– Где бы нам уединиться?
Девушка резко вырывает руку, отступает на полшага, грамотно защищая личное пространство, и с показным спокойствием шепчет:
– Отъ…бись!
Во дает! Надо приглядеться. У нее вполне может быть своя причина избавиться от родственницы. Характера явно хватит.
Жаль, ключ не тот выбрал, чтобы открыть эту дверцу. Неудобняк… Но шаг сделан, путь надо пройти до конца.
– Оскорбление… при исполнении… – как бы ни к кому не обращаясь, тихо, но внятно проговаривает Глеб и украдкой наблюдает за интересной дамочкой. Ни испуга, ни замешательства. Смотрит она прямо в глаза без того кокетливого вызова, который, якобы отталкивая, на самом деле завлекает.
Крючок! Не сразу и соскочишь.
Молодая… Вот где пролегает четкая граница между поколениями. Те, кто много пожил до перестройки, почти все без исключения робеют перед представителями любой власти. Даже случайные свидетели заискивают, тушуются. Так суетятся, что буквально насчет каждого старика сгоряча можно решить: рыльце в пушку. У тех же, кто взрослел в девяностые, никакого раболепия, наоборот – бравада. Мол, мы свои права знаем… Непросто с ними.
– Пройдемте на кухню, – не командует, а сосредоточенно просит Глеб. – Пожалуйста, – строго добавляет он, чтобы девушка сдвинулась с места. Больше никаких прикосновений.
Он записывает имя-отчество Анжелы, 1978 год рождения (по паспорту или по ее желанию? – надо будет проверить), место рождения – Жуковский (землячка и кузина пропавшей) и только-только начинает получать удовольствие от ее четкости и настороженной наблюдательности, как в дверь просовывается Серегина голова:
– Тут свидетель! Сосед с шестого этажа. Я его паспортные данные уже записал.
– Пусть подождет! – сердится Глеб.
Всегда так… На самом интересном месте прерывают! И ведь наверняка самозваный свидетель сообщит либо совсем бесполезное, либо то, что уже ясно: двое неизвестных волокли по лестнице тяжелый баул. Но Анжела, к сожалению, не успела понять, что там, внутри…
– Говорит – торопится, говорит – у него верные сведения… – мямлит старлей.
На такого кто надавит – тот и командир… Но вдруг и правда что-то существенное и срочное… Да и все равно настроение сбито.
– Мы скоро продолжим, – обещает Глеб Анжеле. И себе.
– Я видел убийцу! – громким шепотом объявляет рослый подсушенный старикан, которого участковый ввел в Никину кухню.
Ничего себе фрукт! Ярко-оранжевый свитер – без лейбла, дешевенький, но не замызганный, со следами аккуратного сложения… Подвыцветшие голубые глаза оживляет синий шелковый шарф. Завязан туго – жилы набычились и оголился желтоватый папирус кожи на ключице. Видимо, сознает, что пожилые должны особенно тщательно следить за своей одеждой. Любая небрежность в костюме дает основание мысленно списать ее носителя. На помойку отправляется не только старомодная и поношенная шмотка, но и ее обладатель. Так молодое подсознание прореживает человеческий лес, чтобы в нем не заблудиться.
Поношенное лицо старикана смотрит в окружающих как в зеркало. Вопрошает: понимают ли они, с кем имеют дело?
Анжела даже всматривается, чтобы сообразить, кто он, но никакое более-менее известное имя не пристает к нелепому образу. Люди, кое-как отличившиеся в прошлом, часто не осознают, что сегодня никто не обязан их узнавать. Борьба за место в людской памяти идет ежесекундно, и если то, что ты когда-то сделал, народу не пригодилось, то суетись теперь сам…
Скосив глаза на Анжелу и намекающе остановив на ней свой липкий взгляд, сморчок замолкает.
А она… Заинтересованность Глеба, которую заметила бы и не такая уверенная в себе особа, как Анжела, и то, что ей почему-то не захотелось удерживать между ним и собой привычную стенку – то есть намек на некоторую взаимность, – помогает ей уловить: следователь не намерен от нее отделываться. Она садится поглубже на стул, демонстративно уложив ногу на ногу. Будут тут еще всякие старперы командовать! Тоже мне – свидетель… Что он мог видеть?! Да без меня… Без меня никто же не найдет убийцу!
Взялась за гуж – и что-то зашевелилось. Анжела напрягается, и – бац! Как подтверждение того, что она вышла на след, снова вспоминается аммиачная вонь… Не душок в спальне, где перепеленывала Ульяшку, а то, что унюхала в комнате с разбросанными кирпичами. Откуда там этот запах? В кисьлевском «Коротком фильме об убийстве» под приговоренного во время казни ставят таз – мочевой пузырь самопроизвольно опорожняется при повешении…
Было удушение? Нужно, чтобы ковер исследовали. Если там обнаружат Никину мочу…
«Не каркай! – обрывает себя Анжела. – Может, все-таки ее похитили с целью выкупа… Может, от Никиной матери чего-то хотят…»
– При посторонних говорить не буду! – громко объявляет старикан и пятерней приглаживает волосы. От темечка ко лбу. Яркая одежка прикрывает старость, длинная прядь, отращенная на затылке, камуфлирует лысину.
Можно бы и уважить борьбу человека с природой, если б эта междоусобица делала его спокойным, мудрым, самодостаточным. А так… Важничает, шебутится, сердится… У кого желчь во рту, тому все горько. Злой старикашка.
Анжела складывает руки на груди и хладнокровно ждет, что будет…
– Я щас вернусь, – разряжает ситуацию Глеб, строго, но без укоризны взглянув на Анжелу.
– Ну, что вы видели? – приобнимает Глеб старикана, выводит его из кухни и из квартиры, все еще не освобожденной от расследователей, по дороге предупредив коллег: – Покурю на свежем воздухе. Следите, чтобы они тут друг с другом не общались.
Конечно, по правилам надо было попросить выйти девицу, но… Она как свидетель гораздо перспективнее. Хорошо знает потерпевшую и ее окружение. Дамочка с норовом. Пусть… При правильном подходе…
А старикан… Он так выпендривается! Скорее всего, из тех, кто использует любой шанс, чтобы вымогнуть дозу внимания. Такие мыслящие очевидцы не факты сообщают, а готовую версию. Придуманную, в которую сами отчаянно верят. Хотя… Картина пока не вырисовывается… Тела нет… Если исходить из версии похищения, то придется шерстить окружение потерпевшей, ее мужа, ее родственников… Работенка…
Выйдя на крыльцо, Глеб инстинктивно делает глубокий вдох. Эх, если б и криминал смывался так, как сейчас ливнем очистилось все вокруг… Капли еще падают с веток, на лету их ловит солнечный луч и превращает в сверкающие бриллиантики. Роскошь! Но какая неуместная… Как будто с траурной церемонии угодил на веселый бал.
– Так что вы видели? – стараясь говорить как можно нейтральнее, Глеб зажигает сигарету и делает глубокую затяжку.
Никотин больше соответствует моменту, чем озон. Раздражает этот чертов старикашка. Глеб не предлагает закурить, стоит к нему вполоборота.
Но самонадеянный свидетель не замечает пренебрежения. Он топчется – перемещается, чтобы поймать взгляд следователя, и старательно выкладывает свою версию, то и дело восклицая: «Я сам впустил убийцу!» Как будто это не вина его, а заслуга.
Слушая, Глеб почти автоматически отбрасывает ненужную лирику и нелепые комментарии насчет нравов современной молодежи и морального облика пострадавшей, но в середине рассказа отщелкивает в лужу недокуренную сигарету и достает из кармана куртки блокнот с карандашом, чтобы на весу записать в него приметы девицы, которую – надо отдать ему должное – довольно внятно описывает свидетель. Недаром назвался «арткритиком».
Высокий лоб чуть укорочен недлинной черной челкой, карие острые глазки поставлены домиком, из-за тонкой верхней губы расстояние между носом и ртом кажется чуть коротковатым, «что делает ее лицо слегка зверским, но не уродливым», – шепотом добавляет старикан. Как мужчина мужчине. Подбородок небольшой, но волевой. Высокие скулы, лицо овальное… «Бюст не больше второго размера, но маленькие сиськи – меньше гонора», – снова понижает он голос. Рост выше среднего. «Она мне под стать!» – объявляет с гордостью за себя.
По его мнению, получается, что где-то около десяти утра он, выходя из подъезда за свежей газетой, впустил высокую черноволосую девицу, которая из ревности убила соперницу.
– Почему вы считаете, что пострадавшая мертва? – отрываясь от записи, уже без подвоха спрашивает Глеб.
– Ну как же! Она хоть и курва, но чадолюбивая. И нянька подтверждает, что она хорошая мать. Я интересовался!
– И что с того? – начинает сердиться Глеб.
– У вас, молодой человек, своих детей нет? – Старикан явно нуждается в собеседнике и использует любую возможность удержать возле себя заполученного слушателя.
– Нет… – царапнутый за живое, Глеб нечаянно изменяет своему правилу никогда не отвечать на вопросы подозреваемых и свидетелей.
– То-то оно и видно. Настоящая мать никогда не бросит беззащитного грудничка, – с явным удовольствием поучает старичок. – Не тяните с потомством! Хотя… Моя дочь…
