Ознакомительная версия.
Перенести детей в пещеру было не так просто, как ему казалось, и он изрядно попотел, укладывая каждого из них. Закончив с этим, спустился к ручью, журчавшему неподалеку, набрал свежей воды и вернулся, опасаясь обнаружить, что Лизетта сбежала. Но она сидела на земле, прижавшись к стволу дерева, словно собака, забытая хозяином на привязи. Он отвязал ее, отчего-то поверив, что она не воспользуется его добротой – глупая уверенность, если подумать, но думать ему не хотелось. Сначала женщина забралась в пещеру, к детям, но затем села возле выхода, обняв себя руками, глядя на лес, расстилавшийся внизу.
Утром он отправит ее в город, а сам с детьми переберется в другое место… Как ни хитер бургомистр, а он перехитрит его. Похотливый толстяк не откажется платить, раз у Крысолова его сокровище, белокурое дитя с развратным взглядом.
Крысолов не собирался разводить костер, понимая, что отблески огня выдадут его с головой, но не успело солнце сесть, как над лесом собрались тучи и хлынул такой ливень, словно святой Петр копил небесную воду по заказу Крысолова, не давая ей проливаться раньше времени. В такой дождь не видно дальше двадцати шагов, и потому он, забравшись под ель, развел небольшой костер и выпустил из коробки Ушастого.
Через некоторое время пришла Лизетта, пристроилась напротив, глядя на пламя. Крысолов наклонился, поворошил угли, и по ним засновали красные, как глаза крыс, огоньки.
– Завтра пойдешь в город с утра. Скажешь на словах, что за возвращение детей я увеличиваю плату в два раза. Двести солидов и две тысячи денариев – вот цена за то, чтобы все малютки вернулись домой.
– А если они откажутся?
Крысолов пожал плечами:
– Ты думаешь, я потащу детей с собой? Они выпьют по три глотка того же средства, что выпили днем, и заснут вечным сном.
– Ты не сделаешь этого!
Убежденность, прозвучавшая в ее голосе, позабавила его:
– Отчего же? Что может меня остановить? Подумай, Лизетта: я освободил Хамельн от крыс, а твой муженек вышвырнул меня, не заплатив и медной монеты. Он бы бросил меня в тюрьму, дай я ему такую возможность, но не успел. Не сомневаюсь, сейчас он клянет себя за это… Меня прогнали с позором, и слава моя побежит впереди меня. Вы готовились к голоду, готовились к позору, я избавил вас от того и другого – и что же? Разве кто-то заступился за меня, когда твой муж решил подкупить Курца? Разве кто-то возвысил свой голос в мою защиту, когда мне не бросили и собачьей подачки? Останься крысы в Хамельне, и вряд ли кто-то из этих детей, – он кивнул на пещеру, – увидел бы следующее лето. Так что я всего лишь сделаю то, что случилось бы и без меня.
Кажется, теперь она была куда менее уверена, чем прежде. Ему нравилось наблюдать за страхом и смятением, отражавшимися на ее лице, и видеть, как она волнуется и от волнения прикусывает нижнюю губу.
– Ты не убьешь их! Ты… Ты совсем не так жесток, как притворяешься!
Он от души расхохотался, и от его смеха Лизетта вздрогнула.
– Жестокость? Да ты сама как глупый ребенок! Жесток я был бы, если бы мучил их, как твои сограждане мучили несчастных неповинных кошек… А я лишь дам им такую смерть, которая для многих является благом. Если твой муж откажется платить…
– Он не откажется!
– Завтра и поглядим. Ты должна вернуться к этой пещере до захода солнца. Я стану ждать неподалеку. Если приведешь кого-нибудь или за тобой тайно отправят людей, я замечу их – и тогда прощайтесь с детьми. Ты принесешь с собой выкуп, и я уйду с ним, а потом сообщу, где спрятаны ваши птенчики.
Лизетта взяла палку, поворошила угли в затухающем костре. Капля дождя упала с промокшей еловой лапы ей на лицо, и она безотчетно стерла ее, думая о чем-то своем.
– Мне кажется все же, что ты добрый человек, – невпопад сказала она, глядя на него со странным выражением.
Он не нашелся что ответить и лишь криво усмехнулся. «Добрый человек!» Вот, значит, как она думает о нем?
– Скажи… – не сводя с него глаз, спросила Лизетта, – ты никогда не жил в Танненбурге?
– Я даже не знаю, где это.
– Это маленький городок по соседству с Хамельном. Я там выросла. Когда я была маленькой, мы играли вместе с мальчиком… он был чем-то похож на тебя. Мы были совсем детьми. А потом его увезли, и я очень горевала. Он был моим другом.
– Нет, – покачал головой Крысолов, отчего-то испытывая чувство, похожее на сожаление. – Никогда не был в этом городе.
– Знаешь, я сделаю все, чтобы тебе было лучше! – с неожиданной горячностью сказала Лизетта. – Клянусь, я сделаю это!
Теперь настала очередь Крысолова озадаченно смотреть на нее. Нет, по лицу не похоже, чтобы она лгала… Черт их разберет, конечно, этих баб, с их лживыми штучками и хитростью, которой позавидовала бы и лисица… Но, кажется, она и впрямь собирается позаботиться о нем.
От этой мысли в душе его шевельнулось что-то, чему он не знал названия, и ему захотелось отплатить ей лаской. Как-никак, она не мешала ему, не создавала сложностей… Мало какая женщина на ее месте вела бы себя так же храбро! Но ласковых слов он не знал, да и считал себя не мастаком говорить, поэтому распорядился:
– Сходи в пещеру, достань из моего мешка дождевик. Он вверху, под флягой. Холодает, а твое платье… Оно не для ночей в этих холмах. На, возьми. – Он сунул в костер влажную еловую ветку, и та нехотя загорелась, чадя серым дымом.
Вновь быстрый взгляд темных глаз – и, выхватив у него ветку, Лизетта метнулась в пещеру так стремительно, будто он сказал, что собирается побить ее. Вернулась не сразу, неся в руках накидку из козьего пуха – непременную принадлежность любого странника, кем бы он ни был – крысоловом или пилигримом.
– Завернись, – приказал он, оправдывая себя тем, что она нужна ему здоровой.
Лизетта накинула серый дождевик на плечи и благодарно улыбнулась:
– Тепло… Ой! Забыла!
Спохватившись, она вытащила из складок платья его флягу, в которую он набирал воды из ручья, и протянула ему.
– Я подумала, ты захочешь пить, и захватила.
Он нахмурился, и она тут же подалась вперед, заговорила торопливо и виновато:
– Нельзя? Я отнесу! Не сердись, я ее не открывала и не пила ни глоточка! Разве я могу пить твою воду? Просто я решила, что тебе…
– Перестань, – остановил он ее, откупоривая флягу: в конце концов, ему и в самом деле не помешал бы глоток. Жадно отпил, утер губы. – Должно быть, ты сама хочешь пить?
Лизетта покачала головой.
– Нет, я не хочу. Мне бы поспать… Держи, – она сбросила накидку, протянула ему. – В пещере она мне не понадобится.
Он кивнул, не споря. И правда, в пещере она может прижаться к детям, и их теплые тела согреют ее. А ему всю ночь сидеть здесь, сторожить их… Дождь вскоре кончится, и ему придется потушить костер: с бургомистра станется прочесывать холмы и ночью.
Женщина ушла. Крысолов сидел возле огня, подбрасывая поленья в костер и слушая, как рассерженно шипит огонь, когда в него проливается вода с еловой ветки. Нет, никто не станет слагать о нем песни и рассказывать своим внукам истории о Крысолове… Но зато он покинет этот город с обещанной наградой, а сверх того – еще опустошив казну Хамельна и карман самого бургомистра.
Он сам не заметил, в какой момент от мыслей о бургомистре перешел к мыслям о его жене. Значит, о пристрастиях супруга Лизетты не зря судачат в городе… Что ж, старому развратнику придется от души заплатить за свои шалости и страстишки. Но ее – ее было жаль. Немного зная род людской, Крысолов не сомневался, что именно Лизетта, а не ее муж, подвергается насмешкам в Хамельне, и это о ней судачат за спиной и посмеиваются, будь она хоть дюжину раз женой бургомистра. Местные кумушки перемывают ей кости, а мужчины поглядывают свысока. Вот бургомистр – тот пользуется уважением и почетом… Но не она, не она…
Крысолов чувствовал, что глаза слипаются. Слишком много времени он провел без сна, и усталость наваливалась, наплывала каплей на восковой свече, и сквозь дрожание потухающего огня ему виделись свечи в соборе.
Дождевик из козьего пуха грел отменно, не хуже хорошего меха. Он завернулся в него, чувствуя, как тепло проникает вглубь, мохнатой шкурой медведя закрывает свет, и сам ощутил себя медведем, забирающимся глубоко в берлогу. Там было темно, сухо, и Крысолов облегченно погрузился в сон».
Пересечение, о котором говорил Илюшин, они нашли два часа спустя после того, как тот уехал. Бабкин схватился за трубку, но телефон Макара не отвечал.
– Тащите сюда эту гниду, – прорычал он, не сдерживаясь, но под укоризненным взглядом Крупенникова взял себя в руки.
Сушкова привели сонного и страшно недовольного.
– Вы что, с ума сошли? – зашипел он от двери. – Одно слово Перигорскому шепну, и вас здесь…
– Вы почему скрыли факт знакомства с Аллой Рокуновой? – с тихой угрозой в голосе спросил Бабкин, и Сушков осекся на полуслове.
– Что… что значит – скрыл?! – начал он, придя в себя, но Сергей снова перебил его:
Ознакомительная версия.
