Зинаида смотрела за тем, как она вводит препарат, и в тот момент, когда Леопольдовна, опорожнив шприц, выдернула иглу, нажала одну из клавиш компьютера.
- "Зет-восемь" введен в 12.15.34, - сообщила она Кларе. - Давайте "триста тридцать первый"...
Валерка не любил уколов с детства. Поэтому, наверно, и наркоманом не стал, как многие из его доармейских знакомых. Конечно, орать после того, как игла вонзилась в плечо, он не стал, но и от восторга не заржал. Поморщился.
- Ну вот, - сказала Клара с какой-то фальшивой улыбочкой, выдергивая иголку, - сейчас надо еще немного полежать. Минут пятнадцать, не больше.
- "Триста тридцать первый" введен в 12.22.12, - послышался голос Зинаиды. Валерка успел заметить, что она пересела за другой компьютер. Леопольдовна бросила перчатки и шприцы в эмалированное ведро, а затем отправилась к свободному компьютеру.
Сначала ничего особенного не происходило. Минуты две-три Валерка даже верил в то, что через пятнадцать минут после "прививки" их действительно отпустят. Конечно, удобств и уюта не прибавилось, но он уже притерпелся. Чего стоит еще четверть часика полежать, после того как уже полтора часа провалялись?
Однако уже на пятой минуте Валерка ощутил странную, все нарастающую тяжесть во всем теле. Впечатление было такое, что он целый день мешки с картошкой таскал. Усталость накатывала с жуткой быстротой, даже сердце стучало вдвое реже, чем раньше.
Затем сами собой стали закрываться глаза. Захотелось спать. Валерка услышал, как зевнул Ваня на своем ложементе. До этого можно было повернуть глаза в ту сторону, посмотреть, как там корешок себя чувствует, а теперь - шиш! Глаза не поворачивались, да и вообще веки сомкнулись так, что разлепить их никак не удавалось. Будто их заклеили. Потом Валеркино сознание отметило, что слух постепенно слабеет. Все это жужжание компьютеров и приборов словно бы удалялось куда-то. Кожа уже не чувствовала движения воздуха, совершенно не ощущалась боль в том месте, куда был сделан укол, не чуялась щекотка от налепленных на тело датчиков. Да и вообще, организм все меньше отдавал себе отчет в том, где он находится и что с ним происходит. Была какая-то секунда, когда мозг подал сигнал тревоги, который прозвучал внутри Валерки как некий крик души: "Помираю, что ли?"
Впрочем, в это время он еще смог расслышать далекий, словно из дальнего космоса долетевший голос Зинаиды:
-Все нормально, реакции плановые...
- У меня тоже все без неожиданностей, - отозвалась Леопольдовна. - Переход по графику. Никаких заметных отклонений от режима.
От этих слов, проникших в угасающее сознание, Валерка как-то сразу успокоился и плавно, тихо, неощутимо погрузился в безмолвие и темноту...
ГЕНЕРАЛ ПРОКУДИН
- Вот он, гад! Ишь, припустил! Ниже, Федор! Сейчас достанем!
С вертолета, кружившего над просторной заснеженной поляной на высоте около ста метров, волк, скачками несшийся к спасительному лесу, казался не больше мышонка. Первая очередь из автомата взбила снежную пыль чуть впереди...
- Большое упреждение взял, Ильич! Это ж не мотоцикл! На один корпус, не больше!
От второй очереди волк подскочил, крутнулся в воздухе, за бился на снегу.
- Вот видишь! Самое оно! Федя, давай вниз, оприходуем...
Вертолет завихрил снег на поляне, на треть колеса ушел в наст. Волк лежал на исчирканном пулями снегу метрах в тридцати от места посадки. Он уже не дергался, и пятно крови, проплавившее ямку поблизости от головы зверя, не курилось партком и не ширилось.
Первым на снег выскочил плотный мужичок в камуфляжной куртке с поднятым воротником и летном шлеме, с автоматом в руке.
- Осторожнее! - перекрикивая вертолетный гул, крикнул он в кабину. Подождите, пока я проверю. А то еще тяпнет перед смертью.
Он неторопливо подошел к лежащему зверю, держа автомат . на изготовку, несколько раз пнул волка ногой, потом призывно махнул рукой.
Из вертолета выбрались еще трое. Один в кожаной летной куртке и унтах, в теплом шлеме на меху, второй в черной дубленке и меховой шапке, в желтых валенках с калошами, третий, самый крупный по размерам, в армейской офицерской ушанке, камуфляжной куртке и брюках, в утепленных горных ботинках. Пошли к добыче, повесив автоматы стволами вниз.
- Вот так, Андрей Ильич, - сказал крупный, обращаясь к обладателю черной дубленки, - а ты говорил, что у нас волка с вертолета не возьмешь. С тебя бутылка! А то шкуру не отдам.
- Бутылку я привез, - улыбнулся Рындин, ежась от ветра, нагоняемого лопастями вертолета, - и не одну. Так что не беспокойтесь, товарищ генерал-майор.
- Слышал, военком? - пробасил тот, кого назвали генералом, обращаясь к владельцу летной куртки и унтов. - Стало быть, сообщай в свою контору, что будешь только завтра. Банька у нас знатная. С такого морозца самое оно подогреться.
Подошли к мертвому волку, около которого стоял тот, что командир вертолетной эскадрильи.
- Готов... - сказал Рындин с некоторой неуверенностью в голосе.
- Готов, готов! - убежденно пробасил генерал, поддевая носком ботинка оскаленную волчью морду. - Вот зубищи, мать его так! Сантиметров пять клыки!
- Перегнул, Максим Данилын, - сказал Рындин, - это ж не кабан все-таки! Не больше трех, по-моему.
- Схватит такими за горло - мало не покажется. И трех сантиметров хватит. Взяли!
Волка подняли вчетвером, каждый за свою лапу, и потащили к вертолету. Забросили в заднюю часть салона, на холодок. Бортмеханик втянул лесенку, закрыл дверь, ротор прибавил обороты, "Ми-8" снялся с поляны.
Через четверть часа он уже приземлялся на вертолетной площадке дивизии, которой командовал генерал-майор Максим Данилович Прокудин.
К вертолету подкатили почти одновременно "волга" Рындина и "уазик" генерала. Чуть подзадержавшись, прибыл второй "уазик" - военкома Сорокина.
- Саша, - распорядился Прокудин, обращаясь к командиру эскадрильи, - ты там со шкурой не затягивай. Чтоб была в лучшем виде!
- Все будет нормально, товарищ генерал-майор! У нас шкурник штатный, сами знаете...
- Ладно, поверю. Ну что, товарищи полковники, по машинам?
От вертолетчиков поехали в мотострелковый полк. Именно его в этой дивизии прежде всего показывали всем проверяющим из округа и тем более - из Москвы. Часть и по сей день выглядела относительно прилично. Остальные смотрелись заметно похуже. Поэтому если проверка была самой обычной, то начальство, осмотрев этот хороший полк и поглядев, как тут налажены боевая учеба, быт и партполитработа (ныне - работа с личным составом), дальше этого полка не ездило. Дивизия получала законную оценку "хорошо" и устраивала для проверяющих небольшой сабантуй с банькой, шашлыками или рыбаль кой - в зависимости от вкусов прибывшего и времени года. Бывали более сложные случаи, когда дивизию, например, надо было чем-нибудь поощрить, сделать отличной, а ее командира наградить орденом "За службу Родине" очередной степени или двинуть на повышение. Тогда начальство сперва угощали все в том же отличном полку, а потом, как правило, не давая "просохнуть", начинали возить по остальным частям и подразделениям дивизии, отчего отдельные, кое-где встречающиеся недостатки как-то не замечались, а работа службы тыла дивизии завсегда получала высокие оценки. Наибольшие неприятности начинались тогда, когда наверху появлялось мнение, что данный комдив нуждается в постановке клистира и приведении в страх Божий. Ну и в тех случаях, когда почему-либо комдива требовалось спихнуть. Иногда - оттого, что и впрямь запустил дивизию, иногда - потому что засиделся и необходимо освободить место" для молодого перспективного, а иногда по той причине, что начальству не угодил. В таких случаях, сколько ни пои начальство, - все попусту.
Генерал-майор Прокудин в Чехословакию ходил лейтенантом. Сразу после выпуска, можно сказать. Нюхнул там пороху в первый раз. И неприятностей похлебал от души. На Вацлавскойй площади в Праге буйные парни, которых пытались убеждать, словесами насчет интернационального долга, встречали их свистом и руганью, плакатами с изображением свастики, вписанной в пятиконечную звезду. А в частях тогда, в 1968-м, еще служили полковники и старшины, которые вспоминали, как их забрасывали цветами и поили пивом в 1945-м... На этот раз вместо цветов кидали камни и бутылки, иногда даже с зажигательной смесью. Один из БТРов взвода, которым командовал Прокудин, подпалили. Какой-то патлатый псих, накурившийся не то анаши, не то марихуаны, которого за дымом не углядели, угодил под колеса. Толпа кинулась рвать на куски: "Красные. Убийцы!" Прокудин дал тогда пару очередей предупредительных в воздух, на поражение не стрелял. Толпу напугал, но, когда она шарахнулась, на мостовой остались лежать несколько человек... То ли со страху померли, то ли их во время драпа затоптали. Разбирались долго, но не посадили, а загнали в Забайкалье, в жуткую дыру под названием Оловянная. Прослужил лет пять, дорос до капитана, приобрел стабильно красноватый цвет лица и приучился не хмелеть после целой поллитры. Потом вдруг подвернулась майорская должность в Средней Азии. Сумел протиснуться в академию, отучился, вернулся на прежнее место службы и уже майором угодил в Афган. Там повезло: получил "Красное Знамя", звание подполковника и дорос до заместителя командира полка. А поскольку в характеристике написали "может быть назначен на должность командира полка", то его и отправили в эту самую дивизию, командиром того самого "показного" полка.
