Вполне возможно, что ты окажешься гораздо полезнее меня, но не только твои качества проложили тебе путь в компании.
Ларри хотел что-то возразить, но удержался. Джейн, чья рука все еще лежала на моей, вдруг встала и приблизилась к нему:
- Ларри, уходи и дай мне поговорить с Биллом наедине. Прошу тебя, уйди.
Он ушел, бросив на ходу, что увидится со мной утром в офисе. Джейн вернулась к твоему креслу.
- Надеешься, что сумеешь погасить мое детское раздражение, язвительно заметил ты.
- Да, - неожиданно подтвердила она, снова погладив меня по руке. Только не знаю, насколько оно детское. Ужасно жалко!
- Что я так нерассудителен?
- Не надо так, Билл. Вопрос не в том, что кто-то поступает неразумно. Это огорчило тебя. Я так и сказала Ларри, когда он впервые об этом заговорил, и тогда же сказала, что одобряю его решение.
- Значит, это все готовилось заранее. Представляю себе, как вы с Ларри прикидывали, сумею ли я оправиться от этого удара.
Ответа не последовало. Ты поднял голову и во второй раз в жизни увидел слезы на глазах Джейн, все таких же прекрасных. Ты неловко заерзал в кресле.
- Ты единственный человек, о котором я плакала, - наконец сказала она. - Не знаю, значит ли это что-нибудь. Я переживаю о том, как что-то не так отразится на тебе, больше, чем на мне, не говоря уже об остальных.
Например, с Виктором я могу подолгу спорить о том, что лучше для Ларри, притом довольно ожесточенно. Но с тобой это невозможно, потому что для тебя имеет значение только то, что Ларри собирается уходить, и это причиняет тебе боль. Думаю, я до тонкостей понимаю все, что ты чувствуешь.
Тебе нечего было на это сказать. Ты вдруг совершенно забыл о Ларри и едва подавил порыв рассказать Джейн о ссоре с Эрмой накануне. О твоем унизительном положении на работе, даже о твоем внутреннем чувстве униженности, в котором ты сам себе избегал признаваться. Ты промолчал; сдержанность стала слишком привычной для тебя. Минутой позже в холле послышались голоса Виктора, Розы, Маргарет и других гостей.
Через месяц Ларри уехал на Запад. Если даже Джейн не смогла добиться успеха, какими же бесполезными были твои попытки изменить его!
Ты мог вечно кружиться в этой клетке. Был такой человек, парень с большими худыми руками, от которого постоянно пахло смесью одеколона с потом. Это произошло в Кливленде много лет назад. Когда ты узнал, что через неделю он покончил с собой, ты был так потрясен, испытывал такие угрызения совести, что не спал две ночи. Это было твоей юношеской самонадеянностью.
Человек пошел на самоубийство только потому, что был уволен, так или иначе, должен был потерять работу. Еще была одна девушка, маникюрша, работающая в деловом центре города. Умная и вызывающая сочувствие, ты оплатил ей учебу в бизнес-колледже, дал работу в офисе и помогал всем, чем мог. Она вышла замуж за помощника управляющего твоего офиса, а через год его арестовали и обвинили в присвоении денег компании. Исчезли тридцать тысяч долларов, за которые вы никак не могли отчитаться, но умненькая маникюрша великолепно сыграла роль обманутой и потрясенной жены. Когда же начинается это осознание тщетности наших усилий?
Едва ли не с колыбели. Вероятно, существует постепенный прогресс приобретения иммунитета с момента твоего первого вздоха до того дня, когда твое эго твердо заявляет: "Больше я не могу переносить эти раны". Есть самые различные вариации. К кому-то это приходит с первыми попытками говорить, к другим - только к моменту полного физического созревания. Это уже крайности. Например, к тебе это определенно пришло к тому времени, когда ты в первый раз пришел домой к миссис Дэвис. Тебе было лет пятнадцать, может, семнадцать.
Ты охотно посещал воскресную школу, потому что испытывал там интеллектуальное возбуждение. Мистер Снайдер, учитель, ненавидел тебя, потому что ты добивался у него ответа о том, как вода превращается в вино, что, по твоему утверждению, невозможно сделать даже в самой современной лаборатории. Ты высказывал и множество других скептических замечаний, ссылаясь на своего отца, который, как практикующий фармацевт и химик, возмущался этим чудом с редкой для него яростью. Ты приносил в воскресную школу технические термины, заимствованные у отца, и этим приводил мистера Снайдера в состояние колодной и беспомощной ярости.
Ты всегда гордился тем, что ты довел его до того, что он покинул класс. Так или иначе, но он ушел, и его место заняла миссис Дэвис.
Ее появление положило конец свободной игре интеллекта. Пару раз ты попытался затеять с ней спор, но она просто обращала к тебе взгляд своих огромных голубых глаз и говорила, что ведь, в конце концов, Библия глаголет истину, не так ли? Но ты не перестал посещать воскресную школу, и отец был этому рад, хотя мать проявила к вопросу моей религиозности полнейшее равнодушие. Ты продолжал приходить туда и большую часть времени молча сидел, разглядывая лицо и руки миссис Дэвис. Время от времени она просила ребят что-нибудь сделать в школе, и, когда ее выбор падал на кого-то другого, ты испытывал болезненное и неприятное чувство, совершенно незнакомое тебе прежде.
Однажды в понедельник, зимой, как только закончились занятия в школе, ты оказался на ее крыльце с зонтиком, который она забыла на днях у старой миссис Пул на другом конце города. Она сама открыла тебе дверь.
- Здравствуй, Уильям. Большое тебе спасибо. - Затем, пока ты застенчиво краснел и мял в руках шапку, она добавила: - Может, зайдешь ненадолго? Пожалуйста, развлеки меня немного. Мама уехала на неделю в Чикаго, а муж вернется еще не скоро, так что я чувствую себя одиноко и далеко не в том настроении, которое подобает доброй христианке.
До этого ты уже несколько раз перескакивал через небольшую канаву, окружающую лужайку перед ее домом, и осмеливался приблизиться к парадному входу, но никогда не был в замке своей принцессы. У тебя захватило дух от необыкновенного приключения и волнения, и ты споткнулся о край ковра в гостиной с опущенными шторами, освещенной только огнем камина.
Ты был благодарен миссис Дэвис, которая сделала вид, что не заметила неловкости; мать сразу нахмурилась бы, а Джейн заботливо спросила бы, не ушибся ли ты. Но ты растерялся, когда миссис Дэвис заметила:
- Можешь присесть здесь, на диване, и посмотреть следующий урок. Вероятно, заметив выражение моего лица, она почти сразу добавила: - Или хочешь просто поговорить?
Ты пробурчал: "Просто поговорить" - и сел на край дивана рядом с ней.
Она начала расспрашивать тебя, и, хотя постепенно язык у тебя достаточно развязался, чтобы выражаться целыми фразами, ты не мог взглянуть ей в лицо, очень хотел, но не смел. Ты видел ее маленькие мягкие белые руки, лежащие на коленях, и думал о ее лице, тоже нежном и белом, с энергичным и выразительным ртом, голубыми глазами, опушенными длинными темными ресницами. Сэм Бойли как-то сказал, что у нее двойной подбородок, за что его чуть не убили, правда не ты.
Миссис Дэвис спрашивала тебя, о чем ты думаешь вне школы, когда играешь с ребятами, и ты все пытался решиться и рассказать ей о стихах, которые написал о ней, когда внезапно она, приподняв за подбородок, повернула твое лицо к себе:
- Господи, почему мы не можем смотреть друг на друга? Мне очень нравится твое лицо. Оно такое выразительное и сильное. Вот видишь, мы смотрим друг на друга. - Она убрала свою руку. - Ну, продолжай.
Но ты снова потерял дар речи. Ты чуть не потерял сознание от блаженства, когда она коснулась тебя рукой.
Теперь ты уже не мог говорить о стихах. Она не стала дальше мучить тебя вопросами и достала альбом с фотографиями, сделанными во время медового месяца, который она с мужем провела в Европе, почти десять лет назад. Вы вместе переворачивали листы альбома, ваши пальцы соприкасались, и внутри у тебя все пылало и вздрагивало. Ты чувствовал себя совершенно измученным и жалким, когда она наконец поднялась с дивана и сказала, что ей пора готовить обед мужу.
По дороге домой ты с восторгом размышлял о выпавшем на твою долю поразительном приключении! Ты весь был исполнен ожиданий и не испытывал стыда, хотя в то же время чувствовал себя неопытным и слабым. Все время гадая, сколько ей может быть лет, наконец остановился на двадцати семи.
В следующий раз, приглашенный без какого-либо предлога, ты выслушивал ее рассказы о своем муже. Оказалось, что этот достойный человек все-таки обманом завлек ее в брак, скрыв от девического незнания некоторые наиболее трудные и глубокие аспекты брака. Сейчас он изо всех сил старается загладить это предательство, но ей сложно заставить себя жить в полном согласии и доверии с таким человеком. Она много говорила об этом, но ты едва ли понимал треть сказанного. Постепенно, однако, ты стал догадываться, что ее слова к чему-то ведут, но тут в дверь позвонили, и миссис Дэвис, с Библией в руке, пошла открывать. Что было очень кстати, потому что визитером оказался пастор.
