…Вчера меня пригласили в ПИНРО — Полярный институт рыбного хозяйства и океанографии. На моем траулере пойдет в море экспедиция. Заместитель директора по науке захотел познакомиться со мной, обговорить некоторые детали. В конце разговора я спросил о Сельдяном короле.
— Слыхал о таком, — ответил ученый. — И кажется, он есть в нашем ихтиологическом музее. Прошлым летом, помню, Короля привезла экспедиция Ненахова.
Он пригласил этого самого Ненахова, и тот подтвердил, что Сельдяного короля самолично сдал в музей.
Втроем мы отправились туда. Каких там только рыб я не увидел! И двухметровая треска, под стать ей ростом морской окунь («Ему сто пятьдесят лет», — заметил Ненахов), рыба-капитан, сабля, аргентина, морской угорь, нототения… Одним словом, музей.
Смотрительница его смутилась, когда научный заместитель спросил о Короле.
— Помните, я привозил такую рыбу с моря, — сказал Ненахов.
— Помню, конечно…
— Так где же она?
— Вы же знаете, Виктор Васильевич, что у нас посуды не хватает… Новые образцы промысловых рыб некуда определять. Мы, значит, и того… Выбросили Короля. Он уже портиться начал.
Сегодня отходим.
К обеду на судно опоздал, задержался в Тралфлоте. Вхожу в кают-компанию, чтоб попросить у буфетчицы стакан чая. Наша Полина стоит ко мне спиной, протирает вилки. Возле нее вертится электрорадионавигатор, пижонистый такой малый, из черноморских. Спрашивает Полину: «Будешь моей женой?» Она не задумываясь отвечает: «Женой от Нордкапа до Нордкапа?»
Полину знаю неплохо. Она больше десяти лет ходит в море, да и со мной уже третий рейс. С нею хлопот не бывает. Если и заведет дружка, то все у нее проходит аккуратно, и даже помполит мой, враг всякого «разложения», беспомощно разводит руками, потому как Полина ни одной зацепки ему не дает. А в этот раз бедному Дмитрию Викторовичу забот достанет. Кроме Полины, судовые женщины из новеньких, с ними всегда бывает труднее.
Впрочем, надо сказать, что разговоры про «любовь» на море по большей части остаются только разговорами. Судовая обстановка отнюдь не способствует сближению между мужчинами и женщинами, работающими четыре или шесть месяцев в океане в условиях одного и того же судна. Только людям на берегу, и особенно рыбацким женам, это представляется в ином свете.
Конечно, «имеют место быть», как любит выражаться наш помполит, разные романтические и попросту «истории», но весьма редко. А вот в силу того, что про один и тот же случай рассказывают моряки, переходя с судна на судно после каждого рейса, молва удесятеряет нехорошую славу «морских» женщин, хотя они подчас скромнее многих осуждающих их береговых сестер.
Как ни странно это выглядит на первый взгляд, но именно их малочисленность на судне, шесть-семь женщин из обслуживающего персонала на сотню молодых, здоровых мужчин, способствует обстановке воздержания. К этому добавляется и то обстоятельство, что судовые условия не позволяют ничего скрыть от посторонних глаз, еще одно препятствие к сближению. Командиры, живущие в отдельных каютах, в подавляющем большинстве люди семейные, по приходу в порт их будут встречать жены, и женщины на судне знают об этом. Матросы живут в общих каютах, а для любви всегда требовалось уединение, его на судне не так-то просто найти. Кроме того, в среде моряков едва ли не с первого рейса укореняется убеждение, что судовые женщины относятся ко второй категории, что ли, а вот те, что на берегу, эти — да… Заблуждение, конечно, только оно определяет их отношение к буфетчицам, поварихам, официанткам, прачкам.
Но это чутко схватывают женские души, в них рождается подсознательный протест. Они ведь точно знают, что и неплохой вроде малый, а подъезжает с любезностями не от всего сердца, а для утоления мужской жажды. И добро, хоть и потом бы, в другом мире, на земле, утолял, а то ведь понимает: любить будут от «Нордкапа до Нордкапа»… Есть такая формула для обозначения «любви в море», и, стало быть, только в море. Мне и самому доводилось наблюдать, как меняется психология мужчин, их отношение ко всяким судовым связям по мере приближения траулера к самому северному мысу Европы, за которым восемнадцать часов хода до Мурманска. Все береговое стремительно растет в цене, и так же быстро обесценивается все то, чему еще недавно придавалось значение, что через сутки-двое будет оставлено вместе с судном. Человек уже не хочет верить, будто именно он мог обещать нечто, строить общие планы на береговое завтра. А если и помнит об этом еще, то с легким сердцем списывает на морские условия, в которых каким только образом не поступишь. Ну а сейчас это все позади. Нордкап все ближе и ближе… Впереди — берег, долгожданный, таинственный, полный истинных жизненных благ, они не чета жалким корабельным радостям… Психологическая модель примерно такова, думаю, и моряки ее честно примут, да и не только они виноваты в ее существовании.
И пусть знают жены моряков, что страхи их необоснованны. Если и выступаю за отзыв всех женщин с флота, то по другим причинам, психологическим. Убежден, что тяготы долгого рейса переносились бы легче, если б морякам ничто не напоминало о недоступном береге. А женщины на судне хоть и настолько к концу рейса примелькаются, что и пола их вроде не различаешь, они, конечно, напоминают все-таки, напоминают…
Да и других хлопот с ними много. Однажды чуть было в морозильной камере труп не привез в Мурманск.
Наша прачка с мужем была в рейсе, мотористом Васей Сукачевым. Работали мы на банке Браунс, у берегов полуострова Новая Шотландия, серебристого хека там брали, осталось промышлять недели три. Приходит она к врачу и просит сделать аборт. Тот ни в какую, не имею, мол, права, и отсылает прачку ко мне. Иным кажется, что аборт вроде и несложная вещь, только никто с точностью, никакой врач не скажет, чем все это может кончиться. А тут еще судовые условия, открытое море, и наш доктор спец по этой части неважнецкий, терапевт по профессии, прав у него делать такие операции нету.
Говорю ей: «Какая в этом необходимость? Ты замужем, детей у вас нет, скоро в порт, рожай себе на здоровье». — «Нет, говорит, не буду рожать». — «Терпи, говорю, до порта, время позволяет. Или пересажу на плавбазу, там все сделают. Или домой отправим на попутном судне, тут вроде «Капитан Демидов» собрался в Мурманск… А муж, кстати, о твоем намерении знает?» — «Нет, говорит, не знает…» — «Так посоветуйся с ним, а завтра приходи, будем думать»…
Ушла, вроде бы убедил ее. А ночью будят меня. Умирает, мол, наша прачка. Сама над собой кощунство учинила… Известное дело, большая потеря крови. Пытаясь устранить кровотечение, судовой врач использовал все местные средства, но, не будучи специалистом, справиться с бедой не мог.
На утреннем капитанском радиосовете флагман собрал в эфире судовых врачей, и сообща порешили бежать нам в Галифакс, случай, мол, тяжелый, необходимы стационарные условия.
Случай, действительно, оказался тяжелым. Когда мы примчались в канадский порт Галифакс и передавали больную карете «скорой помощи», заблаговременно заказанной по радио, врач Питер Наливайко из госпиталя Святой Виктории, обслуживающего моряков, сказал мне, пересыпая украинскую речь английскими словами, — он был выходцем из украинской общины, еще до революции основанной в Канаде:
— Хиба ж можно таку зверству над собою вчинять? She is скаженна баба… Трошки б ишшо — eight or ten hours и — death, смерть…
Было время, когда в установлении равноправия между мужчинами и женщинами через разрешение слабому полу заниматься исконно мужскими делами существовал некий смысл. Но этот процесс, на мой взгляд, зашел слишком глубоко. Мужчины забыли о различиях в психологии и физиологии женщин… Может быть, эта забывчивость нам удобна, и мы используем жен, дочерей и матерей своих там, где сами давно перестали работать. Настала пора серьезно подумать о новом раскрепощении женщин, об освобождении их от равноправия с нами.
Глубоко убежден, что женщин нельзя посылать на работу в море, хотя бы на промысловых кораблях. К сожалению, они снова уходят в дальние и долгие рейсы.
Седьмой день плавания. Утром в первый раз бросили экспериментальный трал, в порядке обтяжки оснастки и тренировки экипажа. Пусто, конечно… Трал пелагический, разноглубинный. Рыбы в придонье становится все меньше, будем гоняться за косяками в поверхностных слоях океана.
До побережья Исландии двести двадцать миль. В рубке смотрю по карте на иззубренные берега этого странного острова, где вулканы и гейзеры соседствуют с вечными льдами. Вспоминаю Эйрика Рыжего и его сына, Лейва Счастливого, за пятьсот лет до Колумба открывшего Новый Свет, страну Винланд.
Едва слышно шепчу неудобные для русского произношения названия на карте: впадина Рейдарфьярдардьюн, отмель Лаунганесгрунн, порт Сейдисфъёрдур, бухта Хьеродефлоун…
