— Ну, пилять, ты сам захотел, да?
И разговор как-то быстро закончился. Я нахмурился: перед тем, как прикрыть базар, темные несколько раз повторили имя «Раиль». Раилем Шарафутдиновым, как вы помните, звали нашего друга Шерифа. Я не знал, что и думать.
Дима о чем-то попросил, и ему разрешили. Все трое вернулись в машину. Что происходит за тонированными стеклами, я не видел. Минут десять спустя дверца открылась, и Дима, шатаясь, выбрался наружу. Укол подействовал, как выстрел: он сперва неловко опустился на песок, потом упал набок. Водитель вышел из машины, внимательно поглядел на лежащего, затем захлопнул открытую дверцу, вернулся и сел за руль. «Бмв» завелся и двинулся по песку прочь, выбираясь на дорогу. Я выбрался из кустов и бросился к Диме. Он так и лежал на песке без движения, с закрытыми глазами. «Надо посмотреть зрачки», — мелькнуло у меня в голове. Я встал на колени и попытался это сделать, но каким зрачок должен быть и каким не должен, я не знал.
«Светка», — позвал я, и она вылезла тоже. Увидев то, что видел я, она перепугалась до полусмерти. Мне показалось, что она вот-вот убежит. Я поднялся и постарался ее успокоить. А потом снова присел на корточки и попробовал найти пульс: запястье Димы было холодным, но какой-то пульс, кажется, прощупывался. Что делать дальше, я не знал. Ну, то есть, я знал только, что делают в подобных случаях те редкие люди, которые еще не привыкли находить на лестничной площадке или на автобусной остановке тела умирающих от передоза наркоманов.
Такие добрые люди вызывают врача. Они звонят по телефону, и скромный пожилой доктор приезжает в сверкающей белой карете (бог знает, почему эти неказистые машины называют каретами), и выходит из этой кареты, и оказывает больному свою скорую и бескорыстную помощь. Вот только добрые люди с некоторых пор встречаются редко. А на месте доктора обычно оказывается толстый медбрат с помятым после вчерашнего лицом, который и забирает страдальца в больницу для бедных.
Наконец, позвонить доктору мы просто не могли: как я уже говорил, сотовых телефонов у нас не было. В те годы они стоили немалых денег, и даже в лучшие времена отец так и не собрался подарить мне такой.
Но жалеть об этом сейчас было некогда. «Светка, я не могу его так оставить. Вызови скорую, — попросил я. — Или вон до больницы добеги. Сделаешь?» Она кивнула и, спотыкаясь и оглядываясь, пошла прочь от реки, в сторону городских кварталов, туда, где высилось серое здание городской больницы — это из ее пыльного двора мы совсем недавно выезжали кататься на нашем автобусе.
— Данияр, — позвал я. — Данияр, это я, Петр. Друг Шерифа… твоего брата друг. Ты меня слышишь?
Он не слышал. Я похлопал его по щекам, попробовал трясти по-всякому, как Джон Траволта эту телку в фильме «Pulp Fiction». Они там делали укол камфары прямо в сердце. Но их телка, эта глазастая Ума Турман, была птицей высокого полета, она клевала своим длинным носом совсем другие зернышки — куда уж нам, — так что способ мог и не сработать. Еще, как я знал, в таких случаях наркоманам и алкоголикам ставят капельницу с реланиумом. Ни камфары, ни капельницы под рукой не было. Оставалось ждать.
Пока я размышлял об этом, человек на песке шевельнулся, и его веки дрогнули. Вспомнив где-то слышанный совет, я переложил его на бок: вдруг у него начнется рвота? Он дернулся и поджал ноги. Живой, подумал я. Но радоваться было рано. Изо рта бесчувственного Димы текла слюна, он еле слышно хрипел. Мне пришло в голову: если он помрет, что я скажу Шерифу?
— И чем же он таким вмазался, — пробормотал я. — Или вмазали? Какая-то совсем убойная химия.
Дима едва дышал. А вокруг пели птички, доносился шум машин, на том берегу за обширными пустырями виднелся лес, и никому не было до нас дела, как обычно. Самолет не дописал свой иероглиф и исчез, появился новый, но я знал, что у этого тоже ничего не получится.
Через полчаса на дороге напротив нас наконец-то остановилась скорая помощь. Я помахал рукой. Врач, больше похожий на студента, вприпрыжку направился в нашу сторону. Добравшись и увидев скорчившееся на песке тело, только хмыкнул. Нужно было принести носилки. Потом дотащить больного до машины. Это заняло еще минут десять. Мне с вами поехать? — спросил я. А зачем, ответил врач. Дело привычное. Я позвоню родственникам, сказал я. Так вы знакомы? — спросил врач без интереса. Ладно, звони. Пусть родственники приедут, заберут. Выдача тел с трех до четырех. Это я так шучу, ты не подумай плохого. Работа собачья, сам видишь.
Я дал доктору немного денег, тот равнодушно взял и пообещал поставить капельницу прямо в машине.
Они уехали, а я отправился искать Светку. Встретил ее возле самой больницы.
— Они так быстро прибыли? — спросила Светка.
— Ага. Ты умница, — сказал я ей.
— Сегодня в семь, ты помнишь?
— Конечно, помню.
«А ведь Димка подставил Шерифа, — подумал я. — Продал за дозняк».
— Ты о чем задумался? — обиженно спросила Светка.
— О тебе, — сказал я. — Всегда о тебе.
Эпизод6. — А ты не думай, — устало сказал Шериф. — Не бери в голову.
Шериф крепко пожал мне руку и собрался уходить.
— В больницу, — пояснил он.
— Вместе пойдем?
— Не надо, Пит. Чего тебе на это смотреть. Мне-то не в первый раз.
Как я вам уже рассказывал, Раиль Шарафутдинов просил называть его Лёвой, но к нему само собой приросло прозвище «Шериф». Его определили в нашу школу в девятом классе, в середине года. Он выглядел хмурым, даже угрюмым, вдобавок был почти на год старше нас. Но назвать его тупым или тормозным никто бы не решился. Каким, к черту, тупым: ему легко давались все предметы, кроме литературы (тут мы были непохожи). Мне он показался скорее задумчивым, хотя его мысли не так ясно отражались на лице, как наши. Всё это меня заинтересовало.
Мы с Максом долго присматривались к Шерифу. Иногда, как я уже говорил, он отсыпал немного травы из закромов старшего брата и угощал нас. По этому делу у нас с Максом обычно развязывался язык, а еще мы любили слушать музыку. Шериф с удовольствием слушал нас, но сам откровенничал редко и как-то очень неожиданно. Так, покурив однажды очень хорошей травы (этой крылатой фразой могли бы начинаться все эзотерические учения), Шериф пристально поглядел на нас и сказал:
— У меня были два друга в Бугульме. Совсем как вы с Максом. Хорошие.
Мы удивились:
— Как это — были?
Шериф помрачнел.
— Я уехал. А их убили.
Мы похолодели.
— Что делать. Но мы-то живем, — сказал я тогда.
— Не надо нам здесь жить, — произнес Шериф спокойно и мягко. — Плохо здесь.
— В этом городе? — спросил я.
— Не знаю. В стране. И вообще в этой жизни.
— Кто же нам жизнь другую придумает, — грустно сказал Макс.
Жизнь в этот раз была придумана так себе. Данияр мало-помалу начал всерьез увлекаться черной и белой внутривенной магией, и в скором времени общаться с ним стало тяжело. Но Шериф держался. Может быть, и потому, что ценил нашу компанию.
Каким он был другом? Молчаливым. Да, пожалуй, так. Он не отличался чуткостью, в его дружбе не было и тени ухаживания, как это принято в упадочной европейской традиции. Так иногда дружат взрослые уличные псы, которые щенками играли в одном дворе. Или волки в стае — пожалуй, это было даже точнее, но дальнейший поток ассоциаций пугал меня.
Зато, получив как-то по случаю в морду от нашего местного гопника, я был поражен тем, что с ним сталось на следующий день. И тем, как он шарахнулся, завидев меня (единственным оставшимся в строю глазом). Эту историю разъяснить тоже не удалось, но я принял факт к сведению.
Мы расстались с Шерифом на улице. Поблизости жил Макс, и я отправился к нему. Макс был дома: он сидел на диване в обнимку с электрогитарой. Это был недорогой корейский телекастер, купленный года два назад в Питере — еще в те времена, когда Макс пытался собрать свою группу.
— Как нос? — спросил я.
Макс отложил гитару, потрогал нос пальцем и ухмыльнулся.
— Нормально. Только чешется теперь постоянно.
Похоже, его не особенно волновало, зачем менты нас поймали, за что врезали ему по шее, почему потом отпустили и кто заварил всю эту кашу.
«Всё верно, — подумал я. — Это мои дела. Докопаемся сами. Макса в эту тему втравливать незачем. Меньше знаешь — крепче спишь».
— Но вот что, Пит, если ты решил, что я из-за этих дебилов передумаю ехать, так ты даже не надейся, — продолжал Макс. — Я тебе говорил: надо валить поскорее. На все лето. Меня уже весь этот город достал. Еще немного, я тут сожгу что-нибудь. Или взорву.
Он взял гитару за гриф и поставил на пол, как винтовку. Самодельный усилитель («комбик», — называл его Макс) угрожающе зарычал. Макс повернул на гитаре ручку, и комбик притих.
— Мне денег прислать должны, — сказал я.
— Фигня. Костика разведем. Пусть мать потрясет. Интересно, как она его вообще с нами отпустила?
