«Глубина поднялась», — говорили местные.
Наконец, просветлело. Открылись лесистые увалы, над ними далеко и ровно повисли пухлые облака. Льняное поле постояло-постояло под солнцем и отцвело. Деревенские готовились дергать лен и класть в валки, чтобы холодные августовские росы пали на них и превратили в волокнистое северное золото.
Но пока ночи стояли теплые. На западе раскаленно алел долгий закат, чуткое молчание дрожало над водой. Рассвет входил, как нечаянная радость. В блеске утра и ясного бледного неба над верхушками сосен, снизу доверху поросших сероватым мхом, весело проглядывали теплые солнечные лучи.
Они поселились в том же затерянном в лесах пансионате, что и в прошлом году, в двухэтажном коттедже. Алекс еще прихрамывал. В тот ураган он успел сгруппироваться при ударе и перевороте, но лодыжку все же растянул. После ураганной карусели вниз головой семь человек, словно раки, выползали на четвереньках из окон и дверей перевернутой машины, из-под добротной джиповой комплектации в виде сидений, ковриков, канистр и всего прочего, которая завалила их с головой. Будто на стендовых испытаниях в условиях опрокидывания, на славу сработали пристяжные ремни и защитные шлемы. Они избежали, можно сказать, двух смертей сразу, и все же первое, что сделал почти каждый, выбравшийся из машины — ощупал лицо. Не порезано ли? В целом на круг оказались: один закрытый перелом предплечья, одно подозрение на трещину в позвоночнике, один вывих лодыжки и левой кисти, и бесчисленные ушибы спин, коленей и локтей. Сейчас Алекс терпеливо разрабатывал поврежденную стопу, заставлял себя играть в теннис, бегал по утрам, плавал на мыс и обратно.
Охраны на этажах, тех прошлогодних молчаливых стражей в камуфляже, почему-то не было, не попискивала круглосуточная связь, да и машин-иномарок не было видно. Лишь один-единственный раз появился Грач, с чем-то поздравил Алекса, и тоже уехал.
В остальном все было без изменений.
… Менялся сам Алекс. Здесь, на Селигере встретил он тридцать третий год своего рождения.
На некоторых людей возраст падает как приговор. Что ни говори, а лучшая половина жизни прожита. Что успел понять, насколько состоялся?
Алекс полюбил уединенные прогулки, поплавок в голубой ленивой воде. Раньше у него на это времени не было. В тихие часы утренней зорьки, когда сон еще объемлет оба берега, а по воде неслышно расходятся круги от играющей рыбы, далеко и неподвижно стояла на середине озера его низкая остроносая лодка с пеньком человеческой фигуры, едва заметная в легких туманах, влекущихся после растаявшей ночи. Рыбацкое счастье не баловало Алекса, ни разу не проявила интереса к его возвращению умная местная кошка.
— О чем ты думаешь, Алекс? — спрашивала Валентина по его возвращении.
— О себе, — не сразу отвечал он, покуривая сигару в кресле-качалке на светлой веранде второго этажа. — Посидишь в тишине на зорьке и, того и гляди, поменяешь мировоззрение…
Алекс уже поменял его. Он исподволь готовил Валентину.
Он уже не был президентом Компании. Это было громкое событие! Уход его встретил полное непонимание американских партнеров и совместного руководства, и он тоскливо готовился к неизбежным тупым вопросам.
— Вас пригласила другая Компания, мистер Мотовилов? Скажите ваши условия, и мы изыщем средства, втрое превышающие те, что предлагают наши конкуренты. Если, конечно, это не «Microsoft» Билла Гейтса.
— Нет, нет, — с вежливой улыбкой отвечал подтянутый, элегантный мистер Мотовилов, своим светлым умом так славно воплощавший Президента Компании. — Я вообще оставляю бизнес.
— О, так вы идете на государственную службу? Это другое дело! Очень уважаемо, очень престижно! В Америке многие поступают подобным образом. Это путь в сенаторы и даже… в президенты! Очень, очень осмотрительно, господин Мотовилов!
И только родные «лицейские» ребята, взрослые мужи, умудренные крутой, стремительной деловой жизнью, дорогие мальчишки, ближе и доверительнее которых не было у него в целом свете, молча обнялись с ним в кружок, голова к голове. Вечером в родном его доме, у матери, скромной учительницы немецкого языка, был вечер «Великого решения».
Пили и, конечно, пели Серегу Есенина.
Не жалею, не зову, не плачу,
Все пройдет, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым.
Я теперь скупее стал в желаньях,
Жизнь моя? Иль ты приснилась мне?
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне…
— Ты хоть в Переяславль-Залесский заскочи напоследок, Алекс, — говорили ребята. — Подузнай, что и как.
— Я уже был там. Наведаюсь еще разок.
В том заштатном городишке «быстрые разумом Невтоны» российские уже подключали пользователей к Интернету вне телефонных сетей. Это сулило новый взрыв интереса к WWW, прибыли и рекламную гонку (для Валентины).
— Еще споем? Вот эту:
Душа грустит о небесах,
Она нездешних нив жилица,
Люблю, когда на деревах
Огонь зеленый шевелится.
То сучья золотых стволов
Как свечи, теплятся пред тайной,
И расцветают звезды слов
На их листве первоначальной…
— Скажи, Алекс, у тебя есть… ну, не план, конечно, а хоть какие-то мысли о дальнейшей жизни?
— Когда я стану свободен, все получится само собой. Я, наконец-то, имею право быть один. Как пел когда-то Борис Гребенщиков:
«У меня есть Я,
И я хочу быть с Ним»
Ребята кивали. Конечно, Алекс обеспечил семью, и мать, и себя, он долго не позволял себе «ответить на зов». «Великое решение» состоялось. В добрый час!
— Давайте, ребята, последнюю песню, любимую. Где гитара?
Устал я жить в родном краю,
В тоске по гречневым просторам,
Покину хижину мою,
Уйду бродягою и вором.
Пойду по белым кудрям дня
Искать убогое жилище.
И друг любимый на меня
Наточит нож за голенище.
Весной и солнцем на лугу
Обвита желтая дорога,
И та, чье имя берегу,
Меня прогонит от порога.
А месяц будет плыть и плыть,
Роняя весла по озерам…
А Русь все так же будет жить,
Плясать и плакать у забора.
… Грач приезжал с победным известием об очередном успехе на выборах. Третий губернатор был поддержан и избран не без помощи «Параскевы». Борьба шла грязная, нечестная, но спиртовые заводы и предприятия по нефтепереработке, на которые сразу клюнул прошлой осенью глава края, и которые с неукоснительной точностью поставил Роберт Кофман, уже давали продукцию, рабочие места и многие приятные для региона последствия. Во-вторых, расстарался и Виктор Селезнев. Алекс просмотрел запись его концерта. Очень неплохо!
… Вначале, разогревая публику, в главном концертном зале краевого центра, выступали сельские и городские самодеятельные ансамбли. Губернатор, крупный мужчина, твердая властная рука, сидел в первом ряду и вежливо хлопал всем. В зале виднелись сплоченные ряды и его соперников, местные воротилы. Телевидение снимало все подряд, до выборов оставались полторы недели.
И вот под самый конец, в заключение, в наивыгоднейшее концертное время, когда в памяти разгоряченного зрителя только и останется, что последнее выступление, на сцене поднялся еще один занавес. Два приятеля, одетые в камзолы восемнадцатого столетия, в париках, неспешно вышли из глубины. Старинным слогом и старомодной веселостью, подстроив реплики под местные события, они заговорили языком два века назад забытого «Бригадира», пьесы Фонвизина. Стало смешно. Зрители насторожились. Дальнейшие реплики шли под аплодисменты и сплошной хохот зала. И вдруг прокричал петух. Тут же разбойничий свист разорвал воздух, свист тот самый, Соловья-разбойника, когда «травушки-муравушки уплетаются, лазоревы цветочки осыпаются». А на зрителя, храпя и разбрасывая клочья пены, помчалась русская тройка, объемная, огромная! Вот это спецэффект! А ямщик-то кто? Батюшки, сам губернатор! за ними, вися, волочась, откатываясь — разбойники! И колокольцы-бубенцы, и песня, местная, знакомая до печенок, и вихрь танца вывернули душу, схватили за сердце. Эх, ты, удаль молодецкая, вековая-безоглядная…! Вдруг все стихло. По сцене, размышляя о делах района, вновь стали прогуливаться те двое в париках, а с ними и действующий губернатор края.
Успех был оглушительным. Зрители вскочили с мест, кричали, вызывали артистов. И губернатора.
Грачу тоже понравился тот концерт. Он видел его воочию.
— Потом его крутили чуть не каждый вечер, аж рекламы не хватало, кассеты продавали на каждом углу. А Витька носился по всему краю, как ястреб, показывал, зарабатывал. Удалой мужик! Всех забил. Жалко, на экране все бледнее, мельче как-то, в зале-то нас до костей пробрало. Талант! Что с ним делать, Андреич?
