– Помогите мне подняться.
– Что вы, что вы!
– Я хочу к Олегу…
– Дедушка! Я же просил вас, – полное, загорелое лицо морского медика появилось перед Альбиной на одном уровне с седой головой Наппельбаума.
– Я только на минуточку, – засуетился старик, но не двинулся со своего места на прикроватной банкетке.
– Ладно уж, сидите. Ну-с, находчивая и отважная барышня, как мы себя чувствуем?
– Доктор, мне нужно идти…
– А голосочек тихонький-тихонький! Неужели так невтерпеж? Или новые приключения зовут?
Наппельбаум потянул медика за рукав и что-то быстро зашептал ему на ухо. Выражение лица доктора стало меняться и из благодушно-улыбчивого сделалось сосредоточенно-серьезным.
– Хорошо. Но только под личную ответственность молодого человека и с обязательным условием, – он строго взглянул на Альбину: – Завтра, не позднее десяти утра вы вновь покажетесь мне. – И, вновь вернув своему лицу благодушное выражение, добавил: – Договорились?
Альбина согласно кивнула.
Олег в сопровождении Моисея Соломоновича поднялся на отделение, где сестры передали ему с рук на руки ослабевшую Альбину. Старый наставник откуда-то раздобыл две казенные подушки с чернильными штампами и, помогая Альбининому устройству в автомобиле Швецова, всячески превозносил достоинства мягкой езды. Наконец со сборами было покончено, и Олег, так и не уговорив старика воспользоваться транспортной оказией, осторожно вывел «Жигуленок» с чудновского подворья на Фонтанку.
Дома Альбина уснула мгновенно, лишь только шумящая голова коснулась подушки.
Самостоятельно определить, какое количество времени она провела во сне, Альбина не смогла. Будильник стоял на письменном столе, повернувшись в ее сторону винтовым тылом, а Олег, устроившийся по соседству в кресле, крепко спал. Она чуть повернула голову, чтобы получше рассмотреть спящего Швецова, и щека коснулась какого-то твердого предмета. Девушка попыталась приподняться на согнутой в локте руке. Слабость в теле ощущалась чрезвычайная, и несложный в иное время маневр дался ей с изрядным трудом. Предмет, привлекший ее внимание, оказался ювелирной коробочкой под приподнятую крышку которой, будто талон в компостер, был вложен белый бумажный листок. Альбина с осторожностью и любопытством потянула листок на себя, стараясь не раскрыть раньше времени тайну бархатного темно-синего футляра. Как и ожидалось, листок оказался посланием:
«Альбина!
Я не знаю, какой силы и убедительности нужно привести аргументы, чтобы ты согласилась стать моей женой. Но я точно знаю, насколько сильно люблю тебя и насколько велико мое желание быть всегда только с тобою. И еще я знаю, что нет такой силы и таких обстоятельств, которые заставили бы меня изменить принятое решение.
Олег»
Альбина положила матерчатую коробочку на ладонь и осторожно подняла крышку. Мерцающий зеленый огонь старинного изумруда в какое-то мгновение заворожил ее взгляд. Но слабые пальцы не смогли удержать крышки футляра, она самопроизвольно и тихонько опустилась на место, после чего волшебный огонек погас. Альбина устало закрыла глаза и прислонилась к изголовью кровати.
Она вспомнила утренний разговор, который в свете последующих событий дня выглядел более убедительным и резонным. Это все, что касается слов отца, его доводов. Но что касается самой Альбины… Да, она очень хорошо относится к Олегу, и он пока единственный настоящий мужчина в ее жизни. Пока? Это словцо самостоятельно влезло в ее рассуждения, она хотела выразить свою мысль иначе. Или же все обстоит именно так – «пока»? Ведь она же искренне убеждена, что где-то в глубине физически ощущаемой ею плоти скрыта еще одна Альбина, знающая про эту жизнь гораздо больше и чувствующая ритмы бытия намного тоньше, чем эта взбалмошная девчонка, способная нападать в подъездах на медсестер и плевать в лицо подонкам. Как ей правильнее поступить сейчас, когда все вокруг толкает ее к принятию решения, которое повлияет на всю ее дальнейшую жизнь? Поддаться? Сопротивляться? И, если решение, то или иное, будет принято, все равно непонятно: поддаваться чужой воле сразу или же медленно сдавать свои позиции? А если сопротивляться, то как долго и как яростно? Она раскрыла глаза и тут же вновь смежила веки. Вопросы, вопросы! Опять она чувствует себя маленькой девочкой, не способной обойтись без постороннего совета. Стоп! Постороннего – это неправильное слово. Нет, не постороннего, а правильного совета и непременно полученного от человека, мнение которого для нее неоспоримо. Но таких людей рядом с ней нет. Даже папа, и тот, поглощенный своими заботами, находится в плену истертых клише и необходимости принятия оперативных решений. За-му-жест-во. Как ей не хочется понимать это слово буквально! Как ей хочется знать, чем, какими изменениями и жертвами придется платить за принятое под давлением решение!
Альбина открыла глаза. Лучики июльского солнца весело бликовали на рамочных стеклах фотографий, развешанных над столом. Она ищет взглядом одну фотографию и не находит ее. Беспокойный взгляд снова проходит по стене и натыкается на небольшой выцветший прямоугольник, в самой середине нижнего ряда. Как же она могла забыть, что сама сняла эту фотографию в тот вечер, когда Олег впервые остался у нее ночевать! Альбина почувствовала в себе силы подняться и на удивление легко покинула постель. Она сразу вспомнила, куда убрала снимок. Верхний ящик, старый альбом с марками. Быстрые движения рук, обретших былую силу, и вот она, фотография из далекого детства – шестиклашки Вихорева и Невский, в школьном дворе, на кипованном кирпиче старых газет…
Альбина осторожно выскользнула из комнаты и прошла в гостиную. Она сидела и смотрела на этот старый снимок. Без единой четко оформленной мысли, без единого конкретного воспоминания. Девушка даже не старалась упорядочить хаотическое движение ярких лоскутков-изображений, обрывков фраз и всевозможных звуков, тяготевших, несмотря ни на что, к воссозданию неких картин. Или картины? Это была первая отчетливая мысль. И пришла она не со стороны, а именно от… От кого, Альбина?! Все мучившие ее вопросы оставались без ответов. Альбина усталым взглядом обвела комнату. Телевизор, торшер, телефон.
И тут, словно кто-то подсказал ей: Марков! Она сразу почувствовала, встретившись с Кириллом, что у него имеется некое знание, необходимое ей, как воздух. Что именно Кирилл обладает некоей информацией, которая способна в корне изменить все ее существование. Вернее, не так. Только сейчас ее смутные и неясные, почти тревожные ощущения, которые и влекли ее в последнее время к общению с Кириллом, окончательно оформились надлежащим образом и указывают на Маркова как на возможного избавителя от мучительных сомнений. ТЕЛЕФОН. Сейчас она позвонит ему… И что будет дальше? Телефонный разговор? В несусветную рань она будет лепетать неизвестно что? Ведь она не может даже самой себе объяснить, какие слова ей сейчас необходимы. Кирилл просто посчитает ее сумасшедшей. Ехать к нему самой? Увидеть его глаза и попытаться прочитать в них то, что, как ей казалось, заключено в этом темном и малоподвижном после больниц взгляде бывшего одноклассника? Все это бред и не то! Тихая истерика…
Голова девушки склонилась к плечу, веки медленно сомкнулись, и, измученная треволнениями белой ночи, она заснула…
Марлен Андреевич на все лады костерил организационный уровень АХО и строевиков, а кое-кого из коллег по академии – персонально, за то, что было устроено ему в прошедшие вечер и ночь. Он спешил домой, тер красные от бессонной ночи глаза и молил всех военных богов, чтобы помогли ему успеть застать дочь дома. Он уже все решил и знал, с чего начнет разговор и какими словами объяснит Альбине, что торопиться с замужеством действительно не стоит. Подлый лифт предавался летнему отдыху, и наверх пришлось подниматься своим ходом. Стараясь особо не шуметь, он отпер дверь и сразу увидел белые кроссовки Олега с синим медведем-карху на заднике. Некая пружина, ответственная за решимость и последовательность, с противным визгом лопнула, и Вихорев понял, что от недавней его решительности не осталось и следа. Только усталость. Обыкновенная человеческая усталость. Хотелось только одного – спать. Он, скорее для проформы, нежели по необходимости или надобности, заглянул в гостиную и увидел дочь, спящую в финском кресле-раковине. Изменившееся состояние увлекало его прочь, в кабинет, к дивану, отсутствовало малейшее желание беспокоить Альбину, поскольку все слова, которые он так старательно приготавливал по дороге домой, остались там, в коридоре, подле белых кроссовок. Но, сопротивляясь собственному малодушию и усталости, он все же захотел подойти и просто дотронуться до своей девочки. Просто так, легонько-легонько, чтобы убедиться – с ней все в порядке. Марлен Андреевич тихо подошел к креслу и осторожно, практически невесомым движением, погладил дочернее плечо.
