— Ах, ты дядю Андрея прекрасно помнишь?! А ты знаешь, что он сказал о тебе?! Хочешь знать?! Когда мамуля с малышами в нашем дворе появилась, то папа присмотрелся к ним и сказал, что такое сходство просто так не бывает. Подошел к мамуле, познакомился. Потом мы к ним в гости пошли, папа фотографии взял. Я маленький был, не понимал, о чем они говорят. Только, когда мы домой вернулись, папа поставил меня перед собой, по голове погладил и сказал… Ты все еще хочешь знать, что он сказал?!
Глаза Матвея потемнели, стали почти черными. Я поняла, что хотела выразить Нюрка, говоря, что он и посмотреть может так, что мало не покажется. Наверное, именно таким взглядом он глядел на Катьку, когда она в страхе пятилась от него.
— Говори, — обреченно сказал Власов. Он чувствовал, что если хочет еще хотя бы раз увидеть своих внуков, то ему придется пройти и через это.
— Он сказал: «Горе-то какое у нас, Павлик. Среди Репниных подлец оказался. Какое счастье, что Павел до этого не дожил. Мы с тобой теперь о тете Лиде и малышах заботиться должны, им, кроме как к нам, прислониться больше не к кому». Да папа тебя своими руками убил бы! Ты его имя произносить не смеешь!
И Матвей швырнул на пол загремевший кусок искореженного металла, в котором уже невозможно было узнать то, что несколько минут назад было серебряными щипчиками для льда.
— Павел, Павел… — умоляюще сказал Власов, — Я прошу тебя, успокойся… Выслушай и пойми. Ну, хотя бы постарайся понять… Я был молодой, глупый, я совершил ошибку…
— Ошибку?! — рявкнул Матвей, гневно глядя на него. — Ты это называешь ошибкой?! Подлец! Да, если бы не мамуля, я бы тебя и на порог не пустил!
— Павел! Павел! — как заклинание, все также умоляюще продолжал Власов, прижав руки к груди. — Я понимаю, что виноват, что это было с моей стороны совершенно безответственно… Но если бы Лидия сделала хотя бы малейший намек на то, что она, ну, в общем, этого не хочет… Неужели ты думаешь, что я стал бы применять силу? Ну, ты понимаешь, что я хочу сказать…
Скажи, чем я могу искупить свою вину? Скажи, что ты хочешь от меня? Скажи, что я должен сделать, и я это сделаю… Я все сделаю!
— И ты считаешь, что это твоя единственная вина?! — Матвей совсем не собирался останавливаться. — Тогда скажи мне другое. Во всех газетах расписывают, как ты со своими любовницами по всему миру разъезжаешь, какие подарки им делаешь. Это понятно, ты мужчина свободный, можешь себе это позволить. Только хочу тебя спросить, а когда ты в последний раз родные могилы посетил? Деда с бабушкой? Своего отца? Дяди Андрея Власова, которому и твоя, и моя семья абсолютно всем обязаны?
Вот теперь Власов испугался по-настоящему. Видимо, семейные устои и традиции были настолько незыблемы и крепки, что такое пренебрежение к памяти предков являлось настоящим преступлением.
— Мама не так давно ездила, — отводя взгляд, тихо сказал он.
— А я спрашиваю тебя, Александр Репнин, когда ты сам последний раз был в Крайске? — голос Матвея гремел под сводами высокого потолка каминной так, что звенели стекла.
И уже просто не владея собой, он схватил стоящий на столике подсвечник и запустил им в сторону камина. Но ожидаемого звона разбитого стекла не последовало. Панфилов не стал бросаться за подсвечником, как вратарь на мяч в футбольных воротах, он как-то мягко и неторопливо переместился, и тот сам лег в его руку. Владимир Иванович аккуратно поставил подсвечник рядом с собой на столик и, как ни в чем не бывало, продолжал беседовать с братьями.
Власов закрыл лицо руками и прошептал:
— Лучше бы она выстрелила…
— Ну вот, ваше благородие, с Божьей помощью и добрались. А дома-то вас родные стены сами, без всяких докторов вылечат. Да и как на сыночка поглядите, так сразу духом воспрянете. Вы на меня опирайтесь крепче. На ногу-то вам пока наступать нельзя… Я же слышу, как вы зубами от боли скрипите… — говорил молодой здоровущий парень простой крестьянской внешности в выцветшей солдатской гимнастерке, поддерживая за талию своего спутника.
— Андрей, сколько раз я тебе говорил, не называй ты меня «вашим благородием». Что у меня, имени-отчества, что ли, нет? Смотри, а дом-то какой темный… Ни огонька не видно… Может, они уехали, и мы зря сюда с таким трудом добирались. — Молодой офицер в форме артиллерийского капитана царской армии действительно скривился от боли, неудачно наступив на раненую ногу. Опираясь на плечо Андрея, он с тоской смотрел на огромный темный особняк, видневшийся в глубине двора.
Так поздним августовским вечером 1917 года разговаривали между собой эти двое мужчин, только что вылезших из простой крестьянской телеги, которая остановилась у больших кованых ворот усадьбы графа Матвеева Сосенки. Рисунок ворот представлял собой причудливые переплетения цветов и листьев, а в середине каждой из створок в большом овале располагалась буква «М».
— Как же мы внутрь попадем, Артамон Михайлович? Ворота-то заперты, а дом далеко, не докричишься. Да в наши дни в такое позднее время и выходить-то из дома страшно. Может, я через забор перелезу и до дома добегу, а вы здесь постоите. Даже если и съехали они, то ночевать-то нам где-нибудь надо — не под небом же оставаться. Уже насиделись мы под небушком, хватит…
— Погоди, Андрей, здесь цепочка есть, а от нее провод к колокольчику в доме тянется. Сейчас сообщим, что приехали. Только бы они здесь были… Ты не представляешь, как мне не терпится сына увидеть. Ведь ему три месяца уже скоро, а я его и не видел ни разу.
— Увидите, Артамон Михайлович, увидите… Нашел цепочку… Ну что, дергать, что ли?
— Смотри, совсем не оторви, сила-то у тебя немереная.
Через несколько минут, показавшихся приезжим
часами, в темноте дома появился еле видимый огонек, который медленно приближался к входным дверям. Наконец, они открылись, и по сосновой аллее в сторону ворот осторожно и медленно направился пожилой мужчина. Подойдя поближе, он, опасливо вглядываясь в темноту, сказал:
— Господа не принимают. Ступайте с Богом.
— А хозяев домой пускают? — спросил офицер. — Кошкин-Мышкин, это я так сильно изменился или в доме хозяева поменялись?
— Господи, батюшки-светы, царица небесная, Арта-
мон Михайлович вернулись. Вот радости-то будет, — причитая таким образом, дворецкий стал торопливо отпирать ворота. — Все дома, и все, слава Богу, живы-
здоровы. Главное, что вы живым вернулись. Уж как
Елизавета Александровна убивались, когда письмо пришло, что вы в лазарете раненый лежите. Добро пожаловать, Артамон Михайлович, с возвращением вас! — с этими словами старик открыл одну створку ворот и поклонился офицеру.
— Андрей, помоги старому ворота закрыть. Это денщик мой, — объяснил он дворецкому.
— Как же, как же. Наслышаны, — старик с уважением посмотрел на Андрея.
— Семен, а что же в доме так темно, или все уже
спать легли? — спросил Матвеев.
— А, почитай, никого и не осталось, разбежались все, — с осуждением сказал дворецкий — Как беспорядки-то начались, так все и ушли. Из прислуги только я да Катерина с Петькой. А из господ — Елизавета Александровна с сыночком да маменька ее Мария Сергеевна с внуком Павликом и Глафирой. Вы же сами супруге велели сюда уехать, после февраля-то. Мария Сергеевна не захотели ее одну в таком положении отпускать, а у нее в то время как раз Павлик гостил, вот они все и приехали. Редкого мужества женщина, с одной только Глафирой в такую дорогу пуститься. Да и то сказать, Апраксины всегда отчаянными были.
— Господи, да как же вы тут живете? Ладно, я что-нибудь придумаю. Ты мне лучше про сына скажи, как он, на кого похож? — ступив на родную ему землю, Артамон Михайлович сразу как-то ослабел. Видно было, что поездка чрезвычайно утомила его, и до самого последнего момента он держался на нервах. Сейчас же, когда он достиг желанной цели, силы оставили его.
— Доктор Добрынин говорит, что мальчик здоровенький, а на кого похож, так вы сами увидите — точная ваша копия. Я ведь вас, Артамон Михайлович, во младенчестве хорошо помню. Вашу породу матвеевскую ни с кем не спутаешь, сразу видна, — старик сыпал словами, а сам с волнением смотрел на хозяина, видя, что тому становится все хуже и хуже.
— Ничего, ваше благородие, сейчас мы вас до дому доставим, — Андрей тоже видел, что Матвеев слабеет на глазах, и подхватил его на руки, как ребенка.
— Оставь, Андрей, я сам, — пытался сопротивляться тот.
Но Андрей уже шел к дому крупными шагами, приговаривая:
— А вот как в дом войдем, так я вас сразу же на ноги и поставлю, так что слабости вашей никто и не увидит.
— Где все? — спросил Артамон Михайлович у дворецкого.
— А в каминной, где всегда по вечерам собирались.
— Вот и хорошо, — сказал хозяин. — Не придется тебе меня, Андрей, по лестнице на второй этаж тащить.
