Ознакомительная версия.
По телевизору Сергей Бабкин привык видеть неряшливую бабу с макияжем в стиле первобытных африканских племен, неожиданно получивших в качестве гуманитарной помощи десять коробок просроченной косметики. Периодически Кармелита принималась худеть и при малейшем успехе втискивала свои буйные телеса в платья, которые были бы малы даже кошке. Тело перло из них, как дрожжевое тесто из кастрюльки, и Кармелита становилась похожа на ведьму из диснеевской «Русалочки». Прыгая по сцене в тяжелых ботинках и пеньюаре, она хрипло распевала «Еще триста грамм и по коням», трясла гривой, топала, ухала, свистела по-разбойничьи, сунув два пальца в рот, и в целом производила впечатление слегка помешанной. Казалось, даже камера оператора наезжает на нее с опаской: как бы не врезали по объективу.
А Кармелита могла. О количестве затрещин, щедро розданных ею на съемочной площадке, ходили легенды.
Неудивительно, что Сергей ожидал увидеть кого-то вроде их дворовой достопримечательности, алкоголички тети Люси, которая одинаково безжалостно мела и языком, и веником, бранилась как черт, а усугубив свое обычное состояние портвейном, танцевала возле песочницы в одном исподнем – к восторгу детей и негодованию взрослых.
Кармелита ошеломила Бабкина.
Это была коренастая женщина с колдовскими глазами: черными, глубокими, блестящими, как мокрая смородина. Сходство усугублялось платьем в рваных оборках болотно-зеленого цвета по всему подолу, наверняка изыском дизайнеров, которое, однако, выглядело форменными лохмотьями. На шее – Бабкин не сразу рассмотрел – болталась сушеная лисья лапка на серебряной цепочке.
Однако и лохмотья, и лапка, и нелепая розовая помада, размазанная мимо контура губ – все это быстро переставало иметь значение. От Кармелиты исходила мощная сила. Как ни обзывай ее, харизмой или энергетикой (второе слово Бабкин не любил), но певица обладала ею в избытке.
– Липосакцию? – Балерина высоко вздернула трафаретные брови. – Кармелочка, мои убеждения не позволяют мне уродовать свое тело хирургически. Все мы – творения господа, и только он…
– Бла-бла-бла! – хрипло перебила Кармелита. – Кто-нибудь, заткните эту проповедницу шпинатом!
Вокруг засмеялись. К удивлению Бабкина, по лицу балерины тоже скользнула одухотворенная улыбка.
– Шпинат и тебе бы не повредил, – нежно заметила она. – А то проломишь у Богдана ступеньку, как в прошлый раз на Муз-Премии.
Эту историю Сергей помнил. Острый тонкий каблук Кармелиты прорвал ковровую дорожку, которой были покрыты ступеньки, ведущие на сцену, и бедная певица пару минут судорожно дергалась, пытаясь высвободиться из плена, пока ей не помогла охрана под сдержанные смешки из зала.
А Медведкина-то, оказывается, не так уж беззлобна.
На стол между тем и в самом деле водрузили гигантское блюдо, в котором было навалено грудой что-то темно-зеленое, отдаленно напоминающее скисшие водоросли. Балерина, обрадовавшись, принялась уплетать шпинат, а Бабкин подавил вздох: от запахов гамбургеров и картошки у него разыгрался аппетит.
Перед ним взмахивал вилкой Джоник. Свои тяжеленные цепи он перед началом трапезы перебросил на спину, и теперь у него между лопаток свисал золотой крест. Рядом с Бабкиным возвышался второй охранник, Жора. Вот уж кто неподдельный телохранитель, с массивной квадратной челюстью и такой сложной конфигурацией многократно переломанного носа, что при одном взгляде на него хочется отодвинуться.
С Жорой Бабкин не успел перемолвиться ни единым словом: парень кивнул ему, как знакомому, и дальше только жестами показывал, где нужно стоять.
Где-где. За плечом у Джоника, вот где.
«Мы здесь как два гранатомета посреди клумбы с нарциссами, – мрачно думал Сергей. – И с чего этот мелкий дрищ взял, что его администратор рискнет при патроне тискаться с каким-то парнем по углам?»
Он снова пристально взглянул на того, за кем ему предстояло следить ближайшие сутки.
Андрей Решетников. Вот он сидит, по правую руку от Джоника: узкоплечий, лет двадцати семи – из тех, что до пятидесяти выглядят мальчишками, а потом стремительно сморщиваются, скукоживаются и утрачивают эту так долго хранимую прелесть молодости, одним скачком перепрыгивая в старость. Приятное лицо с невыразительными чертами, яркие голубые глаза, модная трехдневная небритость и излом верхней губы, который, кажется, в женских романах принято называть порочным. Разговор не поддерживает, молчит, улыбается. Но развалился на стуле по-хозяйски, отметил Бабкин: значит, чувствует себя здесь вполне своим.
В отличие от той скуластой девчушки, похожей на белочку.
Девчонка сидела рядом с Бантышевым, ухитряясь при этом прятаться за ним. Бывает такое: стоят два человека рядом, а кажется, будто один закрывает собой другого. Вот и эта белочка старательно мостилась в тень великолепного Виктора. Бантышев хохотал, шутил, беспрестанно скалил зубы, словно выступал рекламой работы дантиста. А скуластая белочка молчала и только улыбалась в нужных местах, когда все начинали смеяться. Причем отставала от других на долю секунды.
Даже Сергей, плохо разбиравшийся в тонкостях отношений собравшихся, понимал, что девочка не из их круга. Все слишком старательное: укладка, улыбка, макияж. Спина, которую она держит прямо, как на приеме у королевы. Наверняка под столом и коленки плотно стиснуты. На родственницу Бантышева не похожа. Может, его протеже?
Он поставил мысленную зарубку: выяснить, кто такая.
– …он вылезает на сцену вдребезги бухой и орет в микрофон…
– …а я отвечаю: милая моя, я здесь пела, когда ты еще на горшке сидела, и буду петь, когда тебя крышкой накроют…
– …уроды! я им: у меня концерт через сутки! а они мне: ничего не знаем, все вопросы к таможне…
Под общую болтовню Бабкин решил, что настала пора провести полную ревизию. С кем ему предстоит иметь дело в ближайшие сутки?
Итак, за столом десять человек.
Сам Джоник, в миру – Ринат Баширов. Если скосить глаза, будет видно, как двигается его узкая челюсть, перемалывая куриные кусочки в панировке.
Ведьма Кармелита. Рассеянно накручивает на острый палец смоляную прядь, пьет минералку, цепляет всех подряд своим острым языком-крючком.
Балерина Медведкина. Занята шпинатом.
А кто это у нас хохочет заливисто и громко, требует у Грегоровича шампанского и бойко отбивается от подколок Кармелиты? Курносый нос, синие глаза и природный румянец на щеках: только что ведьма обозвала его колхозным. «К концу вечера они все передерутся», – подумал Сергей. Но курносая хохотушка лишь бросила, что завидовать надо меньше. А если Кармелите хочется такой же дивный цвет лица, пусть завязывает спать в гробу.
Бабкин сдержал ухмылку. Замечание оказалось убийственно точным: кожа у Кармелиты и впрямь застарело-вампирская, зеленоватая, с глубокими тенями под глазами.
– Леська! – Грегорович с притворной строгостью погрозил пальцем. – Опять кусаешься?
Леська, значит. Она же Олеся Гагарина. Настоящая фамилия Зацыпко, и она родом с Украины.
Петь начала в четыре года. Выигрывала один конкурс за другим, пока не добралась до «Звездного рассвета». Улыбчивая, обаятельная, раскованная девочка так понравилась публике, что ее без сомнений взяли соведущей к старому матерому журналисту, тащившему на себе «Рассвет» уже не один десяток лет.
Олеся была хороша. Простовата, конечно, соглашались понимающие люди, и прямодушна не в меру: натуральное дитя глубинки. Ну так ей всего пятнадцать. Успеет еще вырасти, овладеть искусством смены масок, почти неотличимых от собственного лица. А пока пускай поет-пляшет и развлекает публику.
С песнями, однако, было все непросто. Олеся мечтала о сольной карьере, а какая карьера у певицы без своего композитора? Пыталась писать сама, но бог, поцеловавший ее в макушку при рождении, именно этого таланта Олесе и не выдал. Она стремительно перерастала формат «Звездного рассвета»: в пару к матерому журналисту ставили обычно девочек тринадцати-четырнадцати лет, а еще лучше – десяти, чтобы публика умилялась и таяла. Уже близок был тот момент, когда шестнадцатилетняя Олеся окажется без работы и без сольной карьеры. А на одной известности и любви далеко не уедешь. Чему есть масса печальных примеров.
В отчаянии Гагарина попыталась участвовать в конкурсах красоты, сама толком не зная зачем. Где-то выиграла, где-то проиграла. Но быстро поняла, что даже победа не приносит ей большого удовольствия: она хотела петь – петь, а не светить красивым личиком и ладной фигуркой.
И тут Олесе повезло. Ей встретился Борис Мусатов.
Мусатов к тому времени уже лет двадцать был устойчиво популярен. Он занимал нишу «предмет вожделения женщин за сорок»: кудрявый блондин с глубокими складками возле губ и печальными, все понимающими, как у спаниеля, глазами. Над проникновенной «Я так любил тебя, как любит ясень небо» слушательницы рыдали всем залом и бросали к ногам певца ветки растущих неподалеку от концертного зала деревьев (ясени, кстати, среди них попадались крайне редко).
Ознакомительная версия.
