Неожиданно для себя Дирик прижался к двери и еще раз позвал:
— Пес! Песка, песка! — Прислушался — тишина, ни одна соломина не прошуршала, собака не послушалась его. — Ну так оставайся тут, падаль, сдохни с голода, нужен ты мне! — рявкнул Дирик и зашагал в лес.
Вскоре он опять задумался о собаке. Может быть, она пошла бы, и даже охотно, только не сумела спуститься со скирды по приставной лесенке? Наверх-то еще кое-как взобралась, а по лесенке вниз... Этого ни одна собака не умеет... Да нет, если бы хотела с ним идти, в один миг съехала бы по соломе; захотела бы, так прибежала, а не хочет, так не пойдет, сколько ни зови.
Задумавшись, Дирик опять остановился, а опомнившись, стал ругать себя: «Дожил! Жаль расстаться с паршивым, неблагодарным псом! Распустил слюни, как старая дева, тьфу! Неужели человек, когда остается один, настолько меняется, даже сам себя не узнает, самому себе становится противен?»
Дирик шел дальше, глаза уже свыклись с темнотой. Дождь перестал, поднялся ветер и разогнал тучи; в небе проглянули звезды. Прохладно, но лучше прохлада и ветер, чем сырость; он сунул руки в карманы и зашагал бодрее.
Он решил вернуться в бункер, покинутый вчера. Все-таки самое надежное место. Ни на одну из прежних баз нельзя было соваться: а вдруг кто из парней им все-таки попался в лапы живьем — разве можно поручиться, что он будет молчать?..
К полуночи Дирик отшагал больше половины дороги. Спешить было уже некуда, во все стороны простирался бескрайний лес, где Дирик чувствовал себя в безопасности даже днем. Он сел отдохнуть на бревна у вырубки, достал из мешка еду. Не спеша резал хлеб и копченое мясо, с удовольствием ел, глядя на посветлевшие звезды, слушая шум деревьев. С тех пор как Дирик стал жить в лесу, шум деревьев стал ему приятен, подбадривал и успокаивал, но сейчас успокоение было неполным: разум говорил, что он в безопасности, а в груди что-то зудело неприятно и тревожно — будто у леса вдруг появились глаза, и они подглядывают за ним, наблюдают. Конечно, все это нервы; вот уж ненадежное устройство!
Дирик вздрогнул: он безошибочно уловил скользнувшую в стороне тень; она остановилась, застыла на краю сосняка. Дирик все-таки не схватился за автомат — эта тень не могла быть человеком — только животным, каким-то лесным зверем. Но что это? Волк, лисица? Дирик продолжал есть, поглядывая на сосняк. Там больше ничего не было, тень будто сквозь землю провалилась, и вдруг... Пес!.. Это же собака, таясь, шныряет за ним, высматривает и подглядывает.
— Пес, пес! Иди сюда.
Не идет. А может быть, померещилось? Дирик соскоблил с мяса жир, намазал на хлеб и кинул его в ту сторону, где видел собаку. Сомнений быть не могло: из сосняка вылетел черный клубок и, фыркнув, кинулся к пище. Найдя хлеб, опять отбежал подальше. «Не доверяет, зараза!» Дирику стало почти стыдно за свою улыбку, за свою радость при неожиданной встрече с собакой. Теперь-то ясно: пес не уйдет, останется возле человека, последует за ним.
Дирик вернулся в бункер. У него есть кров — можно пожить, отдохнуть, место хорошо замаскировано; да еще есть собака. Только случайно, совершенно случайно люди могут набрести на его убежище; разве что в ясные, безветренные дни нельзя будет топить — в такие дни дым поднимается прямо вверх и виден издалека.
В бункере было очень сыро, и Дирик решил разжечь жестяную печурку. Хорошо, что не поленились поставить ее. Правда, дров не заготовили, но топор лежал тут же под нарами. Как только рассвело, Дирик вышел в лес, натаскал огромную кучу хвороста и принялся его рубить; пока он трудился, собака поблизости не появлялась.
В следующие несколько дней она показывалась только, когда Дирик ел, и никогда не опаздывала, будто заранее знала время, хотя Дирик питался далеко не регулярно. Когда человек доставал еду, собака стояла поодаль, не сводя с него голодного, хищного взгляда; брошенные куски хватала на лету и проглатывала, все так же пристально глядя на человека. Дирику казалось, что в глазах животного сверкают только голод и злоба, никаких других чувств; иногда ему становилось не по себе, почти жутко от ее голодного взгляда, и он бросал собаке больше еды, чем собирался.
— Вот сатана, ты же сжираешь больше, чем я, твой господин и хозяин! — попрекнул собаку Дирик. — Скоро нам придется отправляться на поиски жратвы. Не прокормить мне тебя... Где это ты так изголодался, и почему у тебя глаза такие злобные, сатана ты этакий? Ха, это для тебя самое подходящее имя, буду звать тебя Сатаной...
Раза два Дирик попытался приманить собаку поближе, но она или не понимала его, или не желала слушаться; когда же человек сам делал несколько шагов в ее сторону, исчезала в кустах.
— Как волка ни корми... — ворчал Дирик. — Ну и катись в болото, нужна мне твоя собачья любовь, ха! Хватит с тобой цацкаться. Хлеб из рук моих жрешь, а близко не подпускаешь? Наверно, лупили тебя, вот и боишься, трус! Трус ты и продажная душонка, тьфу!
Как-то вечером Дирик опять растопил печурку и поставил на нее чайник с болотной водой — другой не было; чай отдавал ржавью, тиной, но с этим приходилось мириться.
Печурка раскалилась, Дирик смотрел, как на ее жестяных боках вспыхивают, треща, крохотные звездочки; в детстве ему кто-то говорил: когда на плите трескаются и вспыхивают такие звездочки, это к ветру. В детстве... За каким чертом о нем вспоминать, оно давно прошло! Ни о чем не надо вспоминать, ни о чем. Любая тропинка воспоминаний все равно приведет к разгрому, к поражению, к гибели почти всех надежд.
Лучшее спасение от воспоминаний — самогонка. Ее в бункере было достаточно. Дирик взял с полки бутыль и стал пить. Огненная жидкость обжигала рот, глотку, желудок, зато она обладала магической способностью разгонять воспоминания. Все, что когда-то связывало Дирика с жизнью, с людьми, постепенно теряло значение, мельчало и отдалялось, пока не исчезало совсем, падало в небытие, как камень в воду. Не рассеивалась только злоба и ненависть, жажда мести; они, за последние годы, как клещи, присосались к сердцу и разуму Дирика, стали его второй натурой; сейчас они терзали его еще сильнее, особенно когда он начинал пить. Тогда Дирик строил планы мщения, воображал, что и как будет делать; потом на смену возбуждению всякий раз, и в этот вечер тоже, приходила вялость, благодушное отупление.
Именно в этот вечер Дирик впервые заметил, что благодушию и отуплению он отдается охотнее, нежели размышлениям о мести. Не успел он додумать эту мысль, как у него вдруг ужасно заболело под ложечкой. Дирик вспомнил, что подобную боль он испытывает не впервые. Уж не обжег ли он желудок чересчур крепким самогоном? Или чаем: чтобы не так воротило с души от болотного привкуса, Дирик пил крутой кипяток, много раз обжигал себе рот...
На этот раз боли под ложечкой и ребрами были невыносимыми; Дирик скрючился, сжал живот обеими руками — так хоть легче было дышать. Каждый вдох поглубже вызывал жжение; Дирика прошиб пот от боли. Что у него с желудком? Или, может быть, с печенью?
— Чего гадаешь, дурак? — сказал себе Дирик. — Кто тебе ответит? Болото, лес? Или трус этот и обжора Сатана?
Вспомнив о собаке, Дирик отодвинул опорожненную бутылку, перемогаясь, встал и вылез из бункера, Ветер со свистом гнул ветви молодого ельника, раскачивал огромные сосны. Хмурая, слепая ночь,
— Сатана, эй, Сатана! Фью, фью, фью!
Собаки не слышно и не видно. Человек грязно обругал ее и убрался обратно в бункер, захлопнул дверь, повалился на нары и проспал до утра.
Рано утром Дирика разбудила боль под ложечкой. Прижимая ладонями больное место, Дирик проклинал себя — надо же было натащить в бункер такую уйму самогонки! Перебить оставшиеся бутылки, перебить сейчас же! Стой, стой... А не будет ли это еще глупее, чем утопить в болотном окнище ящик с гранатами? Надо просто взять себя в руки — пить в меру, а не как... Бутылки остались неразбитыми.
Весь день Дирик пролежал на нарах, почти ничего не ел и мучился от болей. Раза два вставал, сплевывая и морщась, отхлебывал глоток остывшего чая, тупо озираясь, выходил из блиндажа. Собака не показывалась — ну и пусть ее волки задерут, не станет он больше ни звать ее, ни кормить.
Вечером Дирик затопил печурку, но пить самогонку не стал. Чтобы не видеть зеленого мерцания бутылок на полке, набросил на них свой брезентовый плащ.
Наутро ему немного полегчало, можно было хоть двигаться и кое-как соображать. Дирик встал, распахнул дверь, чтоб проветрить помещение, и стал открывать банку консервов на завтрак. Ну конечно, Сатана уже тут как тут — сидит у входа, глаза, злые, алчные...
— На, жри! — Дирик швырнул псу кусок. — Все равно сегодня идти.
Вскоре Дирик отправился в путь. Собака мелькала иногда то слева, то справа от тропки.
На опушку леса Дирик вышел около полудня. Надо было ждать вечера; зря он так торопился.
Дирик нашел в кустарнике местечко посуше и растянулся на траве. Выглянуло солнце, стало потеплее: он задремал.
