А может быть, так:
Шерстяк застрелен.
Реутову подмешали в водку снотворное.
Ольгу утопили.
Предположить это можно. Доказать нельзя.
Римма Хаузер прилетала из Швейцарии на несколько дней. И тут-то все и случилось. Шерстяк. Виктор Реутов. Ольга Реутова. Что-то такое эта компания с ней сделала — с Риммой, когда она еще не была Хаузер, с Риммой Кравцовой, славной красивой девочкой. Догадаться несложно, сложно найти доказательства. По словам Светланы Губиной-Гусейновой, у Реутова был нешуточный роман с ее подругой. Они поехали отдыхать в Швейцарию, откуда Римма не вернулась. В Швейцарии что-то произошло. Знала ли об этом Губина-Гусейнова всю правду — не суть важно. Катер с Риммой потерял управление, и она едва не погибла. Реутов ее бросил.
На самом деле Гордеев не ставил перед собой цель получить юридические доказательства. Если неисправность катера была подстроена, то в любом случае уже слишком много воды утекло. Адвокат просто хотел знать правду и сильно подозревал, что правда эта ужасна. Слишком много «случайных» смертей, почти одновременных. И политика тут ни при чем, совершенно ни при чем. Шерстяк — не такая фигура, чье политическое устранение может принести кому-то пользу. Он гораздо нужнее был живой — как всероссийское пугало. Виктор Реутов был, конечно, потоньше, и перспективы у него могли быть серьезнее, но пока что, на момент гибели, калибр его был мелковат. Гордеев уже давно склонялся к мысли о бытовой версии происшедшего…
Рядом на троллейбусной остановке стояли две худые длинные девчонки, одна заученно бормотала, вторая внимала ей с предельным вниманием:
— Всего к следствию и суду над декабристами, как стали впоследствии называть участников выступления, было привлечено 579 человек, из которых 80 процентов были военными. Процесс проходил в строгой тайне и в быстрые сроки. Работу следственной комиссии направлял сам император Николай I…
Наверно, к экзаменам готовятся, подумал Гордеев.
Он посмотрел на часы. До встречи оставалось полминуты. И тут рядом затормозила машина. Шаповалов был точен: приехал ровно в половине восьмого вечера на «БМВ», на серой «трешке». Все совпадало.
— Значит, это вы Шопик, — сказал Гордеев.
Шаповалов посмотрел на него весело, без удивления. Почесал рыжую бороду. Спросил:
— Чем обязан?
— Сами знаете. Хотел взглянуть, как выглядит современный Зорро. Или граф Монте-Кристо, не знаю, что вам больше по душе.
Шаповалов вполне натурально выразил полное изумление и непонимание.
А может, я кругом ошибаюсь, подумал Гордеев, может, я все выдумал?
— Пойдемте прогуляемся, — предложил Шаповалов, показывая рукой в чащу. — Вы не против?
— С удовольствием.
Они шли, и в голове у адвоката стучало: «Всего к следствию и суду над декабристами было привлечено…» Наконец остановились, и Гордеев тут же сказал:
— Я позвал вас, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие. Мне кажется, что вы убили трех человек. Вы что-то добавили в водку Реутову в аэропорту, вы умудрились застрелить Шерстяка так, что это сошло за самоубийство. Вероятно, вы посулили ему интервью, какое-нибудь громкое заявление для прессы или что-то в этом роде. Он же любил красоваться перед публикой, а момент, чтобы его этим соблазнить, был выбран подходящий. Шерстяка только что показали по телевизору в самом неприглядном виде. Да еще его соратник погиб загадочным образом… Как-то вы заставили его вытащить пистолет и отобрали его. Впрочем, с вашими навыками, наверно, это было сделать нетрудно.
— С какими навыками? — удивился Шаповалов. — Я скромный журналист на ржавой машине…
— Это сейчас. В армии вы служили в элитном подразделении ВДВ, а потом пять лет шлифовали свое мастерство в группе «Витязь». Я навел о вас справки. Представьте, угробил на это целый день. Зато имею некоторое представление, с кем разговариваю.
— Ах, вот вы о чем, — Шаповалов махнул рукой. — Я там писарем был.
Он в самом деле производил впечатление эдакого добродушного увальня, едва ли способного на какие-то резкие телодвижения.
Гордеев подготовился к такой ситуации.
— Смотрите, что у меня есть.
Он вынул из портфеля большой толстый конверт, распечатал его.
Шаповалов лениво следил за ним.
Из конверта Гордеев выхватил нож и метнул ему в грудь.
Шаповалов молниеносно превратился в другого человека. Он с места сделал сальто назад, и нож пролетел мимо — над ним, ударился в дерево. Но не застрял. Шаповалов подобрал его. Это была пластмассовая игрушка, но очень натурального вида.
На лице Шаповалова отразилось теперь уже неподдельное удивление. Впрочем, оно быстро исчезло.
— Надо же, какая славная штуковина, — пробормотал он. — Оставите на память?
— Берите… У вас, кажется, сын есть? — поинтересовался Гордеев.
— При чем тут мой сын? — Глаза у него потемнели. Он помахал игрушечным ножом. — Вы увидели что хотели, да? Спецназ в действии? Ну что ж с того, где я там служил? Это ничего не доказывает. И потом, у меня алиби на каждый из трех указанных вами случаев. Или, как говорят юристы, эпизодов. Что же касается самоубийства Шерстяка, так в этот день я вообще был в Конаково. Там свидетелей наберется — целый дом.
Гордеев кивнул:
— Не сомневаюсь, что вы подготовились. Но откуда вы так хорошо помните дату убийства Шерстяка? Уже ведь полтора месяца прошло.
— Дату самоубийства Шерстяка я помню, потому что об этом писал статью. Я журналист.
Адвокат довольно ухмыльнулся — «клиент» попался.
— Ну, конечно, как я мог забыть… Но есть один момент, который вы не учли. Интервью с генералом Хондяковым, которое вышло в вашей газете спустя неделю после убийства Шерстяка, вы взяли у генерала в самый день убийства. Знаете, на чем вы прокололись с самого начала? Вы спросили генерала о пистолете, который он подарил Щерстяку. Важно, не что вы спросили, а сам факт. На этом пистолете Макарова была дарственная надпись от Хондякова. Откуда вы могли про нее знать? Только если брали его сами в руки. Вы были в гостинице, когда генерал ломился в номер к Шерстяку. Надо отдать должное вашей выдержке — вы никуда не бежали, вы не привлекали к себе внимание. Вероятно, вас принимали за жильца. До тех пор, пока не вошли в свою повседневную роль и, предъявив корреспондентское удостоверение, не попытались взять интервью, на то, собственно, и рассчитывая, что после вопроса о пистолете вас выгонят вон из гостиницы «Московская». Вы и ушли вполне легально… И еще вы совершенно замечательно учли дурную славу гостиницы «Московская» — самоубийство, совершенное там, пусть даже и такого известного человека, никого не удивило. Что с него взять — проклятое место, оно проклятое и есть. А то, что застрелился лидер парламентской фракции, только усилит колорит. Так вы рассуждали? И были правы, конечно. Пройдет еще немного времени, и, возможно, станут рассказывать, что и его собачка в порыве отчаяния выбросилась из окна.
— A y него была такса? — с интересом спросил Шаповалов.
— Откуда мне знать.
Шаповалов снова молчал и внимательно слушал. У него было очень доброжелательное и заинтересованное выражение лица.
— И вот что я еще скажу, — продолжал Гордеев. — Вы — самый близкий друг Риммы Кравцовой. Именно вы, а не Света из «Шашлычной» или ее замечательный швейцарский муж. Наверно, вы любите ее всю жизнь. Так бывает. Уж не знаю, не повезло ли вам или как раз наоборот. Но она парила в эмпиреях и, не замечая того, кто рядом, умудрилась влюбиться в проходимца. Девчонка ведь была, в упор ничего не видела. Ничего не попишешь — такое сплошь и рядом случается… — Гордеев говорил и следил за Шаповаловым: не сорвется ли? Нет, он снова был чертовски выдержан. Что и говорить, железный парень… — Не скажу, что все эти тонкие человеческие материи меня совсем не интересуют. Нет, как мотивировки тех или иных действий… Понимаете, я все-таки юрист. Я привык искать цепочки причинно-следственных связей. И я привык их находить. Не знаю, как вам удалось выманить из казино «Амбассадор» Ольгу Реутову, но знаю, что это сделали вы. Что было дальше, я даже не хочу вслух произносить. Никаких доказательств у меня — тут вы правы — действительно нет. Есть только понимание того, что произошло. И я, кажется, догадываюсь почему. Так случилось, что я закопался в эту историю очень глубоко. И начал понимать, кто из ее участников какие цели преследовал. — Гордеев развел руками: дескать, вот и все.
— Не могу не признать, все очень увлекательно. И все-таки я не понимаю, о чем вы говорите, — улыбнулся журналист в свою рыжую бороду. — О чем и о ком. С удовольствием бы еще с вами поболтал, но… — Шаповалов посмотрел на часы. — К сожалению, у продажной прессы больше нет времени. — И он ушел к своей машине, а адвокат остался стоять на месте, не проявляя ни малейшего желания остановить его.
