Ознакомительная версия.
– Похож, похож, – согласился Чужанин. – Даже жаль, что так получилось, потому что в каком-нибудь шоу двойников этот дядька мог бы огрести немалые лавры, изображая министра… я хотел сказать, экс-министра. А также экс-мэра. И прочая, и прочая, и прочая экс. Ну что ж, судьба такой! Судьба, как говорится, он такой: он играет человеком, он изменчивый всегда: то вознесет его высоко, то в бездну опустит, на хрен, без следа…
– Глеб, не надо, а? – с досадой перебила Тамара. – Не надо бить на жалость. Подумаешь, бездна! Никакая не бездна, а нормальная школа жизни. И только следуя ритму и рифме, поэт написал именно так, а не иначе: сначала вознесет, потом бросит… опустит, как ты изволил выразиться. Бросит, а потом все-таки вознесет – такой расклад ведь тоже допустим, верно?
– Ах ты, добрая подружка бедной юности моей! – Чужанин здорово умел подпускать в голос растроганные нотки. – Поговоришь с тобой – и сердцу будет веселей.
– Ну и ладненько, – усмехнулась Тамара. – Совет нам, как говорится, да любовь, так?
– Так-так-так, говорит пулеметчик, так-так-так, говорит пулемет! – пропел Чужанин, и Тамара, хохотнув, положила трубку.
Тамара Шестакова была умна и тактична. И хотя Чужанин знал, каким ядом иногда могли быть напоены ее острые, мелкие, белоснежные зубки, он восхищался точно выверенной дозировкой ее звонков к нему домой. Ведь рядом всегда была Ираида, ненавидевшая Тамару с тем пылом, с каким одна умная, талантливая, красивая женщина может ненавидеть другую – умную, красивую, талантливую. В особенности если твой законный, прирученный, прикормленный супруг, которого, строго говоря, именно ты сделала человеком, уже не первый год косит горячим взором на ту самую женщину и даже очень может быть…
Чувство, объединявшее Тамару и Глеба, могло быть квалифицировано как любовь-ненависть. В начале их знакомства, когда аспирант-радиофизик рванул в правозащитники, а затем, ошалев от собственной смелости, выскочил в мэры огромного города, он вызывал у Тамары самое горячее восхищение. Да и Глеб… Чего греха таить, были, ох, были у Ираиды поводы раздувать ноздри при звуке голоса Тамара Шестаковой! Были раньше. Но не теперь.
Чужанин недрогнувшей рукой выдернул из розетки вилку вновь затрезвонившего телефона. Как-то поднадоел ему шум утиных крыл!
«Утка» состояла в следующем. Популярнейшая в Нижнем информационная программа «Итоги дня», из-за которой многим «жаворонкам» пришлось превратиться в «сов», чтобы не пропускать ежевечерних выпусков, показала фотографию мертвого мужчины, как две капли воды похожего на экс-мэра, экс-министра, а ныне – нормального российского безработного политического деятеля Глеба Чужанина. Милиция, было сказано в комментарии, просит откликнуться всех знающих об имени и месте жительства этого неизвестного, чей труп найден сегодня вечером в районе очистных сооружений в Новинках.
И в течение часа, начиная с одиннадцати, когда прозвучало сообщение, и до полуночи, пока Чужанин не выдержал и не выключил наконец телефон, ему позвонили не менее двадцати человек: с выражениями соболезнования овдовевшей Ираиде, с осторожными вопросами или истерическими воплями о том, где сейчас дорогой Глеб, с намеками на тщательно организованную провокацию экстремистов… А сколько таких доброхотов обрывали телефон милиции и телевизионного канала «2 Н», по которому шли «Итоги дня» – это же вообразить невозможно!
Ираида смеялась и благодарила Случай, устроивший такую встряску неблагодарной человеческой памяти, из которой уже начал было выветриваться образ «младореформатора всея Руси». Чужанин не знал, присоединяться ли к радости жены или изумляться по поводу своего необычайного сходства с покойником, негодуя на анекдотичность ситуации… А сейчас, после разговора с подружкой Тамарой, ему впервые пришло в голову, что «утка» могла быть «уткой» в полном смысле слова, то есть нормальной журналистской провокацией. И отправить ее в полет мог не кто иной, как Шестакова, которая, конечно, сохранила все свои телевизионные связи.
Но зачем ей это нужно, вот вопрос. Неужели Тамара мстит за те неосторожные слова, сорвавшиеся недавно с его губ? Она была потрясена, ничего не скажешь. Или обиделась на милую шутку, которую он разыграл с участием одного из ее ребятишек-студийцев на глазах всего народа? Или виновата ее злопамятность? Неужели не простила за старое?
Да… У Глеба Чужанина имелись все основания предполагать, что обида, затаенная на него Тамарой, так и не прошла, хуже того – никогда не пройдет. И это плохо, очень плохо, дорогие товарищи, потому что такого врага, как Тамара, не пожелаешь и лютому врагу. И даже невольный каламбур не смог развеселить Чужанина.
Алёна Васнецова. Июнь 1999
Алёна проснулась от звона под окошком.
Мгновение темноты в сознании: где она, что с ней, чья это комнатушка с тяжелым гардеробом, шаткой этажеркой и колченогим столом, застеленным кружевной скатеркою, с белыми коротенькими занавесочками на окне? Как она попала сюда из насквозь продутой кондиционером просторной спальни с портретом иорданского короля на стене? Снова снился Амман, Фейруз склонялась над Алёной, протягивая мерзко-розовые ладони, и Фаина Павловна почему-то была здесь же, она что-то говорила Фейруз, улыбаясь, как сообщница, а из ее горла вдруг вырвались дребезжащие трели…
Слава богу, слава богу, это только сон!
Алёна слегка раздернула жесткие от крахмала занавески, подняла голову над теткиными бордовыми глоксиниями – и сонно улыбнулась: Липка приехала. Ну конечно, кто еще будет так трезвонить?
– Ты чего людей будишь ни свет ни заря?
– Неужели? – хихикнула Липка, снова нажимая на звонок. – Кроме тебя одной на всем божьем свете и не спит никто. Вставай, седьмой час!
Липкина щербатенькая улыбка сияла свежестью. Веснушчатое личико, окруженное туго застегнутым под подбородком покрывалом, увенчанным клобуком, так и лучилось радостью жизни. Молоденькая монашенка опиралась одной ногой в расшлепанной черной туфельке в землю, придерживая обшарпанный велосипед. Если сестра Олимпиада из Выксунской обители и мечтала о чем-нибудь в жизни, кроме, понятно, божественных видений и райского блаженства за гробом, то о новом велосипеде…
«А вот прямо сегодня пойти с ней в универмаг и купить велосипед! – мелькнуло в голове Алёны. – Деньги вроде еще остались какие-то. Хотя нет, надо сперва у матушки Февронии спросить, как та посмотрит».
Она все время забывает: в монастыре ничего не делается без матушкина соизволения. Так было всегда… так будет всегда. И чем скорей Алёна к этому привыкнет, тем будет лучше для нее же.
– Седьмой час, говоришь? – Алёна потянулась. – Ну и ну-у… Что ж меня тетя Катя не будит?
– Твоя тетя Катя давно уже в коровнике. Говорит, не раз принималась тебя будить, да ты не слышишь ничего. Меня вот послала.
Липкина рука снова легла на звонок, и Алёна так и подскочила на кровати:
– Все, все, угомонись, встаю!
Она выскочила из постели и принялась заправлять ее. Липка тем временем прислонила велосипед к стене, подошла к самому окошку и положила локти на подоконник, с интересом разглядывая Алёну:
– Ух ты, ну и сорочица! Грех, грех!
«Сорочица», ночная рубашка, была, на взгляд Алёны, довольно незатейлива. Ну, может, кружева многовато да спина слишком щедро оголена, однако, с точки зрения сестры Олимпиады, спавшей всю жизнь в суровых рубахах под горлышко и с рукавами, это был, конечно, верх соблазна.
Эх, Липка, видела бы ты «сорочицы» Инги! Вот чему обзавидовались бы блудницы вавилонские!
Воспоминание о сестре было темным облачком, на миг затмившим ясный утренний горизонт. Липка сразу почувствовала настроение подружки:
– Чего отуманилась? – И сама себе ответила: – А как не отуманишься, когда встала, лба не перекрестив?
Алёна склонилась под иконкой. Может, это самовнушение, но и впрямь полегче стало. Лукаво оглянулась через плечо:
– Теперь можно умываться, матушка-наставница?
Липка довольно хихикнула. Вот еще одна мечта… но это не скоро, когда-нибудь, через много-много лет!
– Тебе тетка завтрак велела съесть до крошечки. Молоко и творожок. А то говорит, тощая ты – страх. А по-моему, ничего!
Алёна вяло улыбнулась. Молоко и творожок… Ладно, бог с ним, с творожком, но начинать день с молока хорошо только в идиллических рассказах о деревенской жизни. Сразу разболится желудок, а главное, ей нужна чашка крепчайшего кофе, чтобы прийти в себя. Иначе уже через полчаса снова потянет в сон – она же гипотоник, у нее давление настолько пониженное, что без кофе Алёна жизни себе не мыслит.
Нет, грех, грех, соблазн… С мыслями о кофе придется прощаться, как и со многим другим. Хоть и милостива, снисходительна матушка Феврония, вон, позволяет сестрам не только выходить за стены обители и с мирянами общаться запросто – даже на велосипедах гонять, но утреннего кофе в келье не потерпит.
Ознакомительная версия.
