Ознакомительная версия.
…Потом два или три дня на озере работали водолазы. Но тело Урбана так и не нашли. Его не было ни в дальних северных пещерах, ни в каменных мешках, ни в зарослях осоки вдоль берега. Течение не вынесло его на песчаную отмель у леса. Он исчез в Черном озере, как растворился…
«Вот ты и вернулась, моя девочка. Правда, я оставил дом… Так сказать, стряхнул оковы бытия и сбросил земную оболочку. И в эту самую минуту, может быть, смотрю на тебя из синевы небес. Или легким ветерком касаюсь твоих волос. Крик чайки, шорох волн на песчаном пляже, где мы так часто бродили вместе… Все это тоже я. Ты, наверное, думаешь – старый сентиментальный дурак! Ладно, я не в обиде. Правильно думаешь. Можешь принести мне цветы, мадам Роза тебя проводит. Только, ради Бога, не лилии. Я знаю… нам чаще всего приносят белые лилии. Терпеть их не могу! Пожалуйста, что-нибудь менее помпезное, какие-нибудь ирисы, а еще лучше – азалии. Красные.
Я знаю, что ты приехала одна, и это меня беспокоит. Обещай – а ты теперь не можешь мне отказать, что серьезно подумаешь над этим… А я, в свою очередь, сделаю все от меня зависящее, чтобы в один прекрасный день вы столкнулись лбами – ты и твой мужчина.
Если бы ты знала, Ксения, как мне жаль, что мы разминулись… во времени. Да будь я помоложе – ты забыла бы всякие глупости о дамской эмансипации!
Обнимаю тебя и целую – мне можно на правах старинного друга. Не грусти, моя девочка, жизнь продолжается, несмотря ни на что. Сходи к «Ричарду» и выпей нашего белого вина… Я буду ждать тебя там, прозрачный и невидимый, за нашим столиком – тем, что под платаном. Надеюсь, ты еще не забыла…»
Я прочитала письмо, потом еще и еще раз, пока строчки не стали расплываться перед глазами. Мадам Роза деликатно отвернулась. Потом протянула мне маленькую коробочку синего бархата и сказала, потупившись: «Это от него». Внутри был старинный платиновый медальон в виде сердца, обвитого наивной ленточкой. На ленточке – полустертая надпись: «Omnia vincit amor».[4]
– Это семейная реликвия. Медальон передавался из поколения в поколение. Господин Бьяготти был последним из семьи, никого больше не осталось. Он нижайше просит принять от него этот… пустячок.
Мадам Роза так и сказала: «просит принять», как будто незабвенный господин Бьяготти все еще находился здесь… Просто вышел ненадолго.
Она расстегнула замочек, я наклонилась. Сердечко льдинкой скользнуло мне на грудь.
Вот и все…
* * *
Я бродила по тенистым улицам Ла-Валетты и Рабата, сидела на песке пляжа, бросая крошки печенья прожорливым чайкам, слушала их пронзительные крики. Заходила в полутемные храмы, осторожно ступая по цветным плитам с именами рыцарей. Мне казалась, они все еще незримо присутствуют здесь, и если присмотреться, то можно увидеть их, уставших от битв за Гроб Господень, в истлевших одеждах и тусклых латах, сидящих в каменной задумчивости на отполированных временем скамьях.
Я не вспоминала о доме и не хотела возвращаться. Господин Скимпа предложил мне работу – русско-язычных клиентов становится все больше. Я обещала ему подумать, а для себя решила, что приму его предложение. Поработаю годик-другой, а там посмотрим…
Так прошел месяц. Потом другой. Как-то я позвонила Ларисе… Мне не хотелось слышать Романа. Я ей сказала, что задержусь, пожалуй… Она ответила, конечно, Ксенечка, конечно… И спросила, как я. Хорошо, ответила я. Мне всегда было хорошо здесь. Дома уже выпал снег. А тут – вечная весна, синее море в белых гребешках пены и желтый песок пляжа. Толпы беззаботных туристов и ослепительное солнце. Не страна, а заповедник…
Но пришел день, и ностальгия скрутила меня со страшной силой. Я позвонила в аэропорт и достала чемодан.
…Дома было холодно, сыро и грязно. Вместо сияющего радостного мира – нескончаемые зимние сумерки. Сожаление о Мальте шевельнулось в груди и пропало. К счастью, на другой день ударил мороз и повалил снег. На балконе и его перилах намело сугробы. Снегопад не прекращался, всю ночь вьюжило и свистело, и ветер радостно швырял пригоршнями снежинок в окна. Утром выглянуло солнце, снег вспыхнул ослепительно, и зазвенела тугая синева неба.
Вечером позвонила Лариса и предложила встретиться. Я даже не спросила, откуда ей известно, что я уже дома. В нашем городе новости распространяются со скоростью звука. Я поежилась, представив, что она станет выспрашивать подробности той истории. Гибель Урбана наделала много шума, и Лариса, естественно, захочет услышать все из первоисточника. Первым побуждением было отказаться, но я не посмела. Да мне и самой хотелось узнать, что произошло в городе после моего отъезда…
Я недооценила ее деликатности. Она ни о чем не спросила, просто сказала, что рада видеть меня снова. В ее глазах я не заметила любопытства, и говорила она в основном о детях. Она даже не спросила, когда я собираюсь выйти на работу. Я решилась наконец и сказала, что хочу оставить фирму. (Мысль о том, что мне придется снова работать с Романом, была невыносима.) Хочу попробовать собственные силы, пояснила я…
– Это из-за Романа? – спросила Лариса прямо.
Я взглянула на нее, и протест застрял у меня в горле. Не могла ей соврать. Я вдруг вспомнила наш разговор с Урбаном о лжи и словно увидела его глубокие, серые, почти черные глаза, смотрящие на меня в упор, и кривую волчью улыбку. Почувствовала укол в сердце и непроизвольно вздохнула. А я-то думала, что окончательно выздоровела…
Лариса молчала, задумчиво ковыряясь вилкой в тарелке. Наконец сказала:
– Давайте не будем принимать поспешных решений. Но если вы все-таки хотите начать свое дело, я с удовольствием помогу. А пока… подумайте. И я подумаю, – добавила она.
…Я бродила по городу, не сливаясь с радостной уличной толпой, чужая на суетном празднике жизни. Везде сверкали огнями елки, в магазинах бурлили новогодние распродажи, музыка гремела отовсюду. Люди, казалось, забыли или отставили в сторону неприятности и неурядицы, простили врагов своих и радовались приближающемуся Новому году. Только я была вне суеты и вне праздника – неприкаянная и одинокая.
Воспоминания нахлынули на меня волной, и я стала задыхаться под их тяжестью. Бродила по улицам до полного изнеможения, оттягивая момент возвращения в пустую квартиру… Как-то раз забрела в парк – ноги сами принесли меня к громадному дубу, где мы стояли когда-то с Урбаном в самом начале нашей истории. Где он прижался лбом к моему лбу и произнес ритуальную фразу: «Мы с тобой одной крови». Одной крови…
Я вспоминала, как меня бросало от любви к ненависти, словно бесноватую, и понимала, что никогда больше не испытать мне ничего подобного. Ушло вместе с ним… Никогда – ни накала, ни страсти, ни взрыва… Ушло, как ушли все, кто был дорог мне. Стелла, Урбан, господин Бьяготти… Ушел бедный Божий человек, которого я почти не знала. Ушел так нелепо…
Урбан хотел убить меня, а я не чувствовала к нему ни страха, ни ненависти… только жалость, а еще печаль. Ни страха, ни ненависти… И однажды мне в голову пришла мысль – пусть бы убил! Жизнь моя потеряла всякий смысл. Мне казалось, я понимаю его. Он был избранным, он был… нет, не богом, а божком в своем мире. Ушла Стелла, и алтарь пошатнулся… А потом ворвалась я, как яркая комета, и опрокинула его! Глиняный божок упал, разлетелся на тысячу кусков и перестал быть богом. Он разрывался между любовью и ревностью… напрасно взывая к силам, отвечающим за порядок вещей в мироздании, чье присутствие каждый из нас чувствует в беспросветные минуты своей жизни. Наверное, он кричал этим силам: «Почему? Почему не я? Чем я хуже?»
Он пришел к Стелле, он любил ее, он протянул ей руку. А она… Я не знаю, что там у них произошло. Никто никогда этого уже не узнает. Стелла умела быть жестокой…
Он был не такой, как все. Он был другой. Можно ли считать его нормальным человеком? В общепринятом смысле? Не знаю. Во всяком случае, он был искренен и защищался, как мог. Как мог, карабкался обратно на свой алтарь… И искренне верил в свое предназначение. Я действительно была его… анапелис. Я убила его. Не он, а я! Я убийца!
Кто бросил нас навстречу друг другу? Зачем? Какой смысл в том, что случилось? Не знаю. С уходом Урбана исчез мой дар. Я больше не вижу картинок. Мы действительно были с ним одним целым…
Я попыталась найти ту церковь, где вился под куполом белый голубь, но она как сквозь землю провалилась. Я помнила улицу, помнила большой дом с яркой рекламой какой-то электроники рядом, но церкви не нашла. Люди пожимали плечами – не было тут церкви! Недалеко отсюда, ближе к центральному рынку, действительно есть собор Троицы. А здесь нет и никогда не было храма!
…Надеюсь, голубь все-таки сумел найти выход и вылететь наружу…
Мороз тем временем сменился оттепелью. Надолго зарядил беспросветный мелкий дождик. Вдоль улиц неслись мутные потоки талой воды. Солнце погасло, и в природе прочно установились вечные сумерки. Утренние плавно переходили в вечерние, а потом наступала ночь без конца. И однажды я подумала, что хочу вернуться на Мальту. Не уехать, а вернуться! Там был мой мир, полный света, небесной голубизны и забвения. Я видела себя сидящей под пятнистым платаном, видела господина Бьяготти… он машет мне рукой… улыбается… Слышала крик чаек… плеск волн…
Ознакомительная версия.
