Мишель Бюсси - Самолет без нее

Эмили как будто явилась из другого мира, и это прямо-таки бросалось в глаза. Она была милой, приветливой, ласковой, но сразу чувствовалось, что она задыхается в этой обстановке. По средам она бежала на парковку у вокзала, куда вечером приезжала передвижная библиотека. Она бомбардировала бабушку вопросами, вгоняя бедную Николь в растерянность. В первом классе прочла «Сказки кота Мурлыки» — впрочем, про это вы уже знаете. А потом пошло-поехало. Роальд Даль. Игорь Стравинский. Редьярд Киплинг. Сергей Прокофьев. Эмили сыпала труднопроизносимыми именами, которые Николь слышала впервые в жизни.

Конечно, такое случается — в обычной семье растет необычный ребенок. Бывают же чудеса. Именно это я повторял себе, пытаясь заглушить бушевавшие в душе сомнения. Цветок пробивается сквозь асфальт. В провинциальной школе объявляется вундеркинд. Чем не олицетворение французского варианта американской мечты о талантливом самоучке, который, преодолев все препоны, сам, без чьей-либо помощи становится студентом самого престижного университета и в самой скромности своего происхождения черпает силы и вдохновение для продвижения вперед? Как говорится, начинает с низкого старта и обгоняет соперников, искренне гордясь своими корнями? Еще бы, домашняя «тюрьма» наложила на него свой отпечаток, навсегда сделав его не таким, как другие — все эти папенькины сынки, рожденные в самых богатых парижских кварталах и учившиеся в дорогущих частных школах. А его толкает вверх сознание, что он вышел из гущи народной и он несет память о своем прошлом, как знамя. Да он и сам превращается для родных и близких в знамя. Наш младшенький-то, а? Может, бедняки потому и заводят столько детей? Увеличивают шансы вытянуть счастливый билетик?

Ладно, заканчиваю свои грошовые рассуждения на тему социального детерминизма. Собственно, я и пустился в них только потому, что хотел показать вам, до чего заметной фигурой стала Эмили в квартале Полле. Эта далеко пойдет, говорили про нее. И опекали как могли. Больше всех, разумеется, Николь. Можно только догадываться, какие подозрения терзали ее разум, отравляя счастье восхищения внучкой.

Имела ли она право гордиться Эмили? На самом ли деле этот чудо-ребенок — ее внучка? Миновало семь лет, десять лет, но тень трагедии продолжала витать над семейством Витралей. Если малышка — действительно Эмили Витраль, то — да, Николь была готова возблагодарить судьбу за спасение девочки, да еще какой девочки! А если она — Лиза-Роза де Карвиль?.. Тогда получается, что суд совершил ошибку и обрек ее на жизнь в чуждой среде…

Скажу честно: глядя на Эмили и сравнивая ее с остальными жителями рыбацкого квартала в Дьеппе, я не мог избавиться от мысли, что передо мной — инопланетянка, попавшая в Нью-Йорк, или Тарзан, потерявшийся в джунглях, или Гулливер среди лилипутов.

«Ничего странного тут нет, — иногда спорила со мной Николь. — Девочка растет не в обычной семье, а с бабушкой. Конечно, она будет отличаться от других детей».

В ее словах была доля истины. Но только доля.

Когда Эмили исполнилось одиннадцать лет, она начала заявлять о своих правах. Нет, она ничего не требовала. Просто говорила вслух, до чего ей хочется где-нибудь побывать, увидеть хоть что-нибудь еще кроме утесов Дьеппа. Заняться чем-нибудь интересным. Например, музыкой. Не только потому, что у нее были ярко выраженные музыкальные способности, и не потому, что учителя в музыкальной школе в один голос твердили, что она должна больше играть. Нет. Всего лишь потому, что она сама испытывала такое желание. Даже не желание. Потребность.

Расклад был прост. Эмили не сможет совершенствоваться в игре на фортепиано, если у нее дома не будет инструмента. Если не будет заниматься по несколько часов каждый день. Маленькая Эмили, помимо прочего, обладала редким даром убеждения. Она обошла с рулеткой в руках гостиную. И сделала вывод: если телевизор переставить в угол, а диван сдвинуть в сторону, пианино поместится. И будет очень красиво смотреться. Сверху, на крышку, можно будет поставить вазу и хрустальную пепельницу, привезенную с ярмарки в Бреле.

Оставался вопрос цены.

Пианино стоило тридцать тысяч франков. Или — двадцать тысяч, если покупать подержанное.

Николь Витраль только всплескивала руками:

— Пианино! Деточка моя, да мне на вашу одежду денег еле хватает! Чтобы свозить вас на неделю в Сен-Кэ, я весь май и весь июнь работала по воскресеньям. А к школе сколько всего нужно купить! И еще за музыкальную школу платить! До десяти лет ты училась бесплатно, но теперь хорошая жизнь кончилась. А ты говоришь, пианино…

Эмили не спорила. Она все понимала. В свои одиннадцать лет она была не по годам взрослой. Во всяком случае, мне казалось, что она все понимает. После того разговора она ушла к себе в комнату. Комнату, которую они делили с Марком. Из-за тонкой стенки до Николь донеслись звуки флейты. Это была дешевая блок-флейта, доставшаяся в наследство от Марка. Единственный музыкальный инструмент в доме. Николь узнала мелодию — это была песня Гольдмана «Лейденштадт».

От тоски у нее сжалось сердце.

Когда Марк вернулся со стадиона, он нашел бабушку сидящей на диване с заплаканным лицом. Марку тогда было тринадцать лет. Он не знал, что должен делать. За стенкой Эмили играла на флейте. Играла красивую мелодию. Только грустную.

Николь посадила Марка рядом с собой и крепко обняла его.

— Никогда не завидуй Эмили. Понимаешь? Никогда.

«Само собой, — подумал Марк. — С какой стати он будет ей завидовать?»

— Мы с тобой будем жить, как жили всегда. Главное, помни, что Эмили — твоя младшая сестра.

Ну ясное дело. К чему она клонит?

— Даже если заметишь, что я… что я стала относиться к вам немного по-разному. Ты уже большой мальчик, Марк. Ты должен понять.

«По-разному? Что это значит: по-разному?»

Николь тихонько поднялась. Марк встал следом за ней. Она уже снова улыбалась. Только какой-то неестественной улыбкой. Николь подошла к краю дивана и сказала Марку:

— Помоги-ка мне его передвинуть. Что-то мне не верится, что сюда можно втиснуть пианино.

После покупки пианино — новенького, фирмы «Гартман — Милонга», за которым пришлось ехать в Руан, в специализированный магазин, — банковский счет на имя Лили «похудел» на столь незначительную долю, что это было почти незаметно.

Эмили оказалась права: пианино отлично поместилось между диваном и телевизором. Впритык, но поместилось.

А потом пошло-поехало. Поездки в Париж, на выступления. Всего на пару-тройку дней. Потом на более длительные сроки. Мастер-классы, концерты. Поездки за границу. Лондон. Амстердам. Прага. Музыкальные диски. Книги. Разве можно лишать Эмили книг? Потом одежда. Эмили — девочка, она должна хорошо одеваться. В конце концов, она этого заслуживает. Отныне Николь уверовала, что не имеет права портить Эмили жизнь. Что она обязана предоставить ей все возможности для того, чтобы быть счастливой. Потому что вдруг?..

Теперь вы поняли, в чем заключалась стратегия Матильды де Карвиль? Она с самого начала знала что делает. Банковский счет, открытый на имя Эмили, был змеиным яйцом, подложенным наседке. Глупая курица высидит его, а тварь, которая вылупится из яйца, задушит и ее, и ее детей.

Пропасть между Эмили и Марком все увеличивалась. Я имею в виду материальную пропасть. Про все остальное, с вашего позволения, расскажу чуть позже. Эмили получала все, чего душа пожелает, — от безделушек до дорогих вещей, даже не задумываясь, сколько они могут стоить. Марк довольствовался дешевыми подделками. Донашивал чужую одежду. Катался на дедушкином велосипеде. Брал у старшего приятеля по игре в регби шиповки, которые стали тому малы.

Поначалу Эмили негодовала и требовала, чтобы Марку покупали то же, что и ей. Особенно когда ей объяснили, что это ее деньги. Но тут уж Николь Витраль была непоколебима. Сдержать слово, данное Матильде де Карвиль, было для нее вопросом чести.

Она сама провела между Марком и Эмили красную черту, переступать которую было запрещено.

Она не истратит ни сантима из денег Карвилей на своего внука.

Вы полагаете, это выглядит довольно странно? Не спорю. Но попробуйте поставить себя на место Николь Витраль. Повторяю: в тот майский вечер 1981 года, явившись с отравленным даром к Николь Витраль, Матильда де Карвиль отлично понимала, что делает.

И залогом ей служило кольцо с сапфиром.

Но, вопреки ожиданиям, ее расчет не оправдался. «Змеиная» стратегия полностью провалилась. Марк не стал завидовать Эмили. И не потому, что бабушка запретила, вовсе нет. Он искренне радовался за Эмили, радовался от всей души. Впрочем, к этому я еще вернусь. В подробностях, обещаю.

Вторым чудом, возможно, еще более поразительным, стало то, что Эмили, несмотря на вновь открывшиеся возможности сладкой жизни, почему-то не превратилась в избалованную капризную пустышку — этакую Нелли Ольсон, высокомерно презирающую простоту жизни Ингаллсов.[10] Эмили осталась такой же, какой была всегда — милой и приветливой. Она по-прежнему любила скромную гостиную с обшарпанной мебелью в домике на улице Пошоль, любила свой тесный квартал, любила серого цвета море и твердую прибрежную гальку, по которой с удовольствием разгуливала босиком.