Не знаю, что представляет собой «Желтое сердце» – роман или же сборник стихов? Мими – мое социальное имя, данное мне людьми, на него я иногда даже откликаюсь. Важно подыскать литературному произведению подходящее название. Иначе книге суждено быть безымянной.
В суть теории Галуа, похоже, вам не вникнуть, для этого необходимо быть математиком, я вот тоже не смогла в ней разобраться, тем более что читала текст кверху ногами. Еще Томас Стернз Элиот в своей книге, которую я и не знаю, к чему отнести – то ли к объекту поклонения, то ли приравнять ее к акту предательства, – речь идет об одном его известном произведении, изложил… или разгласил?…то, что у нас, кошек, всегда три имени: одно, как упоминалось, для людского окружения, в моем случае это Мими, затем имя, которое мы используем в общении с себе подобными, то есть кошками, там меня зовут Зарница, и еще одно имя, тайное, известное лишь мне одной и о котором я вспоминаю, если верить мистеру Элиоту, в моменты мурлыканья. Разумеется, я не могу вам назвать его. Это имя подобно тайному имени у иудеев, известному лишь тому, кто его носит, и проклятие эффективно лишь тогда, когда проклинающий взывает к тайному имени некой особы, вызвавшей у него немилость.
Таким образом, я – это вроде и не я вовсе. Я рассказываю об этом, скорее, шутки ради. Епископский синод в Риме, кошачьей столице мира, однажды даже уверовал в то, что мы, кошки, – и не только кошки, но и все четвероногие вообще, – тоже твари Божьи (так имел обыкновение утверждать его преосвященство кардинал Ратцингер – да воздастся ему за его добро), но! Но «неспособные на искупительный подвиг, да и не жаждущие искупления». На что «Бильд» откликнулась: «Кардинал Ратцингер: И собакам уготован путь на небеса». Как мило со стороны его преосвященства столь высоко ценить нас, вот только возникает вопрос: принадлежат ли тварям Божьим глисты под названием аскариды? И если уж собакам уготован путь на небеса, я с благодарностью откажусь разделить с ними такую честь. Выражение «пес блохастый» возникло не случайно. Будь на то моя воля, всем собакам одна дорога – в ад. И хорошая собака – мертвая собака. Мне даже иногда кажется, что ад и есть ад, поскольку там сплошные гигантские стаи псов, предающихся их излюбленному занятию: тявкать, если только они не жрут или не спариваются.
Тот, кто беспрерывно тявкает, не в состоянии ни о чем задуматься. И сия истина – аксиома. Может, в моей книге «Желтое сердце» читатель отыщет описание того, как из Ватикана по высочайшему повелению папы вдруг начинает фонтанировать вся нефть мира. И мир покоряется папе. Подобная картина, увы, непереносима даже для кошек. И книга получит название «Тяжелое сердце мира». Но я опять отклоняюсь от темы. Что поделаешь – кошачья ментальность. Вероятно, и моя книга будет называться «Отклонение от темы».
Тридцать третий четверг земельного прокурора д-ра Ф., не ставший четвергом земельного прокурора д-ра Ф. из-за того, что последний отсутствовал без предварительного уведомления, чего ранее не случалось
Все ждали. Время между ужином и музицированием так и прошло в неведении. Все молчали, словно действовал некий запрет на разговоры.
– Похоже, – заговорил доктор Шицер, – что все мы ждем, когда начнет свой рассказ наш друг Ф., несмотря даже на его отсутствие.
Об охватившем его недобром предчувствии доктор Шицер предпочел не распространяться.
Таким образом, по причине отсутствия скрипача квартет для смычковых выпадал из программы. Достать же ноты для трио смычковых в составе двух скрипок и виолончели не представлялось возможным. И сын хозяев дома, усевшись за рояль, сыграл с доктором Гальцингом сонатину опус № 100 Дворжака. Отчего чешский композитор решил назвать вполне полноценную сонату сонатиной, объяснить трудно.
– Если не считать Бетховена, у всех композиторов имелся свой опус № 100, – провозгласил герр Гальцинг, небольшого роста добродушный толстяк. – И каждый старался каким-то образом выделить его.
– Шуберт, – вступила в беседу хозяйка дома. – Надеюсь, и до него дойдут руки, всему свое время, так вот, у Шуберта есть трио до-мажор, опус № 100, но мне кажется, что такие высокие номера опусов исходили не от самого Шуберта, а от тех, кто готовился издать посмертно его произведения.
– Это распространяется почти на все опусы Шуберта, которым присвоены высокие номера, – высказал свое мнение герр Гальцинг, знавший по части музыки решительно все, отчего удостоился прозвища Божественный Генрих, но только за глаза, – однако не на трио для фортепьяно опус № 100. Его сам Шуберт снабдил этим номером. Незадолго до смерти. И маэстро Дворжак тоже пожелал выделить сонатину № 100 из ряда остальных, потому что опус № 99 «Библейские песни» он написал, уже завершив работу над опусом № 100. Опус № 100 Брамса, соната для скрипки ля-мажор, сыгравшая большую роль в биографии композитора, а также опус № 100 Регера – выдающиеся вариации Хиллера. Опус № 100 моего друга Гельмута Эдера – также программное произведение, его озаренная багровыми отсветами 6-я симфония, опус № 100 Шумана – это большая увертюра к «Мессинской невесте» Шиллера и так далее. Вы ведь знаете, что я коллекционирую еще и каталоги музыкальных произведений. Каталоги произведений Кёхеля, баховский каталог Шмидера, каталог произведений Рихарда Штрауса, составленный Мюллером, да и многие другие. Все это у меня дома под рукой, а однажды мне досталась редчайшая вещь – старинный каталог произведений Иоахима Раффа, и я сразу же попытался отыскать в нем опус № 100. Это торжественная кантата – прошу не падать в обморок – к пятидесятилетнему юбилею «Битвы народов» под Лейпцигом и название ее – «Возрождение Германии».
– Боюсь, – произнесла хозяйка дома, – что этот опус № 100 не отпразднует своего возрождения. А как насчет Бетховена?
– Вот-вот об этом я как раз и собирался сказать.
Герр Гальцинг рассмеялся.
– Разумеется, я располагаю каталогом произведений и Бетховена, составленным Кински и Хальмом, увлекательнейшее, доложу вам, чтение для любителя и знатока музыки, ничуть не хуже хорошего детектива. Бетховену наверняка ничего не стоило назвать свою величественную сонату для фортепьяно ля-мажор, которую теперь называют опусом № 101, магическим числом 100. Но нет. Его опус № 100 – песня для дуэта и фортепьяно на стихи Рупрехта, названная «Меркенштайн», воздающая хвалу одному замку вблизи Бадена, что под Веной. И что только побудило Бетховена так назвать ее? Понять не могу.
– Может, и понимать нечего? – предположил герр Бесслер.
– Рихард Вагнер не пользовался номерами для названий опусов, как мне кажется, – сказала хозяйка дома.
– Верно, верно, – согласился герр Гальцинг, – но в кругу близких ему мастеров есть те, кто проявлял любовь к круглым числам. Наверняка вам не случалось читать толстенную биографию Козимы Вагнер, сочиненную графом Рихардом дю Молен-Экаром. Книга эта – безмерное восхваление, панегирик, словом, сплошное преклонение и благоговение, посему к ней следует относиться весьма критически. Но, невзирая ни на что, этому графу удалось уложиться «всего» в тысячу страниц, живописуя эмоциональные всплески «великой супруги» маэстро Вагнера!
– Говорите, в сто страниц?
– Нет, в тысячу.
«Желтое сердце». Тяжело читаемая… «Отклонение от темы». Не знаю, не знаю. Эти названия мне не по душе. Думаю, придется все же оставить «Башню Венеры». Представляю, что мою книгу с высокомерной улыбкой читают какие-нибудь непорочные умницы у портала собора в Сиврэ. Одно стоит на плечах у другой, так они образуют четверть листа. Другую четверть листа образуют непорочные дуры. Эти тоже читают книгу, но только после того, как ее прочтут умницы. Или мою книгу читает королева Гиневра. Она красавица, хоть и несколько узкогруда. К сожалению, на ее постели, у которой она стоит, лежит не кошка, а собака, противная остромордая псина болотного цвета. Королева Гиневра держит в руках концы пояса. Непонятно, раздевается она или же одевается? Если судить по смятой постели, я заключаю, что она только поднялась, следовательно, собирается одеться. Не станет же королева ложиться в смятую постель. Она вперила полный страсти взор в книгу – в мою книгу «Башня Венеры», лежащую на туалетном столике поодаль. Такая молодая и уже дальнозоркая? Неужели? Или она не читает книгу? Может, просто смотрит вдаль, как это свойственно нам, кошкам? Один остроумный, хотя несколько болтливый поэт заключил, что мы, кошки, смотрим всегда так, если, мурча, размышляем о нашем тайном, только нам известном имени.
Интересно, о чем все-таки размышляет королева? О том, куда запропастился гребень, который только что лежал на туалетном столике? Нет, столь банальными вещами королева Гиневра не станет забивать голову. Она вспоминает мрачное одиночество бессмысленно проведенного весеннего дня или о присциллианизме, о котором недавно упомянул в проповеди придворный священник. По утверждению присциллианистов, загадочный первородный грех (загадочный прежде всего потому, что неизвестно в точности, каким образом он наследуется, не по законам Менделя же, в конце концов…) объясняется недоброй человеческой природой. Или Гиневра скорбит о позабытых вчера в церкви любимых перчатках, которых ей уже больше не надеть?
