можно было затеряться в нём. Причем, вместе со всей моей продовольственной программой. Понимая, что свою котомку на уровне колен углядеть не смогу, я начал отслеживать неправильное перемещение голов. К выходу устремилась только одна, все другие ломились вовнутрь и к прилавкам. И голова эта была в заметной лыжной шапке. Уже хорошо.
Воспылав гневом дачника, в сентябре у которого на участке выкопали всю картошку, я ринулся восстанавливать справедливость. Голод только усиливал внезапно вспыхнувшую классовую ненависть. Жулика я догнал уже на улице. Еще минута-другая и своей авоськи я бы никогда уже не увидел. Лыжная шапка уже сворачивала в ближайшую подворотню. Грамотно и беспроигрышно. Если бы не торопливость жулика и его слишком заметный головной убор, пришлось бы отстоять очередь еще раз. И совсем не факт, что мне досталось бы корма в прежнем ассортименте.
— Стоять! — схватил я за плечо плюгавого воришку, одетого в грязное трико и куртку из зелёной плащевки, — Еду мою отдай!
Пацан замер, съежившись и выронил из руки сетку с честно закупленными мною продуктами. Хорошо, что в ней не было ничего стеклянного. Оловянного и деревянного. Но несколько картофелин все же покатились по асфальту тротуара.
Бакалейный паниковский неожиданно присел и рванулся в сторону, стремясь вырваться из рук правосудия. Но держал я его крепко. Затрещавшая куртка пельменного расхитителя пошла разрывом почти через всю его неширокую спину. Пришлось перехватить мазурика покрепче. Не обращая внимания на его визг и проклятия, я развернул хапугу к себе лицом.
Чумазое обличье пацанёнка лет двенадцати-тринадцати, с распахнутыми от страха глазами, сразу же умерило мою классовую непримиримость и злобу голодного обывателя. Слишком уж он был жалким и испуганным.
— Ты чего к ребёнку пристал? — раздался сбоку противный, не то мужской, не то бабий голос, — Я сейчас милицию позову!
Не выпуская покушавшегося на мой ужин воришку, я обернулся. Шагах в трёх стоял мужик полуинтеллигентного вида в кустарно связанной шапке с козырьком. И с такой же, как у меня авоськой. Подходить ближе он, видимо, опасался, но и удаляться от событийного места тоже не торопился. Вокруг уже начали собираться любопытствующие.
— Я сам милиция! — пришлось достать из внутреннего кармана удостоверение, — Задержан вор и он будет доставлен в РОВД. Прошу назвать ваши адреса и фамилии! Свидетелями будете, граждане!
Граждане, включая мужика, который с авоськой и с активной жизненной позицией, моментально растворились на серых просторах социализма.
— Отпусти! — простуженно просипел пацан и еще раз попытался вырваться.
Его хлипкая одёжка окончательно разорвалась по спине. Не выпуская его руки, я наклонился и поднял свою отбитую у похитителя авоську. Собирать с грязного и заплеванного тротуара раскатившиеся картофелины я не стал.
Раздражение голодного человека, у которого только что стырили еду, сменилось на жалость и благодушие сапиенса, вновь обретшего запас белков, жиров и углеводов.
— Со мной пойдешь! — прибавил я металла в голос, — А будешь дергаться, руку заверну! — пацан всхлипнул и обмяк.
Пленный больше не сопротивлялся и на попытки бежать не отваживался. До дома было рукой подать и вскоре я уже разувался в прихожей.
— Чего стоишь? — строго глянул я на беспризорника, — Раздевайся, разувайся! Полы я здесь сам мою, между прочим!
— Еще чего! — зашипел звереныш, сверкая из-под выбившихся волос глазами, — Дверь отопри!
— Отопру. Пельменей пожрем и отопру, — скинув и куртку, я стоял, ожидая, когда пацанёнок разденется и разуется.
— Сам жри! — не сдавался нахальный засранец и потянулся к дверному замку.
— Да задрал ты уже! — потеряв терпение, сдернул я лыжный головной убор с головы подростка.
Сдёрнул и замолк на полуслове. По плечам вероломного похитителя моих пельменей рассыпались девчачьи локоны. Волнистые и длинные. Это точно был не пацан.
— Эй, ты чего?! — девчонка кинулась в угол, — Не подходи, закричу!
— Дура ты! — пришел в себя я сравнительно быстро, — Разувайся и мой руки! А кричать будешь, когда поедим и ты на улицу выйдешь. Здесь тебе не лес, чтобы кричать.
Я развернулся и пошел на кухню. Неволить соплячку я не хотел. Если не терпится уйти, дверь изнутри открывается запросто, так что пусть валит.
На кухне зверушка появилась, когда я уже закинул в кастрюлю лаврушку и измельченную луковицу. До финала приготовления эрзац-ужина оставалось не более трех минут. Скорее всего, именно запах варева и затащил нечистую, как лицом, так и на руку дворняжку на кухню.
— Руки иди помой, иначе за стол не пущу! — покосился я на нерешительно стоящую в двери девчонку, — Пошли за мной! — вытерев полотенцем руки, я обошел посторонившуюся замарашку и двинул в ванную.
— Вот мыло, вот полотенце. Зубная щетка у меня одна, поэтому её не трогай! — указал я на гигиенические причиндалы, — Ты уж, пожалуйста, как следует помой руки! — кивнул я глазами на её грязные цыпки, — И уж сделай милость, заодно и умойся, чтобы аппетит мне не отбивать своим нечистым ликом, — развернувшись, я удалился на кухню.
Я уже начал свой обед-ужин, когда на кухне появилась умытая воровка. Выглядела она все равно затрапезно, но физиономия её была чистой. С запахом давно немытого тела и нестиранной одежды мириться было трудно, но не уходить же со своей тарелкой из кухни.
— Присаживайся! — указал я бомжеватой мамзели на табуретку и придвинул наполненную тарелку к ней ближе. — Сметана, аджика. Приступай!
Я старался не смотреть, как сначала сдерживаясь, а потом уже и не особо, поглощала пельмени малолетняя бедолага. Я еще не выловил из своей посудины и половины того, что звалось пельменями, а моя сотрапезница уже с завистью поглядывала мне в тарелку.
— Мне не жалко, но тебе лучше сразу много не есть, — попытался я как-то оправдать свою жадность, — Не примет твой желудок много еды. Отдохни часок, потом еще поешь.
— Я пойду! — неуверенно проговорила простуженным голосом моя гостья, — Спасибо!
— Погоди! — встал я из-за стола, — Одежду-то я тебе порвал, сейчас посмотрю что-нибудь. Ты посиди тут пока.
Моя новая знакомая ненамного отличалась по росту и комплекции от Паны Борисовны. Стиль и фасон гардеробов у них, конечно, разнятся, но тут уж не до жиру.
Минут пять, а, может и дольше, я перебирал вещи мадам Левенштейн, стараясь припомнить, что из верхней одежды она надевала реже всего. Накосить тётку на любимые ею вещи мне не хотелось. Но и пленённую золушку надо было как-то одеть по сезону. Как ни крути, а её хламиду порвал именно я. И на дворе пока еще не май месяц. Хорошо, что перед этм я устранил диффузионное неудобство. Брезгливо, двумя пальцами рук подхватив обувку гостьи вместе с курткой и выставив их на балкон. Пусть там озонируют
