Ознакомительная версия.
Прокурор Теодор Шацкий не страдал клаустрофобией, но чувствовал себя неважнецки. Коридор был низкий и узкий, а его песчаная структура не давала ощущения безопасности. Ему казалось, что в холодном, слегка затхлом воздухе слишком мало кислорода для его легких. Дышал он глубоко, но ему только-только хватало вдоха. Хотя возможно, что это из-за диафрагмы, в которую врезал Дыбус. При каждом шаге все еще отдавало под ребрами.
Несколько минут шли, не проронив ни слова, раз-другой свернули. Все коридоры были похожи друг на друга как две капли воды. Тревожили своей одинаковостью. Становилось не по себе при мысли, что тут можно остаться одному и потерять дорогу.
— Вот мы и на месте, — Дыбус резко остановился у дощатой стены. Одной доски не хватало, и сквозь щель просвечивал серый бетон. — За этой стеной проходит туристическая трасса, как раз тут находится зал с разными черепками. Если здесь и в самом деле что-то происходит и если кто-то оттуда слышал звук, мы его тем более услышим.
Повисла пауза. По туристической трассе как раз двигалась экскурсия, слышны были обрывки слов, шарканье подошв, сдавленный смех. И высокий голос экскурсовода, рассказывающей о чьем-то невиданном героизме. Через минуту звуки отдалились, и они остались в томительной тишине. Шацкий вздрогнул, ощутив, как что-то движется по его руке — это была ладонь Соберай. Он удивленно взглянул на нее, но Бася только виновато улыбнулась. Ладонь не отняла, что было даже приятно. Но только мгновение, потому что потом все чувства взорвал испуг, резкий, как удар, — из хитросплетений погруженных во тьму коридоров до них долетел далекий, но отчетливый звериный вой.
— Ого! — воскликнул Дыбус.
Соберай громко перевела дух и судорожно сжала руку Шацкого.
— Можешь сказать, где это? — спросил прокурор и вздохнул с облегчением — в его голосе не слышалось дрожи.
— Эхо обманчиво, но, думаю, где-то на западе, в сторону синагоги и костела Святого Иосифа. До Подвалья у меня все описано, а потом посмотрим.
Теперь шли куда медленнее, с оглядкой. Сначала Дыбус, потом Шацкий и вцепившаяся в его руку Соберай. Неразговорчивый Вильчур замыкал шествие. Стоило бы вывести отсюда старого полицейского, подумалось Шацкому. Если у него и в самом деле клаустрофобия и в этих коридорах прихватит сердечко, это несколько осложнит их вылазку.
— Где мы теперь? — спросил он.
Прошли метров сто, штрек плавной дугой уходил вниз. За это время они миновали один перекресток и одно засыпанное лёссом боковое ответвление.
— Под крепостными стенами, слева у нас Старый город, справа — Подвалье. Слышите?
Вой повторился, если и громче, то совсем чуть-чуть. Соберай взглянула на часы.
— Который?
— Скоро три.
Они понемногу продвигались дальше и всякий раз, когда останавливались, слышали слабое устрашающее завывание. Внезапно до них долетел хорошо различимый лязг, будто на бетонный пол упал гаечный ключ. Дыбус остановился.
— Слышали?
— Пошли, — поторопил Шацкий и потянул за собой Соберай, ее рука выскользнула из его вспотевшей ладони.
— О Боже, — прошептала она так, что все оглянулись. Бася Соберай медленно подняла руку, и в белом свете фонариков было видно, что вся она в крови. Бася согнулась в три погибели, ее явно затошнило.
— Успокойся, Бася, — Шацкий деликатно выпрямил коллегу. — Ничего страшного, просто я порезался в прокуратуре, извини, не успел перевязать. Я не чувствовал, что течет кровь, прости.
Она взглянула на него зло, но с облегчением. Молча вынула из кармана тонкий шелковый шарфик и перевязала ему ладонь.
— Пожалуй, стоит сюда послать более подготовленных людей, — пробормотала она. — Странные коридоры, какой-то вой, неизвестно чего ищем, да еще кровь — это дурной знак.
— Ищем Шиллера, — отозвался Шацкий. — До сего времени, если кто-то по нашему делу пропадал, то потом мы находили его вздернутым на крюк, как поросенка.
— Скорее, как ягненка, — поправил Вильчур. — Поросенок трефной.
— Трефной?
— Некошерный.
— В любом случае у нас есть возможность найти кого-то скорее обычного.
— Откуда ты взял, что тут какая-то взаимосвязь?
— Вой, лай — все сходится.
— Спятил, что ли? — Соберай сделала удивленный жест. — С чем у тебя сходится лай?
— А что у тебя на полотне в соборе? Похищение ребенка, ее убийство, кровь из бочки и швыряние останков на съедение собакам. Чего мы еще не видели?
— О Боже, — испуганно простонала Соберай, но напугало ее не это объяснение Шацкого. На сей раз вой был куда выразительней, за ним послышался остервенелый лай. Искаженный изгибами коридоров, звук казался непереносимым, мороз пробегал по коже, волосы становились дыбом, мышцы напрягались в ожидании сигнала бежать отсюда без оглядки.
— Мы не так далеко зашли, — заикнулся было Дыбус. — Повернем назад?
— Спокойно, — холодно приказал Шацкий. — Вы чего ожидаете? Собаку Баскервилей? Адского чудища, изрыгающего огонь? Собака — она и есть собака. У вас при себе оружие, инспектор?
Вильчур откинул полу пиджака — на запавшей груди в кобуре покоилось нечто, напоминающее классический полицейский вальтер.
— Пошли. Живо.
И они двинулись вперед. Лай приближался к ним с головокружительной быстротой. Шацкий не мог отделаться от впечатления, будто стоит посреди дороги, пойманный фарами мчащейся на него машины, и вместо того, чтобы отскочить, устремляется в атаку. Это собака, это только перепуганная собака и акустика узкого помещения, ничего больше, только собака, повторял он про себя. Идущий впереди Дыбус резко остановился, прокурор по инерции наскочил на него, а дальше все произошло, к сожалению, слишком быстро и хаотично.
Брат Клары остановился, потому что за поворотом начинались вырубленные в лёссе ступеньки, ведущие крутой спиралью вниз, где царила кромешная тьма и откуда доносился звериный лай, уже не просто громкий, а оглушительный. Видимо, он собирался предупредить остальных или посоветоваться с ними, что предпринять дальше, но все это потеряло значение в тот самый момент, когда Шацкий налетел на него и Дыбус, успев лишь вскрикнуть, рухнул вниз. Прокурор зашатался и упал на колени. Каким-то чудом ему удалось удержать равновесие, и он замер в странном положении: ступни и колени оставались в коридоре, а ладони упирались в стену лестничной клетки, если это так можно назвать. Кто-то сзади, Соберай или Вильчур, схватил его за полу пиджака, и он уже собирался вздохнуть с облегчением, как рядом с его лицом возникла морда бешеной собаки, с безумными глазами, черная, лохматая, покрытая пылью, слюной и засохшей кровью. Захотелось собаку Баскервилей? Получай!
Дворняга размером с немецкую овчарку не вцепилась ему в горло — ее застопорило всего в нескольких сантиметрах от его лица. Продолжая оглушительно лаять, она никак не могла удержать равновесие на узких ступеньках, царапала их когтями, подняв удушливое облако лёсса. Желая заслониться от зубов перепуганного животного, Шацкий оторвал руку от стены, и это оказалось большой ошибкой — но впереди их ждала еще большая. Когда он махнул перед собачьей мордой рукой в пропитанном кровью шарфике, зверь еще пуще рассвирепел. И если еще мгновенье назад у Шацкого, удерживаемого сзади за полу пиджака, была возможность сохранить равновесие, то теперь, внезапно укушенный в руку, он потерял его и, взвыв от боли, вместе с собакой скатился вниз. Он ткнулся во что-то мягкое, видимо, в Марка Дыбуса. Фонарик, естественно, слетел с головы, и теперь под довольно странным углом освещал его поединок с бешеным псом. Одна рука все еще была зажата у него в пасти, второй он тщился оторвать от себя голову животного. Хрипя, он дергал ее за мокрую шерсть, но собака только сильнее вгрызалась в его руку, и он чувствовал, как рвется плоть под натиском зубов. Действуя скорее инстинктивно, он отпустил голову и полез в карман за пистолетом. Лихорадочно извиваясь, пытаясь освободиться от лап, которые теперь вместо лёсса корябали его живот, он каким-то чудом снял «глок» с предохранителя, сунул ствол в пасть рядом со своей ладонью и выстрелил.
Человеческий вопль слился с оглушительным, разрывающим барабанные перепонки грохотом выстрела; на лицо Шацкого упали липкие ошметки мозга. В ту же минуту наверху лестницы сверкнул белый луч фонарика, освещая то, чего Шацкий не видел, но что заливалось диким лаем. Ниже фонарика появилась вспышка. Одна, вторая, третья.
Вторая собака перестала лаять и, заскулив, испустила дух.
Инспектор Леон Вильчур приблизился к прокурору, помог ему встать. Чуть дальше с трудом поднимался с земли Дыбус, а на самом верху лестницы обозначился свет от фонарика Соберай. Казалось, ни с кем ничего не случилось. Ну, скажем, почти ничего.
— Черт, я, кажется, отстрелил себе кусок пальца.
— Покажи, — по-деловому сказал Вильчур, впервые обращаясь к нему на «ты» и резко вырвав из пасти руку Шацкого. Тот зашипел от боли. — У тебя есть вода? — обратился он к Дыбусу.
Ознакомительная версия.
