там говорить, у него случались такие истерики чуть ли не каждый день. В конце концов, он замкнулся в себе и только и делал, что смотрел на всех, как затравленный зверь, а вспышки агрессии сменялись приступами паники.
– А Роберт не мог ему помочь? – спросила я.
– Роберт фактически не навещал брата, что, вероятно и послужило еще одной причиной, сделавшей Томаса таким замкнутым. Как я уже говорил, Роберт винил и себя и его в случившемся, и, наверное, не хотел бередить так и не зажившую рану в своей душе, поэтому избегал встреч с братом. В самом начале он приезжал к Томасу несколько раз в месяц, а потом визиты стали ежемесячными. В последние года два он навещал его и того реже, наверное, раз в три месяца.
– Странно, – ответила я, – это так не похоже на Роберта.
– Не стоит осуждать его, – ответил доктор Шейн, – каждый реагирует на горе по-разному.
– Я понимаю, – сказала я и замолчала, обдумывая все то, что сказал мне доктор.
– Расскажите о последних месяцах Томаса и его побеге, – попросила Рейчел, заметив, что я ушла в себя.
– Здесь начинается самое интересное, – сказал доктор Шейн, – около двух-трех месяцев назад Томас вдруг изменился. Перестал быть таким пуганным и иногда даже становился через чур словоохотливым. Я спрашивал его, что случилось, на что он только улыбался. Томас любил рисовать и, разглядывая его рисунки, я заметил, что чуть ли ни на каждом из них изображена женщина. «Кто это?», – спросил я Томаса, на что он отвечал «Няня». Мне показалось это странным, и вначале я решил, что это одна из наших санитарок, возможно, понравившихся Томасу, но позже увидел, как он беседовал с кем-то, глядя на стенку или просто перед собой, как если бы перед ним стоял кто-то.
От этих слов у меня побежали мурашки по коже, и я поежилась. То, что говорил доктор Шейн подтверждало все мои догадки.
– В конце концов, я все-таки узнал у Томаса, что к нему «приходит» его бывшая няня, которая иногда сидела с ним у него дома.
«Няня? Так Клэр была его няней?! – подумала я, – это объясняет их связь».
– Так вот, эта няня, якобы навещавшая его, сообщила Томасу, что Роберт в опасности. Последние недели две перед побегом он сделался просто неуправляемым и очень настойчивым. Я позвонил Роберту и рассказал о случившемся. К моему удивлению Роберт примчался в больницу буквально мигом, и мне даже показалось, что он воспринял рассказ Томаса о няне в серьез. Выглядел Роберт очень обеспокоенным и попросил меня хорошенько присматривать за братом. Увы, каким-то образом Томасу все же удалось сбежать. Сестра, дежурившая в ту ночь, сказала, что ничего не слышала. Однако дверь в его палату оказалась открытой, хотя всегда запиралась на ключ, а сам Томас словно испарился. Не знаю, как ему это удалось. Это остается загадкой для всего персонала. И уж тем более я не могу понять, как он оказался в том месте, разве что, кто-то сообщил ему.
– Или вел его, – задумчиво сказала Рейчел.
– О чем вы? – непонимающе спросил доктор Шейн.
– Да так… У вас остались рисунки Томаса? Я бы хотела взглянуть на них. Я подруга и психолог Кэтрин, и помогаю ей справиться со стрессом.
– Я сейчас вернусь, – ответил доктор и удалился в комнату, смежную с его кабинетом.
– Что ты думаешь обо всем этом? – спросила я Рейчел, когда мы остались наедине.
– Пока не знаю, – ответила она.
Доктор Шейн вернулся с толстой папкой под мышкой и протянул ее Рейчел. Я подвинулась к женщине поближе и с замирание сердца смотрела, как она открывает папку и выкладывает рисунки на стол.
Большая часть из них не показалась мне странной, но я оценила талант Томаса. Он рисовал карандашом, и его техника говорила о внутреннем видении вещей. На бумаге он изображал людей, по всей видимости, врачей и пациентов, сцены из повседневной жизни больницы, а также разрозненные предметы: стулья, столы, деревья. Словом, Томас рисовал, то, что видел вокруг себя. Рейчел отложила несколько не слишком удачных рисунков, местами перечеркнутых и запачканных чернилами.
– Это семья Томаса? – спросила она доктора Шейна.
– Полагаю, что да.
Я взяла рисунки и внимательно рассмотрела их. На одном мужчина и женщина стояли, обнимая друг друга за плечи, а на другом рисунке Томас изобразил мужчину, отдаленно похожего на Роберта.
– Думаю, это Роберт. Он не слишком тут получился, – сказала я, возвращая рисунок на стол.
Рейчел кивнула и продолжила изучение папки. Последние рисунки заставили ее нахмуриться, и она протянула их мне. Взяв в руки первый альбомный лист, я чуть не выронила его: с бумаги на меня смотрела Клэр! Сходство было просто фотографическим! Девушка выглядела точно так же, как в моих снах и видениях: тот же взгляд, та же прическа, рабочая форма «Кафе у Сэнди». Только вот Томас изобразил ее не в кафе, а в больнице. На одном рисунке Клэр стояла возле окна в палате Томаса, на другом сидела на скамейке возле здания больницы, на следующем ее лицо как будто выплывало из стены коридора.
– Это та няня, которую видел Томас, – пояснил доктор Шейн.
– Я догадалась, – только и оставалось ответить мне.
Рисунки отличались четкостью, но не были тревожными, поэтому я спросила, являлись ли они самыми последними рисунками Томаса.
– И да, и нет, – немного сконфуженно ответил Шейн, – около месяца назад Томас перестал рисовать в альбоме, и перешел на другие, так сказать, «холсты».
– О чем вы? – спросила я.
– Пойдемте со мной.
Доктор Шейн встал и попросил следовать за ним. Переглянувшись и пожав плечами, мы с Рейчел поспешили за доктором. Он повел нас обратно в крыло для пациентов и остановился перед одной из дверей.
– Это бывшая палата Томаса. Мы собираемся сделать здесь ремонт, но пока ничего не трогали. Взгляните!
После этих слов Шейн открыл перед нами дверь. Я несмело зашла внутрь и тут же схватила Рейчел за руку: комната напоминала мрачную галерею, все стены которой оказались исписаны карандашом и ручкой.
– О Боже, – сказала я, и огляделась вокруг.
Рисунки покрывали все стены и кое-где даже залезали на потолок, но больше всего поражало то, что изобразил Томас. На стенах были запечатлены охотничий домик Майкла, ангар, откуда я недавно сбежала, костер, а также же лица людей: перекошенное от злости
