— Я не могу, — выдавила Наташа, — оно само… плачется… я стараюсь, а оно плачется…
Нина решительно развернула ее и потащила к себе в комнату.
— Давай выпьем по пять граммов, сразу полегчает.
Горе Наташино было столь велико, что она даже не сообразила, о чем говорит соседка. Девочка молча сидела на стуле и тупо смотрела, как Ниночка достает из буфета бутылку с некрасивой этикеткой и разливает в две рюмки прозрачную, как вода, жидкость. «Наверное, это водка», — подумала Наташа с полным и даже удивившим ее безразличием. Нина подняла свою рюмку.
— Давай. За любовь проклятую! — провозгласила она.
Наташа залпом выпила содержимое маленькой рюмочки, закашлялась, все так же молча встала и ушла к себе. Выложила на письменный стол тетрадки и учебники, достала ручку и приготовилась заниматься. Очнулась она только часам к пяти, с удивлением обнаружив, что спит, положив голову на руки поверх тетради с упражнениями по русскому языку. Жутко болела голова, отчего-то тошнило, и очень хотелось пить. С трудом поднявшись, Наташа побрела на кухню, чтобы налить себе воды из-под крана.
На кухне Марик жарил яичницу с колбасой. Из стоявшего на столе желтого приемника «Спидола» раздавалась задорная летка-енка, и юноша притопывал ногой в ритме танцевальной мелодии.
— Что с тобой? — испуганно спросил он, взглянув на Наташу.
— Ничего, — вяло ответила девочка.
— Да ты бледная как полотно! Ты заболела?
— Да… кажется.
— Что у тебя болит? Горло? Температура есть?
Марик наклонился, чтобы губами пощупать ее лоб, и внезапно резко отшатнулся.
— Чем от тебя пахнет?
— Не знаю. — Наташа попыталась пожать плечами, но не удержала равновесия и едва не упала. Марик подхватил ее и усадил на табурет.
— Ты что, пила?
Девочка молчала. Марик начал трясти ее за плечи, громко повторяя вопрос:
— Что ты пила? Когда? Сколько ты выпила? Наташа, отвечай немедленно, что ты выпила и сколько?
— Водку… кажется… Не кричи на меня.
— Сколько ты выпила?
— Не знаю… немножко.
— Сколько немножко? Один глоток? Два? Три?
— Не помню. Кажется, два… или три… не помню.
— Где ты взяла водку? У отца?
— Нина дала.
Кухню от входной двери отделял длинный извилистый коридор, но Марик все равно услышал, как чей-то ключ царапается в замке. Он испуганно оглянулся, потом схватил Наташу в охапку и поволок в свою комнату.
— Не хватает еще, чтобы тебя кто-нибудь увидел в таком состоянии, — бормотал он, снимая с ее ног тапочки и укладывая поверх покрывала на свой диван за ширмой. — Лежи тихонько, я на разведку схожу.
— Я пить хочу, — жалобно промычала она ему вслед.
— Я принесу. Не вставай и не выходи в коридор.
Наташа покорно вытянулась на диване. Как только голова коснулась мягкой подушки, ей сразу стало легче, даже тошнота почти прошла. Марик вернулся через пару минут, в руках у него была бутылка из-под молока, наполненная водой.
— Это Рита, — с облегчением сообщил он. — А когда твои родители должны прийти?
— Мама в половине седьмого, папа в семь.
— А Люся?
— Люся придет поздно, она идет сегодня…
Договорить ей не удалось. Обида и отчаяние снова нахлынули на Наташу, сдавили горло, обожгли глаза слезами. Марик был терпелив, он успокаивал девочку, давал попить, принес ей таблетку от головной боли, протирал ее лицо смоченным в воде носовым платком, заставлял сморкаться, гладил по голове и слушал ее горестную историю. С самого начала, с того момента, как Люсин жених достал билеты на фестиваль, а потом сломал ногу. Наташа Казанцева не любила читать, но зато уж что она умела — так это рассказывать: подробно, последовательно, детально, не забегая вперед и ничего не упуская. Марик слушал молча, не перебивал ее, только качал головой, мол, я понял, продолжай. И только в конце переспросил:
— Как, ты говоришь, Ниночка назвала твоих родителей?
— Суки бессердечные, — добросовестно повторила Наташа.
— А ты сама-то понимаешь, что это такое?
— Примерно. — Наташа попыталась улыбнуться. — Марик, ты не думай, я такие слова знаю.
— И что, сама их говоришь? — нахмурился юноша.
— Нет, что ты, я знаю, что это плохие слова. Грязные.
Марик отчего-то усмехнулся, и Наташе почудилось что-то недоброе в его глазах. Он предложил план действий: сейчас Наташа полежит, и может быть, даже поспит, пока не вернется с работы ее мама. К половине седьмого ей придется встать и пересесть за стол, а предварительно принести из своей комнаты учебники и тетрадки. Маме, а потом и отцу Марик скажет, что занимается с Наташей, проверяет, как она сделала упражнения и решила примеры, объясняет ошибки. И еще он скажет, что они могут не беспокоиться, поужинает Наташа сегодня с ним и его мамой. Сейчас он сходит к Рите Брагиной и договорится с ней, чтобы та пригласила Казанцевых-старших к себе «на телевизор», как раз в восемь часов будут передавать хороший спектакль. Пока родители отсутствуют, Наташа проберется к себе и уляжется в постель. Самое главное, чтобы никто с ней не разговаривал и не смог учуять запах спиртного.
— План понятен? — строго спросил Марик.
— Понятен.
— Голова прошла?
— Почти.
— Тогда постарайся поспать, к половине седьмого я тебя разбужу.
Наташа задремала, свернувшись клубочком. Откуда-то издалека ей слышались голоса Бэллы Львовны и Марика, причем голос юноши был грустным, а голос его матери — сердитым. Потом ей показалось, что голоса переместились куда-то в сторону, сначала они звучали совсем близко и приглушенно, как будто люди специально стараются говорить потише, а потом голоса отдалились и зазвучали справа, оттуда, где была комната Полины Михайловны и Ниночки. Сквозь дрему Наташа улавливала несвязные обрывки фраз: «Как ты могла… Ребенок… Водка… Ничего не соображаешь… Так говорить о ее родителях… Никто не должен знать… Дай слово…» Девочка поняла, что соседи ссорятся из-за нее.
Ровно в половине седьмого, когда по коридору тяжело процокали каблуки маминых туфель, Наташа, умытая и причесанная, сидела за большим столом с Бэллой Львовной и Мариком. Раскрытый задачник по арифметике, тетрадка, исписанная ровными столбиками решенных примеров, ручка — ну чем не примерная ученица! Бэлла Львовна выглянула в коридор:
— Галочка, Наташа у нас, она с Мариком занимается арифметикой.
На пороге комнаты появилась мама, усталая, в старом платье в цветочек, с кошелкой, из которой торчал белый батон и бутылка кефира с зеленой крышечкой.
— Ты обедала? — спросила она, глядя издалека на Наташу.
Наташа в первый момент растерялась, но выручил Марик:
— Она со мной обедала, Галина Васильевна. Мы ели яичницу с колбасой и помидорами.
— А для кого я, спрашивается, готовлю каждый день? Там суп стоит за дверью, котлеты нажарены, я специально ни свет ни заря вскакиваю, чтобы тебе обед оставить, а ты соседей объедаешь. Как тебе не стыдно!
— Ну-ну, Галочка, не кипятитесь. — Бэлла Львовна подхватила Наташину маму под руку и увела дальше по коридору, прикрыв за собой дверь в комнату.
Они о чем-то долго разговаривали на кухне, потом Бэлла Львовна вернулась улыбающаяся и довольная.
— Все, золотая моя, я тебя отбила. Мы с мамой нашли компромиссное решение, ты будешь ужинать у нас, но я разогрею для тебя суп и котлеты, которые ты не съела на обед. Ты знаешь, что такое компромиссное решение?
— Знаю, вы мне в прошлом году объясняли.
— Ну вот и славно.
Дальше все пошло так, как и было задумано. Пришел отец, но к Бэлле Львовне не заглянул, вероятно удовлетворившись объяснениями жены. Без пяти восемь в коридоре зазвенел голосок Риты Брагиной:
— Бэллочка, Марик, Галя, Саша, Полина Михайловна, Ниночка, приходите к нам спектакль смотреть! Называется «Карьера Артуро Уи, которой могло и не быть»! Постановка Товстоногова! Все бегите скорей, через пять минут начинается!
Возникло некоторое оживление, в комнату снова заглянула мама:
— Бэллочка, Марик, вы идете?
— Я пойду с удовольствием. — Бэлла Львовна поднялась с дивана и накинула на плечи красивую вязаную шаль. — В театре у Товстоногова такие дивные актеры, а в моем телевизоре все такое крошечное, лиц не разглядеть. Говорят, в этом спектакле Луспекаев просто изумителен.
— А Марик?
— Марик пусть с Наташей позанимается.
К девяти часам Наташа лежала в своей постели в пустой комнате и мысленно перебирала минута за минутой этот день, показавшийся ей таким длинным, хотя половину его она пробыла в забытьи. Наверное, Люся и вправду совсем не любит ее, раз не заступилась и не взяла с собой смотреть фильм. Наверное, папе ее совсем не жалко, он уже старый, ему пятьдесят четыре года, и он не понимает, что десятилетняя девочка хочет во время каникул гулять и играть с подружками, ходить в кино и покупать миндаль в сахаре и «курабье» в магазине «Восточные сладости». Наверное, мама ее все-таки любит, но не хочет ссориться с папой, потому что его она тоже любит. В этих рассуждениях все зыбко и пока неточно, над этим она еще подумает, но потом, когда голова станет ясной и тошнота окончательно пройдет. А вот что она теперь знает точно, так это три вещи. Первое: водка — это жуткая дрянь и мерзость. Второе: никому нельзя говорить плохо о его родителях и вообще о его близких. Наташа и сама почувствовала болезненный укол, когда Нина стала обзывать маму с папой и Люсю, ей было неприятно и отчего-то стыдно, а потом, когда Бэлла Львовна кричала на Нину и ругалась, девочка восприняла это как подтверждение: да, Нина поступила неправильно. Плохо она поступила. И не только потому, что дала ей водки, но и потому, что сказала про Наташиных родителей и сестру такие грязные слова. И третье, самое главное: Бэлла Львовна опять оказалась права: если бы Наташа не валяла дурака, не была рассеянной и не предавалась дурацким мечтаниям, а делала бы уроки как следует и в школе была внимательной и собранной, то сейчас сидела бы в огромном кинозале рядом со своими кумирами и смотрела бы фильм «Брак по-итальянски», который никто из ее одноклассников никогда не увидит.
