Ознакомительная версия.
Впрочем, что я все над следаками ерничаю. И у нашего брата смешные проколы случаются. Помню, был у нас начальником бюро судебно-медицинской экспертизы один дядечка, склонный к публицистическим излияниям. Статьи любил писать – про совесть, нравственность и прочие моральные категории. К нему человек в кабинет заходит, а он бац ему – и статью «Как начать жить по совести?» в качестве презента. Человек сразу напряженно думает: что именно в его облике натолкнуло на мысль о необходимости такого чтения?! А еще тот начальник бюро очень рассеянным был, и мы иногда над этим подшучивали. Привел он как-то в морг выводок ментов-курсантов, им полагается такие места посещать. Заходит в одну секционную, бодренько спрашивает у эксперта: «Что тут у нас?» – «Двойное удавление». Начальник глаза трет – одна жесткая странгуляционная борозда на шее трупа. «Ну, как же, – продолжает потешаться эксперт, – вот на этом столе труп с удавлением, и на том – тоже. Итого – двойное. Что же вы забываете-то нашу терминологию? От жизни оторвались!» Начальник в следующую секционную молодых ментов загнал, а там тоже два трупа, уже с извлеченными органокомплексами, оба – с явными следами ишемической болезни сердца, ИБС. «Вот, обратите внимание – случай двойной ИБС», – продолжил учить молодежь шеф.
– …Вы уже выбирать экскурсии? Мы можем ехать вместе! Я понимать русский, мне русский гид – очень хорошо, практика, – радостно щебечет Дитрих. Он отметил отсутствие на моей руке обручального кольца и почему-то приободрился. Зря: судебные медики обычно колец не носят, украшения вместе с перчатками на раз-два снимаются. – Эфес, Памукале – здесь есть много интересного! А еще мы можем выбрать прогулка на яхта.
Я собираюсь его расспросить о местных достопримечательностях поподробнее. Все-таки хочется составить хоть какое-то впечатление о стране. Пока я вообще не чувствую себя в Турции! Вокруг – немцы, а персонал отеля, как ни странно, в большинстве своем обладает скорее славянской, нежели восточной, внешностью. И я видела много светловолосых горничных! Почему? Здесь рядом Греция, но там тоже все смуглокожие, черноглазые… Пожалуй, надо действительно съездить на экскурсии. И обязательно выбраться в город. А как иначе понять, какая она, Турция! У бассейна или на морском пляже дыхание страны не почувствуешь. Гид говорил, что возле отеля останавливается местная маршрутка – долмуш. До центра Кушадас всего минут двадцать езды.
Но озвучить свои мысли я не успеваю. Внимание внезапно привлекает хрупкая женская фигурка в красном купальнике, несущаяся вдоль берега с истошными истеричными криками:
– Помогите! Егор тонет! Где спасатели?! На помощь! Кто-нибудь, господи, господи! Ну что вы лежите?! Ребенок там тонет! Помогите! Я плавать не умею!
Пока я вскочила с шезлонга, немца рядом уже не оказалось – помчался к перепуганной бледной женщине. Мне стали заметны две быстро удаляющиеся спины, потом, взревев, море вспенила белая шустрая лодка с синей полоской вдоль борта…
Наш отель называется «Long Beach». Чистая правда: линия пляжа не просто длинная, она огромная, многокилометровая. Чуть ли не до горизонта уходят длинные ряды шезлонгов, перемежающихся зонтиками из чуть растрепанного тростника. Оказывается, в этом есть и минусы, в непредвиденных ситуациях так сразу и не получится прийти на помощь.
«Дура, что же я стою? – пронеслось в голове. – Надо скорее туда, оказать первую помощь, врач отеля так быстро не успеет. Не приведи господь, еще кто угробит ребенка, с наилучшими намерениями, конечно. Не все же медики!»
– Феликс! Феликс… я с тобой разговариваю! Ты что, оглох?! Нет, клянусь всеми богами, с таким усердием тебе не миновать розог!
Квинт, надсмотрщик за рабами, занятыми в общественном туалете, орал что было сил. Но Феликс не слышал его гневных воплей. От едкого запаха человеческих испражнений он почти все время находился в каком-то странном состоянии, напоминающем сон с открытыми глазами. Тело наливалось свинцовой тяжестью. В голове делалось пусто-пусто…
Перед Феликсом, на мраморных скамьях с круглыми прорезями для отправления естественных надобностей, сидели люди. Их фигуры расплывались, превращались в цветные размазанные пятна. И почти полностью исчезали все звуки.
Вообще-то, говорят, летом в общественном туалете не так уж и невыносимо: легкий ветерок постоянно дует под потолком, где предусмотрены специальные отверстия для проветривания зала. Однако теперь слишком холодно, дырки заткнули шерстью, и дышать в туалете стало практически невозможно. Посетителям хорошо – они забегают ненадолго, обменяться новостями, посплетничать. Но если здесь находиться с утра до вечера… Да еще и спать в огороженном дальнем углу этого помещения, где запах практически тот же, мучительно-едкий… А ведь под скамьей все время журчит вода. Направленный в желоб поток смывает нечистоты и уносит их за пределы здания, в специальные ямы. Однако вонь все равно стоит отупляюще невыносимая…
Квинт тем временем не унимался:
– Феликс! Ты будешь играть или нет?! Ты стоишь как столб уже полдня, а у тебя в руках, между прочим, кимвал![15]
Он пришел в себя только от сильного толчка в бок. Понял, что ударил его худенький флейтист, стоящий рядом на постаменте, оборудованном в центре зала. Парень выглядел недовольным и уставшим: от долгой игры лицо его стало серым, темным, как туника из грубой, небеленой ткани, в которую был одет юноша.
Работающим здесь рабам и правда приходится нелегко. По правилам, надо играть, когда в туалете есть хоть кто-нибудь из посетителей, – для того чтобы заглушить естественные звуки и доставить эстетическое удовольствие. Странные они, мягко говоря, люди, эти эфесцы. Удовольствие при таком минутном срамном деле! Туалеты, как и термы, есть в каждом богатом доме. В роскошном особняке Сервилия, например, имелось целых два отхожих места, и все равно хозяин сюда наведывался. Непонятная радость – опорожнить кишечник при свидетелях! Но тем не менее в туалете постоянно кто-то есть, поэтому музыканты вынуждены все время работать.
– Похоже, тебя точно звали не Феликс. Этого имени ты вообще словно не слышишь, – сочувственно заметил еще один раб, со свирелью. – Неужели ты вообще ничего не помнишь о своем прошлом?
Феликс, ударяя половинками кимвала, едва заметно пожал плечами.
Какой он на самом деле Феликс?[16] Хозяин решил так звать его явно в насмешку!
А память, увы, давно похожа на разбившийся сосуд, и только несколько небольших осколков удалось сохранить.
Большой прекрасный корабль с могучими белыми парусами; толстые, ранящие ладони веревки, которые надо то ослаблять, то затягивать; длинноволосые мужчины с коричневыми от солнца лицами в яркой одежде…
Люди в таком броском убранстве, конечно же, изношенном и оборванном, как и у всех, кто выставлен на рынке рабов, иногда встречаются и здесь. Говорят, то платье галлов. Поэтому, возможно, родиной была Галлия. А может, и какой-нибудь другой край. Сложно сказать что-то определенное, потому что других осколков памяти больше нет. И, скорее всего, никогда не будет. Хотя через несколько лет после работы в доме Сервилия воспоминания начинали становиться более четкими и подробными: возникали картины беспощадного шторма, нелепого кораблекрушения, а еще появлялось доброе женское лицо, в морщинках, но такое славное, такое светлое! Однако после того, когда господин, застав жену, как он кричал, «с презренным варваром», долго бил ногами в лицо, живот, в спину, зыбкая память потухла окончательно.
– Кхе-кхе-кхе, – демонстративно покашлял оживившийся флейтист, и Феликс улыбнулся.
В туалете появилась молоденькая рабыня[17]. Приподняв края одежды, она уселась на свободный кружочек, застреляла лукавыми глазками. А это значит только одно: очень скоро здесь появится и ее госпожа, для которой рабыня теперь греет место. Госпожа обычно сидит в туалете долго, ни с кем не общается, не сводит грустных глаз с постамента.
Флейтист умирает от ревности, ему так нравится эта миловидная женщина. Но влюбленный юноша ей безразличен, она ищет взгляд другого. А другой, избранник ее, старательно звеня кимвалом, постоянно отворачивается…
Да, вначале Феликсу это льстило – ни одна девушка не могла пройти мимо, восторженно не оглянувшись вслед. Светлые, с легкой рыжинкой волосы даже после того, как Сервилий распорядился их остричь, спадают на плечи золотыми волнами (а ведь раньше они вообще были до пояса!). Завороженные, будь то рабыни или их хозяйки, восхищались и синими, как море, глазами, чувственным капризным ртом. Все, как одна, говорили, что не видели прежде такого красивого стройного тела…
«Не надо мне больше никаких женщин, – раздраженно подумал Феликс, звеня кимвалом. – И я Флавии избегал, но она своего добилась. Нажаловалась мужу, что я ее не слушаюсь, он потребовал выполнять все распоряжения жены. Мое дело маленькое, я и стал выполнять. Решил: у них так принято. С этим народом и его обычаями вообще спятить можно! Впрочем, красота Флавии меня, конечно, завораживала. Потрясающая женщина: никогда не уставала от любви и многому меня научила. А какой красивейший перстень она мне подарила! Золотой, с ажурными решеточками, в которых закреплен сияющий камень. Под камнем – пластина с профилем красавицы Венеры. От него глаз невозможно оторвать. Каждый раз, когда я смотрю на него, сердце екает – неописуемая красота, совершенная, невообразимая! Наверное, Флавия очень любила меня, если сделала такой подарок… А потом нас застал Сервилий. Я был так удивлен, что он рассвирепел! Мне-то казалось: выполняю его распоряжение! Потом уже вспомнил: Флавия ведь всегда ко мне приходила, когда муженька не было дома. Хитрая интриганка! Поняла, что муж зол, и выставила все так, будто бы это я ее соблазнил. Нет, не надо мне больше никаких женщин! От них радости на пару мгновений, а бед и разочарований – на всю жизнь! Сначала Сервилий хотел забить меня до смерти, но потом решил, что это было бы слишком просто. И отдал работать сюда, в общественный туалет. Здесь стоит такая вонь, что я часто думаю…»
Ознакомительная версия.
