Звоню Алексею, он берет трубку и с ходу начинает мне со смехом:
– Эх, папаня, жаль, тебя там не было…
Но мне не до смеха, перебиваю его:
– Мать у тебя?
– Мать? Она же к тебе собиралась. Я раньше ушел, ее Галка с Азамом обещали отвезти.
– Когда это было?
– Да уж часа, наверно, полтора. Что, до сих пор нету?
– Нету.
– Ну, – смеется, – видно, она решила Йом Кипур с арабами отмечать.
Вспомнил еще возможность. Могла пойти к Стене Плача, это там рядом.
Подождал еще немного, работа уже не идет. Начало смеркаться.
Нашел листок, который мне Азам дал перед уходом, сказал, на всякий случай мои телефоны. Развернул. Сверху два телефонных номера, простой и мобильный.
А внизу – еще номер, обведен рамочкой, и печатными латинскими буквами: банк такой-то, улица такая-то, Никосия, Кипр, и моя фамилия, тоже по-латински. Да плевать мне на этот Кипр вместе с его банком!
В домашнем телефоне ответчик по-арабски, мобильный вообще не отвечает.
Ну, хорошо, положим, Татьяна с Галкой сходили к Стене и теперь идут пешком, но арабы-то чего не отвечают? Куда они делись? Тоже к Стене пошли, Судный день праздновать? Хотя там и мечеть ихняя, может, туда…
Звоню Кармеле. Не знаю, чем она может помочь, но с кем-то поговорить надо. А она мне:
– Хочешь знать мое мнение? По-моему, она просто пошла обратно к своему Йехезкелю.
– Вряд ли, – говорю и описываю ей, что Галина сказала.
– М-мм… – говорит. – Не хочет ему мешать… Ну, если так беспокоишься, позвони ему и проверь. Только скорей звони, а то отключит телефон. А еще лучше – брось эти глупости и приходи ко мне. Я уже поела, но для тебя найдется. И будем… поститься вместе.
Я уж и сам подумывал позвонить этому ее, но не хотелось как-то.
Все же взял и позвонил. Но у него только длинные гудки. Он уже отключился и не включится до самого конца Йом Кипура. Там Татьяна или не там, а связи никакой нет, и остался я на бобах. А так радовался, дур-рак!
И тут завыла сирена.
Встать! Суд идет.
Религиозный квартал от меня близко, и сирена звучит во всю силу, мертвого подымет. А мне так скверно, что слышать я ее не хочу, даже уши зажал.
Но даже сквозь зажатые уши и сквозь сирену слышу, трезвонит телефон.
Уже не надеюсь, что это Таня, скорее, Галка решила сообщить, чтоб не беспокоился.
Сил у меня опять никаких не стало, едва трубку снял.
Официальный женский голос:
– Вам звонят из такой-то больницы. Господин Чериковер? Михаэль?
– Я…
– Одну минуту, с вами хотят поговорить.
А сирена все воет, воет, суд начался вовсю.
– Михаэль? – Нежный Ирискин голосок дрожит в трубке. – Михаэль, ты только не беспокойся… все будет хорошо, они живы, ты только не беспокойся…
Сирена наконец-то замолчала.
Часть четвертая ЧЕРТ РАСПУТАЛ
Человеку, едва только его на небесах запланируют, тут же и навешивают два приговора.
Первый приговор приводится в исполнение через девять месяцев, и отбывать срок, если только мать аборт не сделает, теоретически положено сто двадцать лет, а на практике исключительно редко, хотя по нынешним временам до ста иной раз дотягивают. Это жизненный приговор.
А второй, смертный, откладывается. Не отменяется никогда, абортов в данном контексте не бывает, но откладывается – вот именно на эти сто двадцать теоретических лет. То есть в этих пределах, а сколько конкретно выйдет – это как кому повезет. Причем ни за хорошее поведение не накинут сроку, ни за плохое не скостят.
Когда первый приговор отбудешь – неизбежно тогда и приводится в исполнение второй. Говорят, будто бы и это там наверху запланировано, то есть конкретный срок каждому, но я думаю вряд ли, установлен только общий максимум, а в каждом отдельном случае это скорее условия отбывания срока и генетический код.
Оба приговора ни обжалованию, ни отмене не подлежат (аборты, судя по всему, тоже скоро везде прикроют), конкретные сроки неизвестны, поэтому я всегда считал, что всякие там размышления на тему о смерти – пустое дело. Смерть, она ведь что такое? Совершенно незначительный отрезок времени, неизмеримо малая величина между тем моментом, когда ты еще ты, и тем, когда вместо тебя хороший кусок удобрения. И что об этом размышлять? Ничего интересного не вымыслишь.
Живи, пока живется, и все тут. Как гласила присказка на прежней родине, мы пить будем и гулять будем, а смерть придет, помирать будем.
И сюда же относится так называемый страх смерти. К себе лично я пока эту тему не применяю, считаю, что рано. Вот умирание – это другое дело, особенно если длинное, тут будет о чем подумать и как с ним справиться. Но к смерти оно отношения не имеет, а исключительно все к той же жизни, его ведь тоже надо пережить. Его я, конечно, боюсь и пока стараюсь не думать. Когда подойдет время, буду, конечно, мучиться и не хотеть, и как поведу себя, не известно. Наверное, как подавляющее большинство, то есть не слишком красиво.
Что же касается смерти окружающих, то в детстве, например, я ужасно боялся, чтоб мать не умерла. Мне казалось, что если вдруг умрет, то это будет просто конец всему. Мать – это единственное, что всегда было при мне и всегда должно быть. Как это – жить, если ее вдруг не станет?
Она всегда очень тихо спала, и я даже по ночам вставал иногда, проверял, дышит ли. Она раз увидела и очень растроганно восприняла, думала, бедная, это я от большой любви к ней (так-то я ей особой любви не показывал, у нас это вообще было не в ходу). Прижимала меня и целовала, что тоже была редкость. Обещала, что не умрет, но я все равно боялся и проверял иногда. И что же? Подошло время, и уехал от нее спокойно, хотя знал, что старая и что, скорее всего, умрет в мое отсутствие. Вот уж два года, как ее нет, а я даже и вспоминаю редко. Нарочно стараюсь вспоминать пореже, берегу себя, и вполне успешно. Конца света не произошло.
Таково естественное развитие жизни, и что мы думаем любовь, это чаще всего зависимость и забота о собственном эгоизме.
Поэтому за детей, например, я уже так сильно не беспокоился, что умрут. В чем дело, уход за ними всегда был прекрасный, питание нормальное, болезней особых они не проявляли. Конечно, приходится принимать в расчет теракты и несчастные случаи, но от этого не убережешься.
А уж за Татьяну я в этом отношении вообще всегда был спокоен. Даже мысли такой не приходило. Возрастом она даже моложе меня, хотя и ненамного, здоровья там – мешками таскай, характер не нервный, работа неопасная. Был спокоен, что еще меня переживет, но это тоже когда еще, и относился по-философски.
А тут стало мне совсем не до философии.
Когда Ирис из больницы позвонила, то первая моя мысль была… никакой вообще мысли не было. Один только жуткий холод в животе и в груди.
А вторая – как же я туда доеду? Ведь нигде ничего, ни автобуса, ни такси не вызвать, ни попутки не поймать, ничего.
Может, Кармела? Может, не побоится?
Звоню – не отвечает. Почему, почему? Она же не отключается на Йом Кипур! И выйти ей сегодня некуда. Позвонил еще раз – не отвечает. И вспомнил, что она обычно в этот вечер засветло ложится спать для провождения пустого и голодного судного времени. И спать она сильна, затыкает уши затычками, надевает маску на глаза, и ничто ее до утра не разбудит.
Значит, идти пешком?
А что еще придумаешь? И некогда думать.
И пойду. Ходунок по лестнице мне не снести, а без ходунка вряд ли далеко уйду, свалюсь где-нибудь – и хорошо, может, все же подберут и свезут на «скорой».
В груди и животе по-прежнему глыба льда. Ничего не чувствую, только сердце посреди этого льда колотится. И мозги тоже как замороженные, и мысль в них одна: все это из-за тебя, сволочи, из-за твоих проклятых камней. Из-за них Азам появился, а из-за него они туда пошли… Судный день.
И Азам… нет, об этом сейчас не хочу…
А ведь сколько ты раз отделаться собирался! И сам знал, что надо, и разумный человек Йехезкель тебе говорил, что не будет от этого добра. И Танечка… как она подарка твоего брать не хотела, как она тебе ясно сказала – выкинь… но нет, все выжидал чего-то, никак не мог расстаться со своей жадностью. Вон они у тебя до сих пор в стенке сидят, излучают свое зловредное влияние на всю твою жизнь. Ну и дождался.
Лучше поздно, чем слишком поздно. Отпихнул этажерку, отодрал ногтями крышечку, вытащил и сунул в карман. Сейчас же выкину.
Только бы все обошлось, только бы обошлось!
Клянусь, что выкину! Только бы, только…
По лестнице спустился – ничего, уже легче, чем в прошлый раз. Но идти без ходунка, с одной только палкой, совсем проблема. Сгоряча прошел шагов, наверное, сто и чувствую – нет, даже меньше пройду, чем думал. Ну и ладно. Пока могу, буду идти, а там… Остановился передохнуть и тут только вспомнил, надо же Алексею сообщить. Спасибо, мобильник у меня всегда при себе. Дозвонился, сообщил. Надеялся, может, он что придумает.
