– Не откроешь, – Семен щепку отобрал и сунул в рот. – В общем, познакомились мы с Варей месяц назад…
Старый парк сказочным лесом раскинулся вокруг старого же дома. Черное зеркало пруда, из которого сотней белых глаз пялились кувшинки. Узкая дорожка между каштанов. Сверчки и кузнечики. Тоскливый соловей. И хрупкая фигурка светлым пятном в темноте.
– Девушка, вы не заблудились? – спросил тогда Семен, пряча за спину недопитую бутылку пива. Почему-то стало очень стыдно, что он пьян и вообще такой… несоответствующий. К этому месту подошел бы костюм лихого романтика-гусара или на худой конец вороний глянец фрака, чтоб непременно с розой в петлице.
Она повернулась к Семену. Узкое лицо в рамке светлых локонов. Тонкая шея на кружевном блюде-воротнике. Узкое платье с длинным подолом, что широким полукругом лег на траве. И запястья узкие, перетянутые черным жемчугом браслетов.
– Нет, – сказала она, заглядывая в глаза. – Я жду.
– Кого?
– Вас. Наверное.
И, поднявшись на цыпочки, поцеловала.
Это свидание закончилось у него дома. Следующее состоялось у нее. Нет, Семен не был влюблен – не дольше, чем на тот первый вечер, – а потом очарование рассеялось, превратившись в обычную перестрелку-переписку двух любовников.
Он был свободен. Она – нет.
С мужем ее выпало познакомиться через три недели после первой встречи. Она позвонила сама. Сказала адрес – случайная квартира, купленная на час, – и велела не опаздывать.
Тогда еще Семен подумал, что пора бы завязывать. Скучно все. Предсказуемо. Бессмысленно. Но на квартиру поехал, прихватив в ближнем магазине стандартный набор. Поднялся – третий этаж старого панельного дома с окнами на восток. Позвонил в дверь. Открыли.
– Ну привет, – сказал массивный лысый тип, отступая в тень прихожей. – Ты Семеном будешь?
– Я.
– Заходи. А я Олег. Муж.
Не понадобилось ни спрашивать, ни уточнять – чей. В квартиру заходил без опаски, даже радовался – неужели что-то сверх обычной любовной рутины? Готовился драться, а получилось пить. На кухне уже накрыт стол: селедка, колбаса, соленые огурцы, черный хлеб и запотевшая бутылка со стаканами-сателлитами.
– Не за рулем, надеюсь? – Олег плеснул щедро. Протянул и сказал: – За встречу.
Тогда, махнув полстакана водки – ледяная, густая, комком упавшая в желудок, – Семен решил, что парочка эта свободных нравов. Не угадал.
– Ты садись. И не дергайся. Я ж так, сугубо поговорить, – Олег вздохнул и потер ладонью лысину. – И не думай… мне тебе охота вмазать, да крепенько, но… смысла в этом нету, сечешь?
Семен сел, выгрузил на стол привезенное, сунул виноградину в рот и кивнул. Сечет. Только ни фигища не понимает.
– Думаешь, ты у нее первый? И не первый, и не единственный. Потаскуха она.
У Олега широкое лицо с мясистым подбородком и сухим, костлявым носом. Губы толстые, валиками, и веки такие же. Глаза между ними кажутся узкими, почти незрячими.
– Когда первый появился – бил. И второго тоже. И ее бил. Не помогло.
– Разведись.
Вздохнул, понурился, опершись лбом на широкую ладонь.
– Не могу. И она не может. Такая вот хреновая ситуация.
– А от меня чего хочешь? – сейчас Семен разлил сам. И бутерброд сделал. Олег пил, не морщась, а говорить не спешил.
– Предупредить хочу, – сказал он, наконец. – Насчет нее. Опасная штучка. Не боишься? Нет? Правильно, баб бояться – в лесу не сношаться. А вообще я тебя нанять хочу. Да не дергайся, я про тебя уже все пробил. Зовут тебя Семен, это да, фамилия Семенов. Лет тебе тридцать три, самый возраст для креста и покаяния. Да шучу я, шучу. До прошлого года работал опером, но сбег на вольные хлеба.
– Долго искал? – злиться на него не выходило. Наоборот, смешно становилось – играет Олег, пытается отыграть семейное счастье и отыграться за то, что женушка любовника завела. Имеет право. А если вдруг заиграется, то будет ему и ответ, и прощание.
– Не очень. Так, порасспрошал кой-кого знакомого.
– И чего еще сказали?
– Сказали, что ты не лучший, но и не худший. Не ангел, но и не сволочь. Бабки любишь, но не так, чтоб за них родину продавать. Хотя, может, мало предлагали, а?
Сжатые кулаки, усмешка. Захотелось врезать, но желание было ленивым. Какое ему, Семену, дело до Олега и его семейных проблем? До самой Вареньки? Надоела она. Разбегаться надо.
– Чего ты хочешь?
– А хочу, чтоб ты этой тварью, женушкой моей, занялся. Есть у меня кой-какие подозрения. Доказательств хочу. Настоящих. Так, чтоб ее… – Олег сжал кулак и осклабился. – Сечешь?
– Секу. Но с какой радости я?
Валить надобно. Чутье, которое прежде не подводило, орало об этом в оба уха, заглушая Олегов бубнеж. И добавляло, что лучше бы вообще из города. На отдых. На месяцок-другой-третий.
– Другого найму, она его вычислит, переспит и на свою сторону перетянет. А с тобой уже спала. И любовью к ней ты переболел.
– Ага, как ветрянкой.
– Именно. Ветрянкой. Хорошо, если не сифилисом. Шучу, хотя… кто знает. Она у нас девица вольная. Короче, вот тебе задаток, – он долго шарил в карманах твидового пиджака и, достав перетянутую черной резинкой пачку купюр, швырнул на стол. – Десять штук. Поможешь избавиться от стервозины, еще двадцать дам.
Купюры в пачке были нарядно-зеленые, с характерными медальонами американских президентов. И тогда голос разума – дела твои и так печальны, а откажешься, станут еще печальнее – заглушил вопли инстинкта.
Приличия ради Семен поборолся с собой – секунд десять, а может, и все двадцать, – но деньги взял.
– И что ты хочешь узнать? – голос дрогнул. Подумалось, что если этот неуклюжий-твидовый, уже пьяненький способен за просто так десять штук выкинуть, то сколько же у него в запасе имеется?
– Все. Куда ходит. С кем встречается. О чем разговоры разговаривает. В каких позах трахается… фотки опять же. Фотик есть?
– Есть.
Кивок, уже медленный, вальяжный. Не собутыльник – хозяин. А и пусть. Цену, говоришь, за родину не ту предлагали? Может, и правда, не ту.
– Вот. Ну тогда ходи по пятам и докладывай. И в прошлом покопайся. Хорошенько так покопайся. Без стеснения. Ясно?
Куда уж яснее. Деньги жгли карман, водка – желудок. И алкоголь, выветриваясь из головы, пробуждал к работе разум.
– Как ей объяснишь, что со мной встречался?
– Никак. Я ее поймал, когда она свиданку назначала.
– Здесь?
Кивок. Пристальный взгляд – теперь очень даже выразительный, с пожеланием сдохнуть.
– Поскандалил. И разбираться вот полез. С тобою, значит. Я иногда ее хахалей гоняю, да… знает. Подозревать не будет. Так что действуй, друг Семен Семенов. Это тебе для начала.
Из второго кармана появился желтый конверт с жирными пятнами. Внутри прощупывались бумаги.
– Только аккуратно. Все ж опасная она штучка…
Опасная. Это Семен понял, когда – и недели после встречи не прошло – обнаружил в квартире труп. А потом и Варенька появилась. С пистолетом.
Умирать на асфальте было больно и удивительно. Семен все не мог поверить: неужели и вправду конец? Вот так?
За что?
Варенька остановила такси в квартале от места. Рассчиталась, не торгуясь. Нырнула в переулок – крысиная нора в каменном сыре района. Шла быстро, едва сдерживая себя, чтобы не бежать. Поворот. Переход. Снова поворот. Вот и рыжая туша дома. Стоит, чтоб ему… старый, с облезшей чешуей штукатурки, под которой видна кирпичная кладка. Крыша покатая, с будочками голубятен и флюгером-петухом, что еще вертится, пытаясь поймать несуществующий ветер.
Второй подъезд, второй этаж. Деревянная дверь поблескивает лаком. Черный глаз замка. И чуть выше второй. И третий.
Параноик несчастный!
Дверь открывалась тяжело, с прошлого раза провисла еще больше и теперь застревала в мягком ковре. Ну да Варенька худенькая, и в щелочку протиснется. И даже материться не станет.
– Я пришла! – громко крикнула она с порога. Не хватало, чтоб этот урод запаниковал и палить начал. – Эй, слышишь? Я пришла!
Тихо. Иллюзия пустоты. Рыжее пятно ковра заканчивается через два шага, обнажая глянцево-блестящий пол. Плитка мелкая, змеиной шкурой, и каждая чешуйка отражает свет единственной лампы.
Варенька натянула бахилы и пошла по коридору. Пустота кухни – стол, комод и плитка с черной кастрюлей, которая стоит фальшивой декорацией. Комната с диваном и цветастым покрывалом из газет. В горшке умирает китайская роза, а со стен серыми плетьми свисают лианы.
Он сидел в третьем, самом дальнем из нор-помещений. Прислонившись к батарее, дышал дымом в узкую щель балконной двери. Не повернулся даже. Только рукой махнул – садись. Варенька села. На пол. Неудобно, но лучше его не злить, и так нервничает.
Она видела, как перекатывается под щекою мышца-желвак, словно он сунул в рот яблоко и теперь дразнился. Нет, не дразнился – всерьез. Вон губа подрагивает, и веко тоже, и острый кадык над разодранною горловиной майки. И мизинец со спекшимся кровяным пятном вместо ногтя. Содрал? Сгрыз от ярости?