— Заканчивается старый год, — неожиданно нарушил молчание Холмс, — и в сердцах всех этих простых, добрых людей, ждущих перезвона полночных колоколов, как и каждый год, живет надежда, что то, что их ждет, будет лучше того, что уже прошло. Эта надежда, хотя и бесхитростная и опровергнутая всем предыдущим опытом, остается единственным врачеванием всех ушибов и синяков, которые достаются нам на протяжении всей нашей жизни.
Он откинулся назад и принялся набивать свою трубку.
— Если вы когда-нибудь вознамеритесь описать это любопытное приключение в Дербишире, — продолжал он, — я предложил бы для вашего рассказа весьма подходящее название: «Рыжая вдовушка».
— Зная вашу необъяснимую неприязнь к женщинам, Холмс, я удивлен, что вы обратили внимание на цвет ее волос.
— Я имею в виду, Уотсон, популярное во времена Французской революции название гильотины, — сердито ответил он.
Было уже поздно, когда мы наконец добрались до нашей старой квартиры на Бейкер-стрит, где Холмс, пошевелив кочергой в камине, довольно долго переодевался в свой халат мышиного цвета.
— Скоро полночь, — заметил я, — и я хотел бы быть с моей женой в тот момент, когда закончится этот 1887 год. Так что мне пора. Позвольте мне пожелать вам счастливого Нового года, мой дорогой друг!
— Я от всей души желаю вам того же, Уотсон, — ответил он. — Пожалуйста, передайте мои поздравления вашей жене и скажите, что я приношу ей свои извинения за ваше временное отсутствие.
Я вышел на пустынную улицу и, остановившись на минутку, чтобы поднять воротник, так как довольно сильно мело, уже было двинулся дальше, когда мое внимание привлекли звуки скрипки. Невольно я поднял глаза к окну нашей старой гостиной, и там, четко выделяясь на фоне освещенной лампой портьеры, была видна тень Шерлока Холмса. Виден был четкий, ястребиный профиль, который я так хорошо знал, слегка согнутые плечи; видно было, как он склонялся над скрипкой, двигая смычком. И уж конечно не мечтательная мелодия итальянской арии и не сложные импровизации его собственного сочинения напели мне сквозь темноту этой черной зимней ночи:
Забыть ли старую любовь
И не грустить о ней?
Забыть ли старую любовь
И дружбу прежних дней?[1]
Должно быть, в глаз мне залетела снежинка, потому что, когда я обернулся, фонарь, освещающий пустынное пространство Бейкер-стрит, был как-то странно расплывчат.
* * *
Итак, моя задача выполнена. Все записи сложены в черную металлическую коробку для бумаг, где они хранились долгие годы, и в последний раз я окунаю перо в чернильницу.
Через окно, выходящее на скромную лужайку нашего загородного дома, я вижу Шерлока Холмса, который бродит между своими ульями. Его волосы совершенно белы, но его длинный, тонкий стан все так же гибок, а на щеках его играет здоровый румянец, который наложила на них мать-природа — ее наполненный запахом клевера ветерок, разносящий дыхание моря среди тихих долин Сассекса.
Жизнь наша близится к концу, и исчезают, забываются навсегда старые лица и прежние места. И все-таки когда я откидываюсь в кресле и закрываю глаза, то на какое-то мгновение всплывает прошлое, заслоняя настоящее, и я вижу перед собой желтые туманы на Бейкер-стрит и слышу голос самого лучшего и мудрого человека, которого я когда-либо знал:
— Вперед, Уотсон, за дело!
«Splendide» — великолепный (фр.).
«Завтра мы снова выходим в открытое море» (лат.).
Фамилия Кэбплеже буквально означает «экипаж-удовольствие».
Ежегодный справочник дворянства.
Последний образчик этого семейства (лат.).
Преступный мир (ит.).
В этом деле Холмсу не пришлось арестовывать Уилсона, поскольку Уилсон утонул. Это одна из типичных ошибок Уотсона, которые он допустил в своих поспешных заметках, собранных в «Черном Питере». (Прим, автора.)
Трель (ит.).
Бернc Р. Застольная. Пер. С. Маршака.
