редкий, последние часы доживаешь на свободе… А потом решетка, стенка… Слушай, а нормально ты с бабами не пытался? Импотенция не позволяет?
Видимо, я хотела, чтобы он меня ударил. Потерять сознание, не видеть всего этого.
