– Да, – подтвердила Триша и заглянула в досье. – По ее мнению, процесс отсеивания с неизбежными победителями и побежденными создает уникальную ситуацию для наблюдения за реакцией переживающих изоляцию и отторжение людей.
– Достойно похвалы.
– И еще здесь сказано, что в будущем она надеется стать телевизионным ведущим.
– Меня уже ничем не удивишь. – Колридж пригубил чай, посмотрел на экран и проговорил почти шепотом: – Один дом. Десять участников. И одна жертва.
С момента убийства прошло три дня, а Колриджа не покидало ощущение, что расследование только-только началось. Обыск дома не выявил сколько-нибудь значимых улик, допросы подозреваемых показали одно: все потрясены и в полном замешательстве, у людей из «Любопытного Тома» не было даже тени догадки о мотивах преступления. Так что Колриджу с его блистательной командой приходилось снова и снова сидеть перед телеэкраном и строить дикие предположения.
Инспектор закрыл глаза и глубоко вздохнул. Сосредоточиться, ему надо сосредоточиться. Забыть о бушующей вокруг буре и наконец сосредоточиться.
Он попытался очистить мозг от мыслей и предвзятых мнений, дабы превратить его в пустой лист, на котором невидимая рука могла бы начертать ответ: «Убийца – это…» Но ответ не появлялся.
В голове не укладывалось, что убийца вообще существовал, тем не менее было совершенно очевидно, что кто-то совершил преступление. Но каким образом – в замкнутом пространстве, где каждый дюйм прослушивался и просматривался телекамерами?
Восемь человек постоянно следили за экранами в аппаратной. Один стоял еще ближе – за прозрачным с одной стороны и зеркальным с другой ограждением коридора, по которому операторы перемещались вокруг дома. Шесть человек находились в комнате, откуда убийца последовал за жертвой, и по-прежнему оставались там, когда он (она) возвратился, совершив преступление. Еще примерно сорок семь тысяч человек наблюдали за «арестантами» по прямому каналу Интернета, который «Любопытный Том» организовал для своих фанатов.
Преступление совершалось прямо на глазах публики, но убийце удалось перехитрить всех.
Колридж почувствовал, как в душе шевельнулся страх. Страх того, что его относительно благополучной карьере приходит конец. Причем скандальный. В мировом масштабе, потому что скандал сделался достоянием всей планеты. Каждый имел свою версию. Убийство обсуждалось в пабах, в конторах, в школах, за миской лапши в токийском ресторане, в турецких банях в Стамбуле. Кабинет Колриджа непрерывно бомбардировали электронными сообщениями, в которых объяснялось, кто убийца и каковы мотивы преступления. Отовсюду лезли физиономии криминалистов и психов, которые на страницах газет, в теленовостях и в Сети обсасывали дело на всех возможных языках. Букмекеры принимали ставки, экстрасенсы вызывали дух жертвы, а Интернет чуть не рухнул под натиском жаждущих обменяться мнениями.
И только один человек не мог похвастаться догадками по поводу личности убийцы. Стенли Спенсер Колридж – полицейский офицер, которому поручили расследование дела.
Он бродил по дому, пытаясь выудить смысл его тайны. Умолял подкинуть хоть какой-нибудь ключ. Конечно, не по настоящему дому. В том доме судебно-полицейские эксперты закончили осмотр за один день, и его пришлось вернуть владельцам. Но устроители шоу предоставили полиции модель из склеенных штукатурных плит, которой пользовались, когда репетировали установку камер, – требовалось таким образом рассчитать планы, чтобы просматривался каждый уголок и негде было спрятаться. Копия не имела ни крыши, ни канализации, ни сада, но сохраняла пропорции и цвета оригинала. И давала Колриджу ощущение присутствия на месте преступления.
Инспектор мысленно себя обругал. Он чувствовал, что сам превращается в одного из «арестантов»: ни единой здравой мысли – одни ощущения.
Ощущения, размышлял он. Modus operandi[10] целого поколения. Не надо думать, не надо ни во что верить. Главное – ощущать.
Модель дома построили на пустующей площадке Шеппертонской киностудии. Две спальни, душевая, ванная с большим металлическим корытом для стирки, туалет, обширная гостиная, кухня, столовая, кладовая и комната, прозванная исповедальней. Сюда «арестанты» приходили, чтобы откровенничать с «Любопытным Томом».
Вдоль всех стен, кроме той, что была обращена в сад, тянулись темные коридоры, по которым перемещались операторы, – камеры подсматривали за участниками шоу сквозь прозрачные со стороны дома зеркала. В сочетании с другими, установленными на поворотных турелях внутри и управляемыми из аппаратной, они обеспечивали обзор всего помещения так, что в доме не оставалось ни одного укромного уголка. За исключением туалета. Даже «Любопытный Том» с его страстью к подглядыванию не решился поместить оператора в нескольких футах от места, где «арестанты» справляли нужду. Но дежурный режиссер имел и такую возможность, поскольку в туалете находились управляемая камера и микрофон.
Колридж вспомнил броскую фразу, украшавшую придорожные плакаты на подъезде к студии: «Отсюда исхода нет». Для одного из игроков она оказалась пророческой.
Дом и сад окружали ров и двойной забор из колючей проволоки, который к тому же охранялся сторожами. Аппаратная располагалась снаружи – в пятидесяти метрах от ограждения и сообщалась с зеркальными коридорами тоннелем. Именно по этому тоннелю прибежали в дом Джеральдина и испуганные ночные редакторы «Любопытного Тома» в ту страшную ночь, когда увидели на своих мониторах, что произошло убийство.
Убийство!
Инспектор совершенно измучился.
В сотый раз он шел по следам жертвы, за которой отправился невидимый убийца. Стоял в той точке в зеркальном коридоре, где находился оператор. Возвращался в дом и открывал на кухне верхний ящик – тот самый, который открывал преступник. Ножей там не было, поскольку дом был не настоящий, а всего лишь тренировочная модель.
Три часа Колридж провел в этом странном месте, но не узнал ничего нового. Он задавал себе вопрос: как поступил бы сам на месте преступника? Ответ был один – у убийцы появился шанс совершить свое дело тайно, и он им воспользовался.
– Это уже что-то, – пробормотал инспектор.
Проворство, с каким убийца воспользовался единственной возможностью, означало, что он готовился, наблюдал и ждал. Преступник намеревался убить.
Но что породило его ненависть? Никаких свидетельств того, что еще месяц назад участники шоу знали друг друга. Колридж и его команда изучили прошлое подозреваемых, но не обнаружили даже намека на какие-либо контакты между ними до того, как они оказались «Под домашним арестом».
С какой стати кому-то замышлять убийство незнакомого человека?
А «арестанты» были абсолютно незнакомы. Значит, в эти три недели произошло или было сказано нечто такое, что сделало преступление неизбежным. Но что? Подозреваемые позволяли себе отвратительные выходки. Но ни одна из них не могла послужить мотивом для убийства.
Однако, несмотря на собранные данные, никто бы не решился полностью исключить возможность того, что двое из игроков знали друг друга раньше. Неужели воля случая столкнула в доме давних недругов? Неужели роковая случайность при отборе привела к неизбежному преступлению?
Каков бы ни был ответ, Колридж понимал, что не найдет его в мрачном ангаре студии в Шеппертоне. Ответ следовало искать в настоящем доме и в душах обитавших в нем людей.
Инспектор устало вернулся в машину, где его уже полчаса поджидал Хупер. И они отправились обратно в Сассекс – туда, где располагался настоящий дом «Любопытного Тома». Двадцать миль – если не будет пробок, они доберутся до полудня.
День тридцатый
9.15 вечера
Пока Колридж и Хупер пробирались по автостраде М25, Триша допрашивала главного редактора программы Боба Фогарти. После Джери Тюремщицы он был вторым лицом в проекте «Любопытный Том». Триша намеревалась узнать, почему участников шоу, которых она видела на экране, преподносили именно таким, а не другим образом.
– «Под домашним арестом», – объяснил Фогарти, – это, в сущности, иллюзия. – Он подал Трише пластиковую кружку с шипучкой и в полумраке аппаратной чуть не промахнулся мимо ее руки. – Как все телевидение. Как кино. Передача создается за монтажным столом.
– Значит, вы подправляете имидж «арестантов»?
– Естественно. Мы не ученые. Мы делаем телешоу. Люди в жизни, как правило, скучны. Мы наделяем их интересными чертами. Превращаем в героев и грубиянов.
– А я полагала, что «Любопытный Том» – это объективный эксперимент социальных взаимоотношений.
– Видите ли, констебль, – терпеливо продолжал Фогарти, – чтобы смонтировать получасовую вечернюю передачу, мы двадцать четыре часа в сутки пишем материал тридцатью камерами. Семьсот двадцать часов ради тридцати минут эфирного времени. Даже если бы мы очень старались, нам бы не удалось избежать субъективных решений. Самое поразительное, что люди верят. Принимают картинку за правду.
