— Давно, видать, вас не было, — сказал он осторожно.
— Я только что провел месяц на борту корабля, набитого китаезами, — небрежно бросил Крамнэгел, — так что вполне могу обойтись без ломанья английского.
— Где же вы были, Барт? То есть я знаю, где вы были. Расскажите обо всем. По крайней мере, расскажите хоть то, что хотите рассказать. — Ну, можно ли проявить больше такта?
— Все это уже быльем поросло, — величественно ответил Крамнэгел.
— Вас выпустили? Выпустили, наконец?
— Нет. Я сам ушел.
— Сам?
— Да вот взбрело в голову уйти. Соскучился по дому. — Крамнэгел улыбнулся, видя, что привел собеседника в замешательство. — Давайте потолкуем кое о чем другом. Как обстоят мои дела?
— Ваши дела? — переспросил хозяин.
— Финансовые дела.
— Финансовые?
— Я что, невнятно говорю или как?
— Но, Барт, когда Эди… и вы… разошлись… она перевела свой вклад отсюда в другое место.
— Что она сделала? — встрепенулся Крамнэгел.
— У вас же был общий счет, как вам известно. Так что после развода она перевела все деньги в «Америкен нэчурал гэз».
Крамнэгел сердито посмотрел на него.
— Вот каково доверять женщинам, — медленно проговорил он.
— Такое может случиться и когда доверяешь мужчине. Насколько я понимаю, у нее теперь общий счет с ее супру… с началь… с Карбайдом.
— Общий счет с Карбайдом? Это правда?
— Так я полагаю.
— Но вы же знаете, это были мои деньги?
— Не мое дело — знать, кому из совладельцев общего счета принадлежат какие деньги, — взмолился Ходник, ожидая неминуемой бури.
— Это были деньги, которые я заработал. Которые я скопил. У нее же за душой не было ни цента, когда мы поженились. Она за всю свою жизнь ни цента не заработала, черт ее раздери!
— А я этого и знать не знал, — отвечал мистер Ходник, как будто слыша нечто чрезвычайно интересное, да еще впервые в жизни.
— А теперь она забрала мои деньги — сбережения всей моей жизни — и отдала их этому вонючке Карбайду в приданое.
— Карбайд мне и самому никогда особенно не нравился, — заявил Ходник, которого начала бить самая настоящая дрожь.
— Но там ведь были и другие деньги. Деньги, которые я заработал, когда уехал отсюда.
— Да, помню, как я был удивлен. Сказать вам, на какую сумму…
— Сумму я знаю. Я хочу их получить. Я хочу все получить! — внезапно заорал он, привлекая к себе внимание.
— Послушайте, Барт, мы же с вами не первый день знакомы… — начал урезонивать его Ходник.
— А при чем здесь это, черт возьми? — Крамнэгел теперь снова был спокоен, но в спокойствии его угадывалась буря.
— Хотите позвонить Эди по моему телефону? — предложил Ходник. Крамнэгел хитро улыбнулся.
— Вы сейчас сами ей позвоните по своему телефону, — сказал он.
— Я? Но что же я ей скажу? — спросил оцепеневший от страха Ходник.
— Скажете ей… скажете… — Сверившись с листочком, извлеченным из бумажника, Крамнэгел быстро подсчитал. — Скажете ей, что она должна мне восемьдесят шесть тысяч долларов сорок центов, из которых я разрешаю ей удержать деньги на хозяйство, считая со дня моего ареста по день, когда она подала на развод, но к причитающейся мне сумме требую добавить две с половиной тысячи фунтов стерлингов по курсу два доллара сорок центов за фунт — точно высчитаем потом. Вот что вы ей скажете.
— Да я этого всего и не запомню, — взмолился управляющий Ходник.
— Скажете ей, чтоб гнала немедленно пятьдесят тысяч долларов, а на остальное я ей выставлю счет.
Ходник нервно набрал номер. Веки его дергались, а пальцы беззвучно барабанили по колену.
— Алло, миссис Карбайд? Ее нет дома? — спросил он с надеждой. — О, — сказал он упавшим голосом. — Это вы, Эди, а я вас не узнал. Это говорит Лейт Ходник, помните такого? Давно не было видно… да. Чему вы обязаны удовольствием?.. Скажите, а начальник Карбайд, ваш муж то есть, дома? Нет? Нет! Я с вами хочу говорить, а не с ним. Что со мной случилось? Хороший вопрос… Слушайте… — В поисках вдохновения он взглянул на хмурое лицо Крамнэгела, но обнаружил на нем больше угрозы, чем поддержки. — Эди, Барт вернулся. — На другом конце провода возникла ощутимая пауза. — О, он в полном порядке. Загорелый, выглядит на миллион долларов, что подводит меня к главной причине моего звонка. Помните, когда вы переводили деньги отсюда в другой банк, я вам сказал, что может произойти, когда Барт вернется домой? Ну, едва ли есть смысл так подробно вспоминать, кто из нас что говорил. Эди. Он здесь, собственной персоной, и он в своем праве. Вы подадите в суд? Но на кого, Эди? Лояльность по отношению к кому? Нет, я не понимаю вас, моя дорогая.
Крамнэгел вырвал у него трубку
— Эди! — закричал он в телефон. — Это я, Большой Барт. Я вернулся, и ты должна мне деньги. Я хочу получить их обратно, и никаких гвоздей, иначе кому-то сильно не поздоровится, причем не мне, ясно? Ну, я с тобой обойдусь по-хорошему. На первый раз мне хватит пятидесяти тысяч… Пятидесяти тысяч, — подчеркнул он, — да, а не пяти. Ты мне доставишь их сегодня вечером к шести часам. Что, в шесть еще недостаточно темно? Хорошо, в семь. На спортплощадке школы Филлмора у моста Абеляра. Куда мы с тобой ходили на свиданки. И чтобы ты была на месте и с деньгами, а не то… Говорю тебе при свидетеле. У меня все. — Он бросил трубку на рычаг.
— Барт, — робко попросил Ходник, — только не рубите сплеча. Никогда.
— А чего б мне не рубить сплеча, Лейт? — резко спросил Крамнэгел. — Разве закон не на моей стороне?
Место, куда ходили когда-то на свидания Барт и Эди, не было, возможно, самым идеальным для романа, но имело свои практические преимущества. Прежде всего нет мест более пустынных, чем школы по ночам, а особенно школьные спортплощадки. Эта площадка была расположена довольно высоко над Платонической рекой — потоком грязной пенящейся воды, извивавшимся под рядом широких и высоких мостов, размеры которых избыточно льстили ядовитому ручью цвета глины, протекавшему столь глубоко под ними. Панораму бедных районов, гетто и массивных домов характерной для города архитектуры выгодно оттеняла огромная свалка, разрывавшая монотонную гладь круто спускавшихся к воде берегов, как разрывают монотонную гладь травы цветы, а в тех редких случаях, когда солнце ухитрялось пробиться сквозь тусклый туман промышленных отходов, пивные банки и серебряные обертки вспыхивали в его лучах подобно фальшивым драгоценностям в поддельной короне. Помимо своей поэтичности, это место обладало еще и тем преимуществом, что дорога здесь превращалась в тупик, упиравшийся в сетчатое ограждение спортплощадки, позволяя не без удобств предаваться любовным утехам прямо в поставленных на стоянку машинах. В семь часов вечера Крамнэгел стоял у площадки и ждал, как в былые времена, с той только разницей, что он не держал за спиной цветов и отлично знал, что сказать. В десять минут восьмого он начал кипеть и греметь металлической сеткой, ограждавшей спортплощадку: в четверть же восьмого его охватило настроение более философское, и он начал воображать тысячи причин, по которым Эди могла задержаться. Около двадцати минут восьмого его ослепили фары автомобиля, который, казалось, осторожно подкрадывался к нему. Он неожиданно почувствовал себя очень уязвимым: полицейская выучка вечно побуждала опасаться ловушки. Он осторожно пошел вперед. Машина остановилась, он подошел. Повинуясь нажатию кнопки, стекло опустилось, Крамнэгел наклонился и заглянул в окно.
— Привет, — сказала Эди.
— Привет, — сказал Крамнэгел.
— Вылезай.
— Может, лучше ты ко мне залезешь?
Он почувствовал раздражение, но не мог не согласиться с тем, что так будет удобнее, и попытался открыть дверцу.
— Сейчас отопру, — сказала Эди после того, как он подергал за ручку.
Теперь он легко открыл дверцу и уселся на сиденье.
— Что, новая машина? — спросил он.
— Это его. Ала…
— «Кадиллак эльдорадо». Похоже, полицейские стали лучше жить. — Он принюхался. — Какими это духами пользуется Ал? И разве ему не нужна его машина?
— Ну ладно, ладно, это моя машина. Мне тут внезапно привалило.
— Привалило? Мои гонорары к тебе привалили, да? — взорвался Крамнэгел.
— И вовсе не твои гонорары. У меня тетя умерла.
— Что-то не помню, чтобы у тебя была тетя.
— Ну, может, и твои гонорары, не знаю. — Теперь настала ее очередь взорваться: — А на кой тебе черт твои гонорары? Ты их в жизни не получал.
— Ну так я написал историю моей жизни! — завопил он. — И мне за нее заплатили! А у тебя потом не хватило ни любви, ни верности, ничего! У тебя их не больше, чем у плюшевой собаки! Ты ведь думала, что я там останусь на всю жизнь, да? Убедила себя, что я никогда оттуда не выйду, да? И поддалась на хитрые речи этого Карбайда, этого подонка паршивого!
