— К чему такая спешка?
— Где мы с вами встретимся?
Здешняя нищета была ужасна. Хижины из кусков фанеры и листов рифленого железа, вонь, от которой не было спасения, валяющийся повсюду мусор. Из пыли вверх тянуло парализующей жарой.
Миссис Рампеле выгнала из хижины четверых детей — двух подростков и двух дошкольников — и предложила ему сесть. Внутри было убрано, чисто, хоть и жарко; скоро под мышками у него выступили большие круги пота. На столе лежали учебники; на колченогом буфете были расставлены детские фотографии.
Она решила, что он из полиции, и Тобела не стал развеивать ее иллюзии. Она начала извиняться за сына, уверяла, что ее Эндрю не всегда был таким; он был хорошим мальчиком, но паршивец Коса сбил его с пути истинного. Как легко сбиться с пути, когда ни у кого ничего нет, даже надежды! Эндрю уехал в Кейптаун искать работу. Он закончил восьмилетку, а потом сказал, что не может позволить матери биться и дальше; мол, закончит школу позже. Работы не было. Нигде: ни в Ист-Лондоне, ни в Эйтенхейге, ни в Порт Элизабет, ни в Джеффри-Бэй, ни в Кписне, ни в Джордже, ни в Моссел-Бэй, ни в Кейптауне… Людей много, а работы мало. Время от времени он присылал ей немного денег; она не знала, как он их зарабатывал, но надеялась, что деньги не краденые.
Знает ли она, где Эндрю может быть сейчас? Есть ли у него знакомые в Кейптауне? Насколько ей известно, нет. Был ли он здесь?
Мать посмотрела ему прямо в глаза и ответила: нет, не был. Интересно, подумал Тобела, есть ли в ее словах хотя бы доля правды?
На могилу поставили надгробную плиту: «Пакамиле Нзулувази. Сын Мириам Нзулувази. Сын Тобелы Мпайипели. 1996–2004. Покойся с миром!»
Простая надгробная плита из гранита и мрамора стояла в зеленой траве у реки. Тобела прислонился к стволу перечного дерева и подумал: ведь здесь было любимое место мальчика. Сколько раз он наблюдал за сыном из окна кухни и видел его маленькое тельце — Пакамиле стоял на четвереньках, иногда просто смотрел на медленно текущую мимо коричневую воду. Иногда в руке у него была палочка; он царапал на песке буквы или узоры. Тогда Тобела недоумевал: о чем он сейчас думает? Когда ему казалось, что мальчик думает о матери, ему становилось очень больно, потому что здесь он ничего не мог поправить и исправить — и не мог исцелить его боль.
Время от времени он пытался поговорить с сыном о матери, но осторожно, потому что ему не хотелось бередить старую рану. Поэтому он спрашивал просто: «Ну, как ты, Пакамиле?», «Тебя что-то беспокоит?» или «Ты счастлив?» И мальчик отвечал со свойственной ему природной бодростью, что у него все хорошо, что он очень счастлив, потому что у него есть он, Тобела, и ферма, и коровы, и вообще все. Но Тобела всегда подозревал, что мальчик говорил ему не всю правду, что у него в душе имелось тайное место, куда он наведывался в одиночестве, чтобы погрустить о своей потере.
Мальчик прожил на свете восемь лет — за это время его бросил родной отец, а потом он лишился любящей матери.
Неужели таков может быть итог человеческой жизни? Неужели так правильно? Где-то там, наверное, на небе… Тобела поднял голову и задумчиво посмотрел в голубое небо. Там ли Мириам среди зеленых холмов? Вышла ли она встретить Пакамиле? Найдет ли Пакамиле там место, где можно поиграть? Найдет ли он там друзей, встретит ли любовь? Перемешаны ли там все расы, все народы — живут ли они в мире и согласии? Есть ли там вода, рядом с которой можно отдохнуть? И Бог, могучая темная фигура, величественная, с окладистой седой бородой и мудрыми глазами, Который приветствует каждого в Великом Краале объятием и добрым словом, но смотрит с великой болью на холмистые зеленые равнины на горестной Земле. Бог качает головой, потому что никто ничего не делает, потому что люди слепы и не понимают Его великой цели. Нет, не такими Он их создавал!
Тобела медленно поднялся по склону холма. Подойдя к дому, он обернулся.
Всюду, куда простирался взгляд, лежала его земля…
Но земля ему больше не нужна. Ферма стала для него обузой. Он купил ее ради Мириам и Пакамиле. Тогда ферма была символом, мечтой, новой жизнью — а сейчас она стала не чем иным, как вехой, напоминанием о несвершившемся, о том, чего больше нет. Что толку владеть землей, но не иметь ничего?
Из окна квартиры на втором этаже в Грин-Пойнте, если посмотреть под нужным углом, можно увидеть океан. Убитая женщина лежала в спальне, а инспектор уголовного розыска Бенни Гриссел стоял в гостиной и рассматривал фотографии на пианино. Вошли судмедэксперт и полицейский фотограф.
— Господи, Бенни, ну и видок у тебя! — заметил эксперт.
— На одной лести далеко не уедешь, — огрызнулся Гриссел.
— Что тут у нас?
— Женщина за сорок. Удушена шнуром от электрочайника. Следов взлома нет.
— Знакомая картина.
Гриссел кивнул.
— Способ тот же самый?
— Уже в третий раз.
— Да, — согласился Гриссел, — уже в третий раз.
— Твою мать! — выругался судмедэксперт. Если их предположения верны, значит, никаких отпечатков они не найдут. Все тщательно вытерто.
— Но эта еще совсем свеженькая, — заметил фотограф.
— Потому что ее уборщица приходит по субботам. Двух предыдущих мы обнаруживали только в понедельник.
— Значит, он работает в пятницу вечером.
— Похоже на то.
Когда оба сотрудника протискивались мимо него в спальню, судмедэксперт многозначительно потянул носом воздух и сказал:
— А пахнет тут не очень… — Потом он понизил голос и дружески добавил: — Бенни, тебе не помешает принять душ.
— Делай свое дело, мать твою!
— Я ведь просто так сказал, — пожал плечами эксперт и ушел в спальню.
Гриссел услышал, как сотрудники щелкнули крышками чемоданчиков и эксперт сказал фотографу:
— Сейчас я только таких баб и вижу голышом. Мертвых.
— Трупы, по крайней мере, с тобой не ругаются, — заметил фотограф.
Грисселу сейчас был нужен не душ. Ему срочно нужно было выпить. Куда он пойдет? Где сегодня будет ночевать? Куда запрячет бутылку? Когда он снова увидит детей? Как ему сосредоточиться на этом деле? В Си-Пойнте есть винный магазин; он открывается через час.
«Шесть месяцев на то, чтобы сделать выбор: мы или выпивка».
Интересно, как, по ее мнению, ему удастся сделать выбор? Особенно после того, как она его выставила — то есть поставила в еще более затруднительное положение. Она отвергла его…
«Если сумеешь продержаться трезвым, можешь вернуться, но учти: полгода — твой последний шанс».
Он не может их потерять, но и не пить он тоже не может. Он в дерьме, в полном дерьме. Как она не понимает — если у него не будет семьи, он не сможет бросить пить!
Зазвонил его сотовый.
— Гриссел слушает.
— Еще одна, Бенни?
Старший суперинтендент Матт Яуберт. Его начальник.
— Способ совершения преступления тот же самый, — доложил он.
— Хорошие новости есть?
— Пока нет. Он умный, сукин сын!
— Держи меня в курсе.
— Ладно.
— Бенни…
— Что, Матт?
— Как ты вообще?
Молчание. Он не мог лгать Яуберту — они слишком давно дружат.
— Бенни, приезжай, поговорим.
— Потом. Сначала здесь закончу.
Внезапно он понял: Яуберту что-то известно. Неужели Анна…
Она не шутила. На сей раз она даже позвонила Матту Яуберту.
Тобела поехал на мотоцикле в Алису к мастеру, который вручную изготавливает оружие. Как делали их предки.
В маленьком домике было темно; когда его глаза привыкли к скудному освещению, он рассмотрел ассегаи, стоящие в жестяных ведрах древками вниз, сверкающими лезвиями вверх.
— Зачем вам столько?
— Они для людей, которые ценят традиции, — ответил седобородый мастер, не переставая ошкуривать длинный сук — будущее древко. Наждачная бумага двигалась ритмично — вверх-вниз, вверх-вниз.
— Традиции, — повторил Тобела.
— Сейчас таких осталось немного. Да, немного.
— Зачем вы делаете еще и длинные копья?
— Они — тоже часть нашей истории.
Тобела повернулся к связке копий с более короткими древками. Пальцем провел по лезвию — он искал лезвие определенной формы, соответствующим образом сбалансированное. Выбрал одно, взвесил в руке, взял другое.
— Зачем вам ассегай? — спросил старик.
Он ответил не сразу, потому что его пальцы нащупали то, что он искал. Оружию в руке было удобно.
— Я иду на охоту, — сказал он.
Подняв голову, он увидел на лице старика выражение великого удовлетворения.
— Когда мне было девять лет, мама подарила мне на день рождения набор пластинок. В коробке было десять пластинок и книжка с картинками с изображением принцесс и добрых фей. Там были и сказки. И в каждой был не один конец, а целых три или четыре. Я точно не знаю, как там все работало, но всякий раз, когда пластинку ставили на проигрыватель, игла перескакивала на одно из окончаний. Сказки рассказывала женщина. По-английски. Если конец оказывался несчастливым, я ставила пластинку заново, пока сказка не заканчивалась так, как надо.
