— А можно у тебя спросить, кому ты собираешься отдать свою дочь?
— Эузебио Таламани, моему клерку… Это серьезный, благонамеренный молодой человек. Я очень ценю его отношение к работе, его преданность. Он станет моим зятем, а когда для меня наступит время уйти на покой, я оставлю ему мою контору.
— Аньезе согласна?
— Аньезе мне подчинится!
— Послушай меня, Изидоро… Я никогда не был женат, поэтому то, о чем я тебе скажу, мне известно только из признаний других людей… Я глубоко убежден, что нет большего преступления, чем жениться без любви. Жизнь вдвоем вообще нелегкое дело, а если, вдобавок, супруги не любят друг друга, то это — не скажу ад на земле, но по меньшей мере чистилище…
Нотариус пожал плечами.
— Все это романтические бредни, падре!
— Итак, ты собираешься совершенно сознательно выдать свою дочь за человека, которого она не любит?
— Не любит, так полюбит!
— А если ей это не удастся? Ведь у твоего Эузебио, несмотря на все его достоинства как клерка, противнейшая рожа!
— Падре!..
— Именно так, противнейшая рожа! Кроме того, когда ты говоришь о христианской семье, ты меня смешишь… Твой Эузебио ни разу не был на исповеди, понимаешь ты это? Ни разу! А сам ты, Изидоро? Годы прошли с тех пор, как ты в последний раз опускался на колени в исповедальне, чтобы очиститься от грехов. Хороша христианская семья, нечего сказать!
— Аньезе выйдет за Эузебио!
— Едва ты вошел в эту комнату, как я почувствовал, что ты готовишь какую-то подлость… Около полувека прошло, а ты не изменился… Ты все такой же негодный человечишко, Изидоро!
Нотариус поднялся с чопорным видом.
— Я не подозревал, идя сюда, что подвергнусь оскорблениям!
— Только тот, кто чувствует свою вину, может принять правду за оскорбление.
— Ваше одеяние, падре, не позволяет мне вам возразить. Но не злоупотребляйте этим. А теперь я спрашиваю вас: согласны вы или нет благословить помолвку моей дочери Аньезе и моего клерка Эузебио Таламани?
— Я не властен тебе отказать, но при условии, что в церкви Аньезе скажет, что согласна.
— Скажет, скажет. Можете положиться на меня!
— Я готов положиться на кого угодно, Изидоро, только не на тебя.
Ничего не ответив, Агостини подошел к двери.
— Предоставляю вам, падре, назначить дату церемонии. Как только вы выберете день, предупредите меня, пожалуйста.
— Я пришлю к тебе Серафину.
— Благодарю вас.
— Да, вот еще что, Изидоро. Нотариус обернулся.
— Твой дар церкви… Я не приму его.
— Почему?
— Потому что ты можешь обманывать людей, нотариус, но Бога тебе провести не удастся. Он видит всю черноту твоей души. Несмотря на все твои кривляния, ты его враг, а мне ничего не нужно от врага Господа Бога!
* * *
Эузебио Таламани недолюбливали в Фолиньяцаро. Не то чтобы его упрекали в чем-то определенном, просто в общину его не принимали. Следует сказать, однако, что вдова Геновеффа, в чьем доме он жил с тех пор, как приехал из Милана, расхваливала вовсю его аккуратность, серьезность, чистоплотность… Это не помогало: он оставался чужаком. Такова была воля жителей деревни.
Когда они узнали о визите мэтра Агостини к священнику, начались пересуды. Конечно, люди давно уже догадывались, что происходит что-то неладное. Все замечали, каким грустным стал Амедео Россатти, как переживает Аньезе, а так как Элоиза была не способна держать язык за зубами, то ее жалобы и проклятия стали известны в каждом доме. Но слова, крики и проклятия не вызывают беспокойства в Фолиньяцаро. Их там оценивают так, как они того заслуживают, то есть как забавные интермедии, нарушающие монотонное течение жизни. Когда же стало известно, что дон Изидоро официально заявил о своем намерении выдать дочь за Эузебио Таламани, вся деревня пришла в волнение. Говорили о злоупотреблении родительской властью, о посягательстве на свободу личности и так далее. Вечером, когда Эузебио зашел к Онезимо Кортиво, хозяину кафе на площади Гарибальди, чтобы выпить свой ежедневный стаканчик вина, никто не ответил на его приветствие.
Таламани был сравнительно молод. Черты лица у него были расплывчатые, а манеры подчеркнуто учтивые, почти угодливые — прямая противоположность качествам, которые ценили обитатели горной деревушки. До сих пор по отношению к нему проявляли вежливость, так как гостеприимство считалось обязательным в Фолиньяцаро, но нельзя было допустить, чтобы какой-то чужак отнял у местного жителя девушку, давно ему обещанную.
Одиноко сидя за столом, Эузебио скромно пил свой аперитив, делая вид, что не замечает окружающей враждебности. Онезимо, высокий и толстый субъект, сохранивший от своего прежнего ремесла дровосека чудовищные мускулы, не выдержал и приблизился к его столику. Все в зале насторожились.
— Синьор Таламани, это правда, что вы собираетесь жениться на Аньезе Агостини?
Любезно и чуть-чуть заносчиво, Таламани подтвердил:
— Да, это верно.
Онезимо потряс головой, как бык, осаждаемый мухами на летнем пастбище.
— Но это невозможно…
— Почему же, собственно говоря?
— Потому, что она вас не любит!
— Откуда вам это известно?
— Она ведь любит Амедео Россатти.
Тут Эузебио заговорил таким презрительным тоном, что многие из присутствующих почувствовали, как их мышцы напрягаются.
— Этого маленького карабинера? Вы, вероятно, шутите! Впрочем, я ведь не увожу ее силой! Аньезе согласна на наш брак…
— Ее заставляет отец.
— Дорогой Кортиво, позвольте вас спросить: какое вам до всего этого дело?
Кортиво громко запыхтел, борясь с желанием схватить миланца за загривок и хорошенько встряхнуть.
— Аньезе родом из Фолиньяцаро.
— Ну и что?
— А вы… вы чужой человек в наших местах.
— Ну и что?
Онезимо не обладал тонким знанием диалектики и не нашелся, что возразить. Таламани воспользовался этим, чтобы бросить несколько лир на стол, встать и сказать с самодовольным видом:
— Вот, возьмите, мой друг, и занимайтесь собственными делами, так будет лучше для всех.
Он уже дошел до двери, когда хозяин кафе догнал его и, положив ему руку на плечо, заставил обернуться.
— Синьор Таламани, вы, конечно, умнее меня, но я вам скажу одну вещь: если вы будете настаивать на браке с Аньезе Агостини против ее воли, произойдет несчастье!
Эузебио довольно резко освободился из его рук и ответил, ухмыльнувшись:
— Поживем — увидим!
Он не подозревал, что скоро уже ничего не будет видеть.
Через две недели после описанных событий, в воскресенье, состоялась помолвка Аньезе Агостини и Эузебио Таламани. На церемонии присутствовали все окрестные жители, и этот день никогда не изгладится из их памяти.
С самого утра вся деревня была в волнении. Единственным, кто казался совершенно спокойным, был Эузебио. Он занялся своим туалетом с особым старанием, и, когда спускался по лестнице, Геновеффа Маренци, у которой он снимал комнату, восхищенно всплеснула руками.
В доме нотариуса в это время разыгрывалась настоящая драма. Аньезе глаз не сомкнула всю ночь, и при первом свете утра видно было, что лицо ее распухло от слез. Ее мать, не переставая плакать сама, помогала ей одеваться. Так, должно быть, Клитемнестра наряжала Ифигению перед жертвоприношением во имя вящей славы ее отца Агамемнона и греческой армии. Что касается дона Изидоро, то он оттянул, насколько возможно, свое появление перед дамами. Когда он, наконец, решился прийти, то был явно не в духе и с трудом скрывал за плохим настроением свое смущение, а может быть, и раскаяние. Ворча, вошел он в комнату Аньезе.
— Ну что, скоро вы будете готовы? Кончится тем, что мы опоздаем к обедне!
Раздавшееся в ответ двойное стенание привело его в страшное раздражение.
— Скажите на милость, эта комедия когда-нибудь прекратится?
Тут донна Дезидерата пришла в себя. К ней сразу вернулся ее молодой задор, и она нашла силы, чтобы восстать против такой бесчувственности, такого лицемерия. Она выпрямилась, глаза ее горели, слова были, полны горечи.
— И не стыдно тебе, Изидоро, так вести себя по отношению к твоему единственному дитяти?
— Замолчи, Дезидерата, или я по-настоящему рассержусь!
— Сердись сколько тебе угодно! Что мы еще можем потерять теперь, когда ты продаешь свою дочь, как какой-нибудь работорговец? Остерегайся, Изидоро, я способна устроить скандал перед всем народом на площади!
Мэтр Агостини знал, что застенчивая Дезидерата ничего подобного не сделает, но ему было также известно, что материнская любовь может придать неожиданную смелость.
— Прошу тебя, Дезидерата, следи за своим поведением! Ты просто смешна. Эузебио превосходная партия для Аньезе.
— Да у него ни копейки нет!
