переплавимся, в катере носилки есть и аптечка нормальная.
Полицейские вместе с Нарышкиным уже успели притащить труп Семена, кинули его неподалеку от сгоревшей землянки, и Добрыня исподтишка наблюдал за его братом Григорием, совершенно равнодушно на все это смотревшим. Как будто не брат это лежал на земле, неестественно вытянувшись и уставившись в темное небо, а кто-то чужой.
Постояв над телом пару минут, Григорий присоединился к пытавшимся разобрать сгоревшую землянку полицейским. Вшестером они довольно быстро справились с этим – слой земли оказался не слишком большим, но внутри еще все тлело, залить было нечем, выгребали останки палками.
Удалось даже вытащить одно наполовину сгоревшее тело – оно лежало под обуглившимися нарами и вполне годилось для опознания. Но это была явно не молодая женщина, а лет пятидесяти, крепкая, ширококостная.
«Придется генетическую делать, устанавливать, – угрюмо думал Кущин, все это время державший Тину на руках. Та то приходила в себя, то снова вроде как засыпала, пугая этим Добрыню до холодного пота. – Бедный Ифантьев, ждет на том берегу, а мы ему сейчас такой подарочек…»
Провозились еще час, Нарышкин пару раз связывался по рации, пытаясь узнать, где обещанный вертолет, но его все не было. Приняли решение идти и, соорудив несколько пар носилок, уложили на них мешки с останками и труп Семена и двинулись за проводником.
Дошли, когда еще было темно, не стали заходитьв монастырь, сразу двинулись на берег, к катеру. Капитан, дремавший в каюте, поворчал спросонок, но помог погрузить все и отчалил, предупредив, что потом катер должен уйти – поступил какой-то вызов, и Добрыня хотел отправить с капитаном Тину, но тот, виновато щурясь, сказал, что до ближайшего поселка, где есть больница, пара десятков километров совсем в другую сторону.
– Вертолет же будет…
– Когда он будет, ночь еще на дворе… – отмахнулся Кущин, с беспокойством наблюдая за тем, как полицейские сгружают на берег мешки с останками тел послушниц.
Тину он вынес сам, капитан согласился отдать носилки, чтобы она не лежала на земле, и катер отчалил.
– Ты смотри, какой козел, – покачал головой Нарышкин, провожая удаляющееся судно.
– Да что… он тоже на службе, не к нам же приписан был, – отмахнулся Добрыня и увидел, как от крайнего дома, где жили проводники и остался Ифантьев, отделилась фигура и быстро приближается к берегу. – Так… сейчас начнется… вон Серега бежит, не спал, видно, караулил.
Сергей подбежал к ним – в распахнутом пальто, без шапки:
– Ну?! Нашли?! Где она?!
Кущин отвернулся, сделал вид, что поправляет что-то у носилок, где лежала Тина, а Ифантьев, переводя взгляд с него на Нарышкина, с Нарышкина на полицейских, устало сидевших прямо на земле возле черных мешков и куривших, вдруг все понял.
Он выглядел совершенно безумным. Он метался среди останков, разложенных на земле, рвал на себе волосы и выл, задирая голову в небо. Кущин подозвал раненого сержанта, попросил побыть с Тиной, а сам, положив руку на плечо Ифантьева, принялся говорить какие-то слова, отлично понимая, что ничем не сможет его успокоить.
Тина, лежа на носилках, пыталась подняться, но ее то и дело возвращал на место сидевший рядом сержант:
– Не надо… вы крови много потеряли, надо лежать.
– Что… что с Сергеем?
– Дочь его не нашли…
Володина закрыла глаза, чувствуя, что вот-вот заплачет, но даже на это у нее было слишком мало сил. Она собрала остатки и снова попыталась подняться.
– Помогите ему, – просила Тина, хватая сержанта за руку. – Он… он дочь потерял…
– Да чем тут поможешь-то? – огорченно покачал головой Митя, с сочувствием глядя то на мечущегося в безумии Ифантьева, то на все тяжелее дышащую Тину. – Где чертов вертолет? – тоже глядя в небо, бормотал он.
Подошел Кущин, на ходу вытирая какой-то тряпкой черное от копоти лицо, присел на корточки, осторожно коснулся волос Тины рукой:
– Ну, как ты тут?
– Если спрашиваешь, как я… значит, все хорошо, пока не видно… по мне… – выдавила она. – Вова… пить хочу…
– Нельзя тебе, Тинка… губы только помочить. – Он осветил фонариком поляну в поисках кого-то с бутылкой, увидел Макара и громко попросил: – Нарышкин, воды дай.
Макар подошел, протянул наполовину пустую литровую бутылку:
– Ну, как вы, Валентина?
– Видишь? – с трудом улыбнулась она, обращаясь к Добрыне. – По мне не видно… это хорошо…
Кущин не ответил, плеснул ей воды на губы, Тина облизнулась и закрыла глаза, а он, поднявшись, отвел Нарышкина за рукав в сторону:
– Плохо дело… если вертолет не дождемся хотя бы в течение получаса, можем не довезти. Черт… ну не хотел ведь отпускать! – Он размахнулся и запустил бутылку куда-то в сторону леса.
– Полегчало? – серьезно спросил Макар. – Вертолет будет, только что по рации связывались. Темно же, тайга кругом, ищут. Костер вон разожгли, чтоб лучше видно… Не переживай, довезем, она вон какая молодец, шутит еще.
– Бредит она, а не шутит, – буркнул Кущин. – Что я теперь теще говорить буду? Обещал ведь, что никогда больше с ней ничего не случится. У меня, Макар, знаешь, какая теща? Во! – он поднял вверх большой палец. – Мировая тетка. Мужа потеряла, он тоже полицейским был, Тинку едва выходила после ранения, а теперь вот снова… И это я виноват. Надо было этому Семену сразу шею свернуть, он мне еще в деревне не понравился.
– Ну, сейчас-то что… вон лежит уже в мешке, отдыхает, – вздохнул Макар, кивнув в ту сторону, где полицейские начали упаковывать в мешки останки женских тел и долговязого Семена. – Ифантьева жалко, так надеялся…
– Тинка предупреждала, что он может дочь не найти или не вернуть, но что вот так будет… – вздохнул Добрыня. – У меня в карьере впервые массовое самоубийство.
– Да у меня тоже, – признался Нарышкин. – Чтоб я еще раз взялся за дело, где хоть какой-то намек на религию или секту, – да ни за что.
– Тебя не спросят.
В это время Кущин заметил, как вдоль длинного сарая, где хранились лодки, крадется тень, и насторожился:
– Погоди-ка… – и быстрым рывком, так, что Нарышкин даже не успел сориентироваться, оказался у сарая, изо всех сил прижав телом к стене невысокую сгорбленную женщину в длинной юбке, черной стеганой телогрейке и платке, повязанном так, что видны были только глаза.
Женщина охнула и заскулила:
– Пустиии…
– Ты кто? – прошипел Добрыня, перехватывая ее рукой за ворот телогрейки.
– Дарья я… Дарья Устинова… живу тут… пойдем со мной.
– Куда?
Но женщина только лопотала «пойдем-пойдем» и пыталась вырваться из его руки, и Кущин сдался:
– Ладно, веди. Но гляди, бабка, если что, шею сверну.
– Какая я бабка тебе? – буркнула женщина. – Мне тридцать
