Данил Корецкий - Менты не ангелы но...

— Знаю! Я ее каждый день жуликам говорю. Только я не баран! Если этих гадов не колоть, как давать раскрытия?

Сивцов махнул рукой.

— Чего ты мне детские вопросы задаешь? Ты в розыске уже девять лет, нечего из себя целку строить!

Юматов хотел что-то сказать, но сдержался.

— Я все понял! Разрешите идти?

— Давай. Ни пуха. Если что, пусть Вадим сразу бежит ко мне…

Старший опер скрипнул зубами.

— Вот ведь суки! — сказал он Самойлину, когда они спускались по лестнице. — Это ведь они нас заставляют «чернухой» заниматься. И преступления укрывать, и жуликов колоть! На фиг мне этого Гаряева бить, пистолетом пугать, топить? Чтобы результат дать! Если я начну нераскрытые преступления на отдел вешать — кто меня держать станет? Вот и приходится в дерьмо лезть… А влез — значит, сидишь у них на крючке: когда на каждого опера полно компромата, то все послушные и делают то, что велят. А кто начнет выступать — того вмиг выгонят или посадят!

— Кто это «они»? — робко спросил Самойлин, хотя и догадывался, какой будет ответ.

— Начальники! — скривил губы Юматов. — Система, короче! А когда прокололся — с тебя весь спрос! Будто все святые, а ты один негодяй!

Прокуратура находилась недалеко: в двух кварталах за углом. Но сегодня этот путь показался операм очень длинным. Они проделали его в молчании. Ярко светило солнце, ветер мел по раздолбанным улицам облака пыли. Сильно пахло бензиновыми выхлопами: машин в городе с каждым годом становилось все больше и больше.

Озабоченно спешили по своим делам сосредоточенные прохожие. В зарешеченную дверь кафе «Участок», весело щебеча, нырнули три девушки с голыми ногами, спинами, животами и плечами. Вадим проводил их взглядом. Чем привлекает девчонок живодерский интерьер с решетками, наручниками и туалетом в виде карцера?

— Надо нам открыть бар «Райотдел», — пошутил он. — Пусть в «обезьяннике» кофе пьют по стольнику чашка!

Но напарник ничего не ответил, он был погружен в свои мысли. Вадим уже понял, что с него спрос невелик: основной удар придется выдержать Юматову. И действительно, когда они уже подходили к двухэтажному старинному зданию с богатой, хотя и обшарпанной лепниной, старший опер произнес:

— Значит так, ты ничего не видел и ничего не знаешь. Если меня арестуют — беги скажи Сивцову… И потом, позвони адвокату Пыльеву, он у меня в обязаловке, пусть возьмется за мою защиту…

— Неужели могут сразу арестовать?

Юматов сплюнул.

— Всяко может быть… Бездольный — мужик крутой. И ментов не любит. Он уже у многих поперек горла стоит, убирать его будут. Но пока в силе, богует… Федотова за малым не посадил… Так у того и десятой доли моей вины не было! Ну, да ладно, посмотрим… Бог не выдаст, свинья не съест! Тем более, я никакой подозрительной машины не вижу, похоже, ни эфэсбэшников, ни уэсбэшников тут нет. А тогда кто арестовывать будет? Может, еще и прорвемся…

Они поднялись по крутой, обтянутой синим линолеумом лестнице. Секретарша в приемной посмотрела на оперативников, как на обреченных. В огромном кабинете прокурора на одном из многочисленных выстроившихся у стены стульев сидел Гаряев.

Оперативники переглянулись. Не так часто вор-рецидивист ищет у прокурора заступничества перед милицией!

Выглядел вор вполне прилично, как и подобает свободному гражданину великой страны: гладко выбрит, в отутюженных черных брюках и белой рубашке с засученными рукавами. Кисти рук с синими татуировками он скромно положил на колени. Где он взял новые вещи, оставалось только догадываться. Может быть, кто-то научил его пожаловаться в прокуратуру на ментов? И этот кто-то позаботился о том, чтобы придать ему внушающий доверие вид? Тогда все становится на свои места…

Сам Петр Сергеевич Бездольный сидел за старинным широким столом, покрытым зеленым сукном. Ему давно стукнуло шестьдесят, и он был консерватором: таких столов уже не сыскать ни в одном начальственном кабинете, а он свой недавно отреставрировал — обновил сукно, чтобы не нарушать привычную обстановку.

— Узнаете? — низким голосом прогудел прокурор. У него было одутловатое нездоровое лицо и заметные темные мешки под глазами. Наверное, почки не в порядке. Или спит плохо.

— Узнаете гражданина Гаряева? — повторил Бездольный и для верности указал пальцем.

Юматов и Самойлин покаянно кивнули. На вора, который сейчас должен изобличить их в злоупотреблении властью, они старались не смотреть.

— Вы думаете, что вы делаете? — в низком тембре ощущались угрожающие обертоны — предвестники громовых раскатов.

Бездольный был грузен, с резкими чертами лица и круглой, бритой головой. Его большие, навыкате, водянисто-голубые глаза блестели, как ледышки. Сейчас он олицетворял собой строгий и неотвратимый закон.

— Так он ворует всю жизнь, Петр Сергеевич… Его судят, а он ворует. Неисправимый…

Невнятно пробормотал Юматов.

— Даже если он ворует, у него есть гражданские права! — громыхнул первый громовой раскат, и тяжелая ладонь принялась мерно похлопывать по зеленому сукну.

— Разве вы имели право так с ним поступать?!

Юматов опустил голову и смотрел в давно не циклеванный паркет. Что тут можно сказать? Имел ли он право избивать задержанного, грозить ему оружием, пытаться утопить… Всего хитроумия опытного оперативника не хватало, чтобы придумать хоть какую-то видимость оправдания. И он уныло пробубнил:

— Так он ворует… Всю жизнь ворует…

Ладонь хлопнула по столу сильнее, хотя мягкое сукно пригасило звук.

— Это не основание, чтобы отбирать у него паспорт и военный билет!

В кабинете наступила звенящая тишина. На бледном лице Юматова промелькнула тень надежды. Но по инерции он продолжал повторять единственное пришедшее на ум оправдание:

— Он же ворует… И может скрыться…

— Да как вы смеете так рассуждать! — воскликнул прокурор. — Гаряев гражданин России! Разве можно отбирать у него документы?! Если он надумает устроиться на работу или… Или жениться! А вы лишаете его этой возможности! По какому праву?!

Самойлин не мог взять в толк, почему прокурор говорит о такой мелочи, а не о тяжких прегрешениях. А Юматов, очевидно, понял в чем дело. Он глубоко вздохнул. Лицо старшего опера несколько разгладилось и начало приобретать обычный живой цвет.

— Да если вы скажете, Петр Сергеевич, мы ему отдадим и паспорт, и военный билет!

— Конечно, я это скажу! Немедленно верните гражданину Гаряеву документы! И никогда, вы слышите — никогда! Так не поступайте! В следующий раз я поставлю вопрос о вашем наказании!

Юматов вздохнул еще раз. Он распрямил спину. Обычная энергия возвращалась к нему, наполняя силой, как воздух расправляет спущенный было мяч.

— Спасибо за подсказку, Петр Сергеевич! Сейчас мы этот вопрос закроем. Пусть идет с нами, я ему сразу все отдам!

— Не-а, — Гаряев закрутил головой. — Гражданин прокурор, я не хочу с ними идти… Пусть сюда принесут! Мне здесь спокойней!

Бездольный печально кивнул.

— Видите, до чего вы довели гражданина? Он вас боится! А разве должен гражданин бояться сотрудников милиции?! Своих защитников и заступников?!

— Конечно, нет, Петр Сергеевич! Исправимся! Сейчас Вадим принесет документы! Он парень молодой: одна нога здесь, другая — там!

— Молодой, а плохому учиться не надо, — прокурор назидательно поднял палец. — Вы же только окончили институт! Разве вас не учили, что документы отбирать нельзя?

— Так точно, товарищ прокурор! — отчеканил Самойлин. Он понял, что все обошлось, хотя не понял почему.

Когда они оказались на улице, Юматов захохотал и хлопнул новичка по плечу так, что чуть не сломал ключицу.

— Ну, все, пронесло!

— А почему он про все остальное не рассказал? — непонимающе спросил Вадим.

— Да потому, что все остальное для него в порядке вещей! — веселился старший опер. — Он ворует, мы его колем: так и должно быть! На что тут жаловаться? К тому же стучать западло, он по их понятиям не имеет права заяву кидать! А без документов ему деваться некуда, тут он вроде как вынужденно действует…

— Да-а-а, — протянул Вадим, удивляясь столь резкому изменению обстановки. — И что теперь делать?

— Да ничего! Сейчас отнесешь ему документы, он через час сдернет из города, и скатертью дорога!

— А кражи его раскрывать? — по инерции спросил Самойлин.

Юматов зло сплюнул, выругался и постучал ладонью себя по загривку.

— Да хер с ними, с этими кражами! Вот они у меня где сидят! Пусть Сивцов с Барином раскрывают! Я свою жопу больше подставлять не буду! По крайней мере с этим козлом я больше не связываюсь, — возвращаясь к реальности, уточнил старший опер через минуту, и тяжело вздохнул.

Он вынырнул из тяжелого забытья от резкой тряски и раздраженного, визгливого голоса Светланы: