– Без глупостей.
Факел у лица. Жарко. Самому жарко. Викуша поскуливает и выворачивает шею.
– А теперь поговорим. Если не возражаете.
– Отпусти ее, – приказал Родион. – Тогда и поговорим. Или огонь убери. Ей же больно.
Всем больно. Бывает. Время от времени. Все терпят. И Викуша перетерпит. А Родион верно оценил молчание.
– Патовая ситуация. У тебя – моя женщина. У меня – твоя. Предлагаю поменяться и разойтись по-человечески.
Хорошее предложение. Но есть проблема: Далматов ему не верит. И разве это правильно – отпускать чудовище? Их убивают. Только так.
– Скажи ему, – потребовал Родион.
Он делает Саломее больно? Делает. Она хорошо держится, рыжая-бесстыжая. И смотрит с жалостью. Ей следовало оставаться в доме. Безопасно. А здесь Далматов не знает, как быть дальше.
– Илья, он… лжет. Он убьет нас. Как свидетелей.
Не позволил договорить – ударил. Далматов не заметил движения, но Саломея замолчала, болезненно скривившись. Ему не нравится, когда ей делают больно.
– Око за око? – Далматов поднес факел чуть ближе.
– Стой!
Викуша скулила громче и громче, но вырваться не пыталась.
– Стой! Я понял. Хорошо. Чего ты хочешь?
– Отпусти ее.
– А гарантии?
– Отпусти ее.
– Ты понимаешь, что я могу ее убить? Здесь и сейчас. Быстро. А потом и тебя. Медленно. Если ты обидишь Вику…
– Ложь. – Тяжело говорить, когда в голове осколки мигрени. И надо бы продержаться еще немного. – Ты – любишь. Я – нет. Разный уровень потерь.
– То есть тебе на нее плевать?
– Нет.
Родион тянет время. Времени нет.
– Отпусти! – Далматов повторил требование. И Родион подчинился.
– Хорошо, – он оттолкнул Саломею. – Что дальше?
– Лисенок, ты как?
– Нормально.
Ничего нормального нет. Она бледна. И даже глаза посветлели. Ей страшно и больно, и Далматову плохо оттого, что ей страшно и больно. Сам-то он привык, но Саломея – другое дело.
– У Вики в кармане пистолет. Возьми, пожалуйста.
Страшно было не за себя.
Саломея двигалась, как во сне. И во сне обыскивала Викушу.
Плотные джинсы с комьями грязи. Лаковая, гладкая поверхность куртки. Волосы темные, намотанные на кулак. Шея выгнута. Вика часто сглатывает, и горло ее дергается. Веки сомкнуты плотно. Она боится. Не смерти – огня, который почти касается щеки. Еще немного, и дотянется до раскаленной кожи.
Илья только угрожает. Ему приходится. Выбора нет.
Пистолет лежал в кармане. Тяжелый. Холодный.
– Проверь, заряжен ли.
Саломея проверила. Она старалась не смотреть на Далматова, но знала, что теперь видела больше, чем он хотел бы показать.
– Умница. Теперь следи за нашим другом. Дернется – стреляй.
Родион лишь хмыкнул. Он не верит, что Саломея способна выстрелить. И наверное, прав… поэтому целится она в плечо. Если придется стрелять, то не до смерти.
– Вику отпусти, – просит Саломея.
Викушу сотрясает дрожь, и Вика кусает сухие губы, пытаясь эту дрожь унять. А Далматов не спешит отпускать. И Саломея знает почему.
– Илья, – она берет его за руку – под пальцами широкая полоса обожженной кожи, но Далматов не ощущает прикосновения. – Пожалуйста. Не надо.
Не слышит.
– Ты не только ее убьешь. Себя тоже.
Молчит.
– И меня тоже. Отпусти.
Ей удается отодвинуть факел от Викиного лица. Пламя клонится, шипит. А Вика замолкает. В наступившей тишине слышно ее частое дыхание.
– Нельзя отпускать чудовищ! – Илья не без сожаления опускает факел и убирает руку от Викиных волос. Та падает на четвереньки.
Родион делает шаг, но останавливается.
– Иди ко мне, милая.
– Она тебя любила! – Вика поднимает голову. – Я ей говорила, что ты – не подходишь. А она… она не слушала. Она сказала, что Родион разбил ей сердце. Но она меня простила. Я ведь не виновата, что он выбрал меня. Она была такой красивой, а он выбрал меня…
– Я ее заберу, хорошо? – Родион поднял руки, показывая, что безоружен.
– Она так плакала на свадьбе… так плакала… никто не видел. Только я.
– Ты ни в чем не виновата, милая.
Родион сделал шаг, и Саломея отступила.
– Я не виновата, – повторила Викуша, подымаясь на колени. – Конечно, как я могу быть виновата? Это же ты выбрал… меня выбрал. Я тебя любила. А она – его.
Викуша указала на Далматова.
– Она была просто избалованной девицей, которая только и умела, что хотеть. – Родион подходил медленно, и руки по-прежнему держал поднятыми. Саломея отступала, пока не оказалось, что отступать некуда – стена. – Люди – не игрушки, милая. Нельзя заставить полюбить силой.
– Он ей обещал! – Викуша протянула руки, и Родион очень нежно коснулся темных ее ладоней. – Он обещал!
– Нет, – сказал Далматов. Он стоял у стены, опираясь на стену.
– Тебе плохо? – шепотом спросила Саломея.
– Выдержу.
Плохо. И выглядит жутко. Сама она наверняка не краше.
– Он дал понять… ухаживал… Тася решила…
– Тише, милая, – Родион помог Викуше подняться и обнял. – Она всегда все за всех решала.
– Он ее ударил.
– Мне и самому хотелось.
– Нельзя бить женщин!
– Нельзя.
– Сначала ты меня…
– Прости.
– Я простила. Я все понимаю. Тебе было больно. А он – просто ударил! И я сказала, чтобы он убирался… а Таська… Таська… – Викуша уткнулась в плечо мужа. – Сказала… я виновата… нарочно… и опять… хочу лишить ее счастья. Лезу, куда не просят… Бьет – значит, любит. Бьет – значит, любит!
Вика выкрикнула это, и голос, отраженный стенами, ударил по ушам. Саломея едва не выронила пистолет.
– Мама всегда так говорила… мне говорила… бьет – значит, любит. Не правда! Сама сбежала. А он за нами. И я подумала, что навсегда… испугалась… потом он умер.
– Чудовище родило чудовище, – произнес Далматов вполголоса и выронил факел. Тот покатился, пламя фыркнуло и погасло. – Дай!
Саломея отдала пистолет. Все равно она не выстрелит в человека.
– Мама сказала, что я виновата! Он же бьет! И любит! А теперь нету… она ушла. Бросила. А он остался. Мертвый лучше живого.
– Илья, пойдем отсюда. Можешь?
Далматов кивнул.
– И Таська… Он бы ее бил. Или совсем ушел бы? Что тогда? И это все… Таська бы не успокоилась. Никто не успокоился бы… что мне оставалось?
– Убить всех, – сказал Далматов громко. – А потом устроить свадьбу и оставить счастливых новобрачных в уединенной пещере на ближайшие лет двадцать-тридцать. Так?
Слов не хватает, чтобы объяснить.
Они думают, что Викуша сошла с ума. А она просто поняла, как правильно все сделать. И разве плохо быть мертвым? Мертвым не болит – так повторяла старуха, втирая мазь в спину.
Только как рассказать?
– Отпусти… – Вика шепчет, зная, что не отпустят.
Больше никогда-никогда. Это страшно… силой… нельзя силой… заставлять.
– Тебе помогут, милая…
Родион сцепил руки за Викиной спиной. Не вывернуться.
Он найдет для нее дом и в доме закроет, как закрыли Калму, ту, которая настоящая смерть. Ей было обидно и тесно. А Викуша не станет обижаться. Она обнимет Родиона. И голову положит на плечо. Когда-то они так часами сидели. Молча. Зачем разговаривать, когда и так все понятно?
А в кармане – нож. Складной. Швейцарский. Его Викуша подарила. Родион бережет ее подарки.
Не надо было ему возвращаться…
Пальцы дотянулись до теплой рукояти. Ловись, рыбка… серебряная рыбка лезвия. Открывается со щелчком. И клинок пробивает слои ткани.
Родион меняется в лице.
Отталкивает ее. Нож остается в ране.
– Зачем? – он удивлен. Но не сердится. Хорошо, что он не сердится на Вику. А она – свободна.
Свобода длится секунды. Их хватает на то, чтобы дотянуться до серпа…
Он сам ложится в руку. И руку отводит, готовя удар. Викуша не промахнется.
Выстрел как гром.
Гремит весной. Резко. Хлестко. Рыжие молнии разрезают небо. Озеро притихает, а ели спешат склониться к земле. Ветер гонит тучи.
– Кости ломит, – жалуется старуха, перебирая кривыми пальцами фасоль. – От же ж… помру, видать, скоро…
– Я же говорил, чудовищ надо убивать. – Далматов опустил пистолет. – Единственный способ.
Вике удалось повернуться на бок. Она подтянула ноги к груди, а руки прижала к животу.
– Сами они не остановятся.
Саломея оттолкнула руку Далматова. Присев рядом с Викой, она попросила:
– Покажи. Надо остановить кровь. Чем-нибудь остановить. И перевязать. А потом мы тебя вытащим.
– Не доживет, – Родион сел с другой стороны. – Уходите.
Он держал нож, лезвие которого было в крови.
– Ну и что ты наделала, милая моя? Как мне это исправить? – Он положил нож рядом с телом. – И как мне дальше жить? Опять одному?
– Пойдем, – велел Далматов. – Ты тут не нужна.
– Не бойся. Не будет больно. Хочешь пить? Нет? Тогда закрой глаза. Спи, моя милая…
Солнце зависло над скалой, окрашивая камни желтой акварелью. И хор волков начал заупокойную молитву. Выбравшись из дыры, Далматов лег на снег. Холода он не ощущал, боли тоже. Хороший момент, который следует запомнить.
