Голос госпожи Жервез стал надтреснутым.
— Он живет в своих грезах и презирает весь свет. Правда убила бы его. Но я уже на пределе. Доктор, можно ли что-нибудь сделать?
Лаваренн рассмотрел оба полотна — настоящее и подделку: он уже больше не знал, где настоящее, где поддельное. Он прикрыл рукой глаза.
— Я сейчас направлю вас обоих к одному коллеге.
Потом он позвонил своей ассистентке:
— Симона, отмените прием. Мне совершенно необходимо немного отдохнуть.
Профессор Лаваренн испытующе смотрел на молодую женщину, входящую в его кабинет… скорее красива… между двадцатью пятью и тридцатью… достаточно хорошо одета, хотя и не дорого… социальное положение неопределенное, возможно, довольно скромное… очень стеснительна, напряжена… пришла не по собственному делу, иначе попросила бы кого-нибудь из родственников или соседку проводить ее, хотя бы до приемной.
— Присядьте.
Профессор взял разграфленную карточку. Его пациентка села бочком на краешек кресла, сжав колени, как раз напротив письменного стола. «Она избегает смотреть на меня, — подумал Лаваренн. — Хочет сообщить нечто серьезное».
— Мадам?
— Да… Мадам Жюльетта Маре.
— Ваш адрес?
— Доктор, это по поводу моего мужа… Он сумасшедший!
Она судорожно вцепилась своими затянутыми в перчатки руками в сумочку и в отчаянии покачала головой.
— Он сошел с ума… Жизнь стала невыносимой.
— Ну, послушайте, мадам… Успокойтесь… Расслабьтесь… Ответьте на мои вопросы… Адрес?
— Улица Кардине, девяносто два.
— Профессия?
— Мой муж работает в одном банке. Он занимает не ведущее положение, но мы могли бы жить спокойно, если бы…
— Ну-ну… Возьмите себя в руки… Сколько ему лет?
— Тридцать четыре года.
— А вам?
— Двадцать восемь. Мы женаты уже четыре года. Детей у нас нет. Я знаю, о чем вы подумали, доктор… Нет, мы очень хорошо ладим друг с другом. Ни одного слова на повышенных тонах. Я делаю все, что в моих силах, лишь бы сделать его счастливым. Он стоит того.
— Когда вы выходили за него замуж, казался ли он вам… ну, скажем, нормальным?
— Абсолютно нормальным. Может быть, немного замкнутым, временами мрачноватым. Но надо вам, доктор, сказать, что жизнь он начинал трудно. Ему еще не исполнилось пятнадцати лет, когда родители погибли в автомобильной катастрофе. Он выкарабкивался в одиночку. С его способностями ему бы пойти учиться, но пришлось зарабатывать себе на жизнь.
— Никто ему не помогал?
— Нет. Хотя у него и есть дядя со стороны отца. Но когда-то братья поссорились. К тому же Шарль слишком гордый.
— Если бы он располагал некоторыми средствами, какую бы специальность он выбрал?
— Преподавание. Он обожает историю. Есть мужчины, которые мастерят что-нибудь, когда у них есть свободная минутка. Он же — никогда. Он и гвоздя вбить не способен. Он читает. Не прекращая, читает. Он все знает. Чуть было не выиграл тридцать тысяч франков по радио… Знаете, такая игра, когда задают вопросы… Его спросили…
— Не имеет большого значения. Что бы мне хотелось знать, так это причины, заставившие его участвовать в этом конкурсе.
— Причины?.. Но…
— Только ради денег или желая доказать свою эрудицию? Я упрощаю, но вы понимаете, что я хочу сказать.
— Может быть, и то и другое, доктор. Но тридцать тысяч франков — это большая сумма.
— Когда вы заметили первые тревожные признаки?
— Приблизительно полгода назад… Право же, несколько дней спустя после его неудачи на радио.
— А! Это интересно. Продолжайте.
— Утром во время бритья он разговаривал сам с собой. Я подслушала. Он к кому-то обращался, но я не могла понять к кому…
— Может быть, к своему изображению.
— О нет! Он говорил, как будто в комнате находился еще кто-то. Голос его звучал гневно. В другой раз я застала его на коленях на кафельном полу в одном халате. Он бил себя в грудь. Потом он встал, вытянул правую руку и произнес: «Клянусь в этом».
— Так и сказал?
— Да. Подумайте, как не забеспокоиться?
— И много было подобных… приступов?
— Да все время, доктор… Нет, не каждый день, это я преувеличиваю. Но раз или два в неделю. По утрам, всегда по утрам. В тот момент, когда он совершает свой туалет и полагает, что находится один. Иногда он закутывается в домашний халат, не продевая руки в рукава… или же в одеяло… и говорит, говорит, можно подумать, что молится… Но так быстро и тихо, что разобрать невозможно.
— Но он говорит, лишь когда задрапирован во что- нибудь?
— Да.
— Любопытно. А после припадков?
— Он совершенно нормальный.
— А в банке?
— Никогда на него не жаловались. Даже наоборот. Знаете ли, я наблюдаю за ним. Так вот, у него эти приступы только по утрам, когда встает.
— Сколько они длятся по времени, приблизительно?
— О! Три минуты, четыре минуты. И заканчиваются всегда одним и тем же. Шарль потрясает первым попавшимся ему под руку предметом — например, позавчера это была его зубная щетка — и делает резкие выпады в пустоту.
— Подождите, я запишу. Это крайне важно!.. А потом?
— Потом он выдыхается. Выпивает стакан воды, и все прекращается.
— А вы пытались когда-нибудь вмешаться, окликнуть его, встряхнуть?
— Нет, никогда… боюсь.
— Чего вы опасаетесь?
— Возможно, того, что он меня ударит. В эти мгновения вид его ужасен.
— Как это «ужасен»?.. Злой? Свирепый?
— Нет. Не смогу объяснить… Скорее восторженный. Сумасшедший, одним словом!
И Жюльетта Маре разразилась рыданиями. Никогда профессору не доводилось выслушивать более необычной истории. Он подождал, пока молодая женщина придет в себя.
— Послушайте, мадам… — сказал он. — Что же я могу сделать для вас? Я уверен, что вы передали мне в точности то, что сами наблюдали. Но и самые лучшие свидетельства не заменят непосредственного наблюдения.
— Приходите, посмотрите сами… Умоляю вас, доктор… Это единственный способ. Я много думала, прежде чем решиться на этот поступок. Вам необходимо прийти! У нас есть комната для гостей, Шарль туда никогда не заходит. Она сообщается с ванной комнатой обычно запертой на ключ дверью, и через фрамугу можно увидеть все, что происходит в туалетной комнате. Если бы вы согласились, доктор, мне было бы достаточно позвонить вам по телефону как-нибудь утром… Мы живем неподалеку… Вы могли бы сами все увидеть и услышать… Доктор, необходимо что-то предпринять. Это слишком ужасно!
Профессор Лаваренн на цыпочках проследовал за Жюльеттой Маре, которая провела его в комнату для гостей. Под фрамугой она поставила стремянку. Лаваренну оставалось лишь подняться на две ступеньки. Он злился на себя, но любопытство пересилило. Он подождал, пока Жюльетта тихонько закроет дверь. И тогда заглянул.
Шарль Маре стоял неподвижно посреди туалетной комнаты. Он нацепил старый пляжный халат и пребывал в глубокой задумчивости. Это был невысокий и щуплый мужчина с зеленоватым оттенком кожи и редкими волосами. Заложив руки за спину, он пристально смотрел куда-то между раковиной и вешалкой для полотенец. Лаваренн забыл об угрызениях совести. Он отмечал всевозможные характерные подробности: слегка оттопыренные уши, безвольный подбородок, подергивание губ, глубоко посаженные блестящие глаза… Маре вздохнул и скороговоркой произнес несколько слов. Лаваренн вздрогнул. Он не был уверен, что хорошо расслышал… «Генрих Третий…» Маре точно сказал: «Генрих Третий». Он тихо добавил что-то еще. Профессор сдерживал дыхание.
— Я спасу их, — сказал Маре. — На все Божья воля!.. Но вся эта кровь… вся эта кровь!
Он сомкнул руки и закрыл глаза. «Мистический бред», — подумал Лаваренн. Шарль Маре осмотрелся, схватил свой пристежной воротничок, потом заметил халат, который был на нем, и, казалось, оторопел. Он стянул его с какой-то опаской и швырнул в угол, а затем оделся с озабоченным видом. Намочил губку, вымыл лицо и с минуту рассматривал себя в зеркале. Наконец он вышел. Лаваренн осторожно спустился со своего насеста. Десять минут спустя Жюльетта явилась вызволить его.
— Ну как? — выдохнула она.
— Он ушел? — спросил Лаваренн.
— Да. Выглядел он довольно жизнерадостно.
— Странно, — сказал профессор. — Нет сомнений, что ваш муж отождествляет себя с каким-то историческим лицом, и, по всей видимости, с женщиной. Но с кем? На мой взгляд, женщина каждый раз новая. Сумей я узнать хоть одну из них, мне стало бы проще проанализировать навязчивую идею, которая преследует господина Маре.
— Значит, он серьезно болен?
— Пока не знаю. В поведении вашего мужа есть странные особенности… Бесполезно вдаваться в детали, но это случай крайне любопытный… крайне любопытный. Я смогу вернуться?
